Песня любви

27

Джорджина почувствовала себя несколько лучше, обрела известный оптимизм относительно того, как станут реагировать остальные ее братья, после того как Дрю проявил такую отзывчивость, узнав о ее душевных ранах. Разумеется, слезы ее Дрю отнес на счет Малколма. У нее не было причин сообщить ему, что больше о Малколме она вообще не думала, разве когда называлось вслух его имя. Нет, ее мысли и чувства были отданы другому мужчине, чье имя теперь упоминалось лишь в связи с тем обстоятельством, что так звали капитана корабля, доставившего ее на Ямайку.

Ей было не по себе из-за того, что приходилось обманывать Дрю. Не раз она подумывала, а не сказать ли всей правды. Но ей очень не хотелось, чтобы он вновь на нее обозлился. Гнев его весьма ее удивил. Брат был любителем всевозможных затей и розыгрышей, из всех он больше всего поддразнивал ее, всегда можно было рассчитывать, что он исправит твое дурное настроение. Всегда ему это удавалось. Сейчас он попросту не представлял, что именно ее гнетет.

Рано или поздно узнает. Все узнают. Но можно подождать с обнародованием самых дурных новостей — пока получивший рану не подлечит ее, пока она не определит, сколь резкой будет их реакция на такую, по ее мнению, мелочь, особенно в сравнении с тем, что через месяц другой ей придется отвечать им на вопрос, кто отец ребенка, меняющего очертания ее талии. Что там Джеймс говорил о своем брате Джейсоне? Он частенько начинал прыгать до потолка? Что же, у нее пятеро таких братцев.

Она до конца не определила своего отношения к перспективе временной утраты привлекательности. Страшно, конечно... Немного замешательства, немного радости. Этого она не стала бы отрицать. Возникнут всевозможные сложности, не говоря уже о скандале, и тем не менее все ее чувства концентрировались в двух словах. Ребенок Джеймса. Что по своей значимости было способно приблизиться к этому? Безумие, конечно. Ее должна бы выбить из колеи сама мысль произвести на свет и воспитать ребенка при отсутствии законного супруга, однако из колеи выбита она не была. Она не могла завладеть Джеймсом, а ни один другой мужчина в сравнение с ним идти не мог, однако она могла иметь его сына и растить его, и именно это сделает. Она слишком любила Джеймса, чтобы не сделать этого.

Мысль о ребенке, а также уверенность Джорджины в его реальности, а не одной только вероятности, объясняли улучшение ее настроения к тому времени, как «Тритон» спустя три недели завершал плавание, войдя в узкий пролив у Лонг-Айленда. А когда на горизонте показался Бриджпорт и судно вошло в реку Пекуоннок, устье которой позволяло принимать океанские корабли, ее охватило радостное волнение от грядущей встречи с домом, особенно в это время года, ее любимое, когда еще не наступили холода и тут и там сохранялись закатные краски осени. Радостное ощущение сохранялось у нее до тех пор, пока она не заметила, как много судов компании «Скайларк» стоит у причалов, три из которых она хотела бы видеть где угодно, но не здесь и не сейчас.

Поездка к краснокирпичному особняку на окраине, который она именовала домом, прошла спокойно. Дрю сидел в экипаже рядом с ней, держа ее за руку, которую, чтобы ее подбодрить, время от времени пожимал. Теперь он твердо был на ее стороне, однако это вряд ли бы сыграло большую роль при встрече с остальными братьями. Дрю, как и ей, всегда было сложно выдерживать напор других братьев, особенно когда те объединялись.

Одежд, делавшей ее юнгой, как не бывало. Этот наряд отчасти явился причиной вспыхнувшей у Дрю ярости, так что одним раздражителем теперь стало меньше. У матросов принадлежащего Дрю судна ей тогда удалось разжиться кое-какой одежонкой, однако теперь на ней было красивое платье, которое Дрю купил в подарок своей бриджпортской подружке. Он наверняка и здесь купит похожее, чтобы отвезти очередной приятельнице в следующем портовом городе.

—Улыбнись же, Джорджи, девочка моя. Ты ведь понимаешь, что это не конец света.

Исподлобья она бросила взгляд на Дрю. Тот начинал смотреть на ситуацию с известной долей юмора, к чему она никак не была готова. Замечание это было столь типично для него. Он так отличался от других братьев. У него единственного глаза были такими темными, что иначе как черными их не назовешь. Он один был способен, будучи сбитым с ног, подняться с улыбкой — а такое случалось множество раз, когда он задевал Уоррена или Бойда. И все же сходство его с Уорреном было поразительным.

Волосы у обоих были золотисто-коричневого оттенка, обычно выглядели копной вьющихся завитков. Оба высоченного роста, похожие черты лица делали обоих очень красивыми, возможно даже — чересчур красивыми. Однако если глаза у Дрю своей чернотой напоминали смолу, то у Уоррена они были с зеленоватым отливом, напоминая глаза Томаса. И если Дрю обвораживал дам своим огромным обаянием и мальчишескими манерами, то циничные разглагольствования и вспышки буйного характера Уоррена заставляли дам держаться от него подальше, хотя и не всегда расстояние оказывалось достаточно большим.

Вообще с женщинами Уоррен вел себя как отъявленный негодяй. Джорджи не всегда было жаль тех из них, кто поддавался его холодным ухаживаниям. Но на удочку попадались многие. Было в нем нечто, против чего они не могли устоять. Ей ощутить этого было не дано. Характер же его она чувствовала на себе постоянно, его норов всегда был при нем.

Вспомнив о темпераменте Уоррена, в ответ на замечание Дрю она сказала:

—Тебе легко говорить. Но ты полагаешь, они станут слушать мои объяснения, прежде чем прикончить меня? Я что-то сомневаюсь.

—Ну, Клинтон долго слушать не будет, если заметит, что ты стала говорить с английским акцентом. Может, будет лучше, если ты доверишь мне все объяснить.

—Очень мило с твоей стороны, Дрю, но если рядом окажется Уоррен...

—Понимаю, что ты имеешь в виду. — Он улыбнулся мальчишеской улыбкой, вспомнив, как в последний раз Уоррен впился в него зубами, отхватив кусок кожи. — Будем уповать на то, что ночь он провел в таверне «Дак инн» и не заявится собственной персоной до того, как Клинтон объявит о своем решении. Счастье для тебя, что Клинтон дома.

—Счастье? Ничего себе счастье.

—Шшш! — зашипел он. — Приехали. Нет нужды их об этом извещать.

—Кто-то уж наверняка им сообщил о приходе «Тритона».

—Должно быть. Но не о том же, что ты была на борту. Элемент неожиданности мог бы дать тебе возможность попытаться что-то сказать.

Мог бы — если бы в кабинете не оказалось Бойда вместе с Клинтоном и Уорреном, когда там появилась Джорджина, за которой следом шел Дрю. Первым ее увидел младший брат, тут же вскочивший со стула. Когда он перестал обнимать, трясти и осыпать ее вопросами, причем с такой скоростью, что она не успевала отвечать, два старших брата очнулись от изумления и двинулись к ней с таким выражением, что встряска-де для нее еще только началась. На лице каждого из них было написано, что дело может дойти и до затрещин, причем каждый из них готов первым этим заняться.

Все хрупкие надежды, что братья станут ее бить хотя бы не изо всех сил, растаяли, когда Джорджина увидела, как те на нее надвигаются. Выскользнув из объятий Бойда, она подтащила его к Дрю, так что те оказались стоящими плечом друг к другу и, здраво оценив обстановку, спряталась за их спинами.

Выглянув из-за плеча Бойда, что было непросто, поскольку он, как и Томас, был ростом почти в шесть футов, хотя и на полголовы ниже Дрю, Джорджина крикнула вначале Клинтону:

—Я могу все объяснить!

А затем Уоррену:

—Я действительно могу!

Когда же это на них не подействовало и они, каждый со своей стороны, обогнули ее баррикаду, она протиснулась между Бойдом и Дрю и прямиком ринулась к письменному столу Клинтона, укрывшись за ним. Она, правда, вспомнила, что не так давно письменный стол не смог спасти ее от другого человека, гнавшегося за ней. Похоже, однако, что, убежав от их рук, она лишь еще сильнее разозлила Клинтона и Уоррена. Но и сама вспыхнула, увидев, как, схватив Уоррена за плечо, Дрю попытался удержать его от преследования ее и тут же с трудом увернулся от удара.

—Будьте вы оба прокляты, вы несправедливо...

—Заткнись, Джорджи! — проревел Уоррен.

—Не будет этого. Пока здесь Клинтон, я не должна отчитываться перед тобой, Уоррен Эндерсон. Так что лучше бы ты оставался там, где стоишь, иначе я... — Она взяла в руки первую попавшуюся вещь, — я садану тебя по башке.

Он действительно замер — от удивления ли от ее невиданной прежде строптивости в отношении него, либо от серьезности угрозы размозжить ему голову, ей это было неясно. И Клинтон тоже замер. Судя по всему, оба они были встревожены.

—Поставь вазу на место, Джорджи, — очень мягко произнес Клинтон. — Это слишком ценная вещь, чтобы разбивать ее о голову Уоррена.

—Он бы так не считал, — с отвращением процедила она.

—В сущности, — столь же мягко выдавил Уоррен, — я тоже так думаю.

—Господи Боже, Джорджи, — раздался голос Бойда. — Ты сама не понимаешь, что у тебя в руках. Послушай Клинтона, хорошо?

Дрю окинул взглядом побледневшего младшего брата, две застывшие перед ним спины, видневшуюся из-за них фигурку младшей сестры, все еще державшей в руке свое оружие — вазу, о которой шла речь. И внезапно покатился со смеху.

—Ты добилась своего, Джорджи, моя малышка, черт меня возьми, если это не так, — ликующе воскликнул он.

Она едва удостоила его взглядом.

—Я не в том настроении, чтобы оценить твой юмор, Дрю, — проговорила она, затем добавила: — Чего же это я добилась?

—Привела их в чувство, вот что. Теперь-то они наверняка тебя станут слушать.

Она вопросительно взглянула на самого старшего брата.

—Это так, Клинтон?

Тот обдумывал, какой подход избрать в разговоре с ней: жесткий нажим или мягкие уговоры, однако все решило непрошеное вмешательство Дрю.

—Я готов тебя выслушать, да, готов, если ты...

—Никаких «если», — отрубила она. — «Да» или...

—Чтоб тебя, Джорджина! — взорвался в конце концов Уоррен. — Отдашь ты мне эту...

—Закрой пасть, Уоррен, — прошипел Клинтон, — прежде чем ты ее так напугаешь, что она швырнет ее. — А затем обратился к сестре: — Успокойся, Джорджи, ты даже не понимаешь, что схватила.

Она посмотрела на вазу, которую все еще держала в воздухе. У нее даже вырвался вздох — подобной красоты ей видеть не доводилось. Ваза была из очень тонкого, почти прозрачного фарфора, золотом и белой краской на ней была изображена во всех деталях сценка из жизни Востока. Теперь ей стала ясна ее ценность, и она инстинктивно уже собралась поставить на место прекрасное старинное изделие, чтобы случайно не уронить его.

Она уже почти что это сделала, осторожно поставив вазу и опасаясь, что даже дыхание может поломать это хрупкое изделие. Однако последовавший всеобщий вздох облегчения заставил ее в следующий миг передумать.

Приподняв одну бровь — точная имитация того, что прежде ее так бесило в одном английском капитане, — она поинтересовалась у Клинтона.

—Ценная, говоришь?

Бойд застонал. Уоррен отвернулся, надеясь, что она не услышит его брани, хотя до нее доносилось каждое слово — так он орал. Дрю просто хмыкнул, в то время как Клинтон вновь пришел в ярость.

—Это шантаж, Джорджина, — процедил Клинтон сквозь стиснутые зубы.

—Вовсе нет. Скорее, самосохранение. К тому же, я еще не закончила любоваться этой...

—Понятно, сестренка. Вероятно, нам всем следует сесть, а ты сможешь держать вазу у себя на коленях.

—Прекрасно.

Делая это предложение, Клинтон не ожидал, что она займет его место за письменным столом. Когда он увидел, что она именно так и поступила, то побагровел, и взгляд его стал еще более озлобленным. Джорджина отдавала себе отчет, что играет с огнем, однако это так захватывало — поставить своих братьев в такое небывалое положение. Теперь она могла держать эту вазу, вокруг которой возникло столько волнений, в своих руках сколько вздумается.

—Не соблаговолите ли вы сообщить мне, отчего так злы на меня? Я всего лишь...

—Англия! — воскликнул Бойд. — Из всех стран избрать именно ее, Джорджи! Там гнездится дьявол, и тебе это прекрасно известно.

—Столь ужасным это место не...

—И одна! — указал Клинтон. — Ты отправилась совсем одна, Господи Боже! Где была твоя голова?

—Со мной был Мак.

—Он тебе не брат.

—Ну прекрати, Клинтон, ты знаешь, что всем нам он как отец.

—Но когда речь о тебе заходит, он вовсе тает. Он тебе позволяет на голову себе садиться.

Отрицать подобное утверждение ей было трудновато, и они об этом знали. Ее щеки залило краской, особенно когда ей пришло на ум, что она никогда бы не утратила своей добродетели, не позволила бы какому-то негодяю англичанину наподобие Джеймса Мэлори взять в плен свое сердце, будь рядом с ней вместо Мака один из братьев. Ей бы никогда и не встретиться с Джеймсом, не испытать всего этого блаженства. Или всего этого ада. И под сердцем не носила бы она теперь ребенка, способного вызвать такой скандал, равного которому Бриджпорт не знал. Но было столь бессмысленно думать о всех этих «если бы». И если честно сказать, она бы не взялась утверждать, что хотела бы, чтобы все произошло иначе.

—Возможно, я поступила немного излишне импульсивно...

—Немного! — вступил вновь Уоррен, ни на йоту не остыв.

—Хорошо, очень импульсивно. Но разве не играет роли, что мною руководило, когда я решила ехать?

—Абсолютно не играет!

А Клинтон к этому еще добавил:

—Никакие объяснения не заставят нас примириться с тем, что нам пришлось из-за тебя пережить и перечувствовать. Это непростительно, эгоистично...

—Но никто не ожидал, что вы станете волноваться! — выпалила она в ответ. — Вы даже не должны были бы и знать о моем отъезде — вплоть до моего возвращения. Я собиралась вернуться домой раньше каждого из вас, и кстати, вы-то что сейчас делаете дома?

—Это долгая история, тесно связанная с вазой, которая у тебя в руках, но не отвлекайся от темы, сестрица. Тебе было известно, что в Англию ездить не следует, но ты все же это сделала. Ты знала, что мы станем возражать, хорошо представляла чувства, которые мы питаем именно к этой стране, и все же ты отправилась туда.

Дрю уже наслушался достаточно. Видя, как плечи Джорджины буквально опускаются под тяжестью вины, он дал волю своим инстинктам защитника и произнес резким тоном:

—Ты высказал свое отношение, Клинтон, однако Джорджина и так слишком много настрадалась. И взваливать на нее еще и твои проблемы — это уже чересчур.

—В чем она нуждается, так это в хорошей порке! — взялся за свое Уоррен. — И если этим не займется Клинтон, то, черт меня подери, если это не сделаю я!

—Она немного вышла из этого возраста. Ты так не считаешь? — требовательно произнес Дрю, не вспоминая, что он также выражал подобное намеренное при их встрече на Ямайке.

—Женщин пороть никогда не поздно.

Мысленные картины, порожденные этим раздраженным заключением, заставили Дрю ухмыльнуться, Бойда хмыкнуть, а Клинтона закатить глаза. На миг они даже запамятовали, что с ними в комнате находится Джорджина. Однако сидя и слушая эту нелепицу, она уже не ощущала прежнего страха, нет, она как бы вся ощетинилась, готовая, если понадобится, метнуть, как обещала, вазу Уоррену в голову.

Слова, произнесенные затем Дрю, не слишком-то хорошо характеризовали его:

—Женщин — да, но все же сестры относятся к другой категории. А что все-таки тебя так обозлило?

Поскольку Уоррен отвечать на это отказался, за него это сделал Бойд:

—Он вчера только бросил якорь, но, услышав от нас о том, что она учинила, тут же подготовил свой корабль, чтобы отплыть уже сегодня днем в Англию.

Ошеломленная этим, Джорджина аж вздрогнула.

—Уоррен, ты и вправду собирался отправиться за мной?

Небольшой шрам на его левой щеке слегка задергался. По всей видимости, ему бы не хотелось, чтобы всем становилось известно: его беспокойство о ней было не меньшим, если не большим, чем у других. Ей, как и Дрю, он отвечать не желал.

Но ответ и не был ей так уж необходим.

—Но, Уоррен Эндерсон, это было бы самым чудесным, что ты когда-либо собирался сделать для меня.

—О, дьявол, — простонал он.

—Ну, не смущайся, — улыбнулась она. — Никто, кроме членов семьи не узнает, что ты не столь холоден и жестокосердечен, каким ты хотел бы выглядеть.

—Живого места на тебе не оставлю, это я тебе, Джорджина, обещаю.

Всерьез эту угрозу она не восприняла, возможно, из-за того, что высказана та была без прежнего пыла. Просто мягко улыбнулась ему, тем самым говоря, что и она его тоже любит.

Однако в наступившей тишине Бойд потребовал, хотя и несколько запоздало, объяснений от Дрю:

—Что за чертовщину ты там нес, что ей, мол, довелось настрадаться?

—Разыскала своего Малколма, от этого ей сделалось еще хуже.

—То есть?

—Но ведь вы его здесь не видите. Не так ли?

—Ты имеешь в виду, что он в жены ее брать не захотел? — с недоверием воскликнул Бойд.

—Хуже, — фыркнул Дрю. — Он на другой женился, примерно пять лет назад.

—Как, этот...

—..позорник...

—...сукин сын!

Джорджина даже зажмурилась от этого взрыва ярости, на сей раз в ее защиту. Подобного она не ожидала, хотя и должна была бы, зная, что все они — ее верные защитники. Можно только попытаться вообразить, что они наговорят о Джеймсе, когда наступит время главной исповеди. Мысль об этом ей была невыносима.

Они все еще продолжали по-своему демонстрировать ей сочувствие, выражаясь образно и цветисто, когда в комнату вошел средний брат.

—Не могу в это поверить, — проговорил он, когда все с удивлением обернулись к нему. — Все мы пятеро одновременно дома. Гореть мне в геенне огненной, если я ошибусь, но по крайности десять лет прошло, как случалось такое.

—Томас! — воскликнул Клинтон.

—Какого черта, Том, ты, должно быть, прямо вслед за мной подошел к причалу, — сказал Дрю.

—Вроде того, — хмыкнул он. — Я тебя заметил у берегов Виргинии, а после потерял из виду. — Затем его внимание перешло на Джорджину; сидя за письменным столом Клинтона, та тем самым вызвала у него недоумение. — Не поприветствуешь меня, родная? Ты больше на меня не сердишься за то, что пришлось отложить твою поездку в Англию?

Сердится ли она? Да она мгновенно пришла в неистовство. Как это было на него похоже — немного потрафить ее чувствам, чтобы все ощутили; теперь, после его возвращения домой, все вокруг будет прекрасно и замечательно,

—Мою поездку? — Она обошла стол, все еще с вазой под мышкой, хотя в своей ярости и не замечая этого. — Я вовсе не хотела ехать в Англию, Томас. Просила, чтобы ты туда съездил. Умоляла, чтобы ты туда отправился и разузнал все, что мне было нужно. Но ты ведь не выполнил моей просьбы, а? Мои мелкие заботы были для тебя не столь важны, чтобы из-за них изменять свои планы.

—Успокойся, Джорджи, — умиротворяюще проговорил он в ответ. — Я готов отбыть туда сейчас и буду рад, если ты последуешь со мной.

— Она уже побывала, — сухо проинформировал его Дрю.

— Где побывала?

— В Англии. И вернулась назад.

—Какого дьявола. — Зеленоватые глаза Томаса вперились в Джорджину, он был явно расстроен. — Джорджи, не могла же ты повести себя настолько глупо, чтобы...

—Не могла? — резко оборвала она его, однако неожиданно для нее глаза ее наполнились слезами. — По твоей милости я... я... я здесь!

Швырнув в него вазой, она бросилась вон из комнаты, сгорая от стыда, что вновь льет слезы из-за бессердечного англичанина по фамилии Мэлори. За ее спиной вспыхнула ужасная кутерьма, слез ее никто не заметил.

Брошенную ею вазу Томас на лету поймал, однако прежде ему в ноги метнулись четверо зрелых мужчин в надежде подхватить вазу, если это не удастся Томасу.