Песня любви

46

Джорджина не могла этому поверить. Он ее запер. И невзирая на то, что она стучала в дверь чуть не всю ночь, никто не пришел, чтобы ее выпустить. В итоге у нее уже просто не было сил больше стучать, и она прекратила. Утром о ней тоже не вспомнили. Но как мог Уоррен сделать с ней такое? После того как, бросив вызов всевластию своего мужа, она попыталась снять камень с души брата, дав понять, что с ней все в порядке.

Как она теперь жалела, что услышала прошлой ночью его голос, когда он буквально орал на ее мужа в холле первого этажа. Но вот услышала и, конечно же, это толкнуло ее выскочить из своей комнаты, чтобы сбежать к нему вниз по ступенькам.

Но не дойдя до лестницы, услышала, как Джеймс отказался позволить Уоррену увидеться с ней, и ей было ясно: спустившись вниз, она еще больше разозлит мужа, ведь он и так был зол на нее. Поэтому она решила, что будет гораздо разумнее вновь выскользнуть через черный ход, чтобы, обогнув дом, подождать, пока выйдет Уоррен. А сомнений, что тот выйдет, у нее не оставалось. Отказ Джеймса был более чем твердым.

Подождав некоторое время неподалеку от входа в дом, она удивила Уоррена своим появлением, когда тот вылетел из дверей. Ей хотелось успокоить его, что с ней все в порядке. Хотела сказать, чтобы больше о ней не волновались. Но она никак не ожидала, что он впихнет ее в свой экипаж и отъедет вместе с ней. Гори все адским пламенем, отчего Джеймсу в голову не пришло запереть ее на ключ, тогда бы не была она здесь, на судне Уоррена, в полном смятении оттого, что он был преисполнен решимости доставить ее домой — не к Джеймсу, а в Коннектикут. Он и слышать не желал, что она не хочет ехать туда. Не желал слушать ничего, что она ему пыталась сказать. К тому же у нее закрадывались сомнения, что он даже не собирался другим братьям сообщить, что она у него!

Здесь она заблуждалась, что обнаружилось, когда открылась дверь и в каюту вошел Томас. «Благодарение Богу» — были первые ее слова, так как это был единственный из братьев, не позволявший эмоциям туманить разум.

—Хочу сказать то же самое, моя дорогая, — проговорил он, протягивая руки, и она оказалась в его объятиях. — Мы уже почти отчаялись разыскать тебя.

—Нет, я не то имела в виду... — Отстранившись, она требовательным тоном спросила: — Тебе было известно, что Уоррен меня запер на ключ?

—Он не упомянул об этом, когда вчера вечером возвратился в гостиницу и рассказал нам, что произошло.

Она высвободилась из его рук.

—Ты хочешь сказать, что меня здесь намеренно продержали всю ночь?

—Успокойся, дорогая. Не было смысла отпирать тебя раньше, ты же не торопишься никуда.

—Черта с два я не тороплюсь! — в ярости бросила она, направляясь к двери. — Я отправляюсь домой!

—Не думаю, Джорджи. — Эти слова уже принадлежали Дрю, появившемуся в этот момент в дверях, чтобы помешать ей уйти. Обращаясь к Томасу, он сказал: — Ну, выглядит она неплохо, правда ведь? Никаких синяков и шрамов. И буйствует.

Джорджина была готова плеваться, кричать. Но вместо этого глубоко вздохнула, затем еще раз, и потом совершенно спокойно спросила:

—Уоррен не известил вас, что не было никакой нужды меня спасать, не так ли? Верно? Он забыл упомянуть, что я люблю своего мужа? Не по этой ли причине вы не потрудились выпустить меня отсюда раньше?

—Любовной темы он не касался, нет, — признал Томас. — У меня серьезные сомнения, что он верит этому. Но о том, что ты требовала, чтобы тебя возвратили к мужу, он говорил. Ему кажется, что ты страдаешь от извращенного представления о чувстве верности, так как у тебя будет ребенок от этого мужчины. Как ты, кстати, чувствуешь себя?

—Я... А откуда ты узнал об этом?

—Мэлори об этом сказал Уоррену. В качестве одного из доводов, почему он тебя содержит.

Один из доводов? Вероятно, это было единственной причиной. И как ей раньше это в голову не приходило? Она действительно начинала думать, что Джеймс не расслышал ее слов о ребенке, так как ни разу не упомянул об этом в разговорах с ней.

Подойдя к кровати, она села на нее, пытаясь стряхнуть с себя давящее ощущение, охватывающее ее. Она не может допустить, чтобы роль играли какие-то там доводы, нет, ни за что. Ее любви к Джеймсу Мэлори довольно для них обоих. И пока он хочет, чтобы она была с ним, она с ним и останется. Вот так, теперь полная ясность. Но отчего она не чувствует облегчения?

Томас испугал ее, присев рядом с ней.

—Что я сказал такого, что тебя расстроило, Джорджи?

—Ничего... Все. — Она была рада всему, что отвлекает ее от мысли, что Джеймс ее не любит. Но ее братья — они такие властные и своевольные! — Не смогли бы вы двое объяснить мне, что я здесь делаю?

—Все это часть плана, Джорджи.

—Плана чего? Как меня с ума свести?

—Нет. — Томас усмехнулся. — Как заставить твоего мужа вести себя разумно.

—Не понимаю.

—Позволил бы он Уоррену увидеть тебя? — спросил ее Дрю.

—Ну, нет.

—А как ты думаешь, когда-нибудь он изменил бы это свое решение? — спросил Томас.

—Ну, нет, однако...

—Следует заставить его понять: он не может запретить нам с тобой общаться, Джорджи.

В глазах ее вспыхнули огоньки.

—Вы намереваетесь свозить меня домой только для того, чтобы преподать ему урок? — прокричала она.

Ее обескураженность заставила Томаса усмехнуться.

—Сомневаюсь, что возникнет необходимость заходить столь далеко.

—Однако если он решит, что мы намереваемся... — Дрю почувствовал, что нет необходимости продолжать.

Джорджина вздохнула.

—Вы не знаете моего мужа. Все это сведется к тому, что он окончательно рассвирепеет.

—Возможно. Но гарантирую: это сработает.

Она сомневалась, однако спорить не собиралась.

—Так почему бы Уоррену вчера вечером обо всем этом не сказать?

Дрю запыхтел, прежде чем ответить.

—Потому что наш дражайший Уоррен так и не согласился с нашим планом. Он горит желанием увезти тебя к нам домой.

—Что такое?!

—Не стоит так волноваться из-за Уоррена, дорогая, — сказал ей Томас. — Мы снимемся с якоря не раньше чем через неделю, и твой муж, скорее всего, появится здесь гораздо раньше, чтобы все утрясти.

—Через неделю? Вы проделали такой путь и не останетесь дольше?

—Мы будем здесь появляться, — усмехнулся Томас. — И похоже, весьма регулярно, потому как Клинтон решил: уж раз все равно мы здесь, то можно постараться извлечь прибыль из нашей спасательной операции. Сейчас он как раз и уехал куда-то договариваться о фрахте.

Услышав все это, Джорджина бы и посмеялась, не будь она так подавлена.

—Счастлива это слышать, но спасать меня нужды нет.

—Этого, дорогая, мы не знали. Мы едва с ума не посходили, так за тебя волновались, особенно после того, как от Бойда и Дрю узнали, что с Мэлори ты отправилась отнюдь не добровольно.

—Но теперь-то вам известно как все было, так отчего бы Уоррену не бросить свои затеи?

—Уоррена и в других-то случаях не разберешь, а теперь и говорить нечего... Разве тебе не известно, что ты, Джорджи, единственная женщина, к которой он вообще испытывает хоть какие-то чувства?

—Ты хочешь меня убедить, что он напрочь отказался от женщин? — фыркнула она.

—Я не имел в виду чувства такого сорта, я говорил о нежных чувствах. Мне кажется, он вовсе не рад, что сохранил способность чувствовать. Ему хотелось бы сделаться совершенно жестосердным, но вот существуешь ты и — будишь у него какие-то чувства.

—Он прав, Джорджи, — добавил Дрю. — Бойд рассказывал, что в жизни никогда не видел Уоррена в таком отчаянии, в какое он впал, когда, придя домой, обнаружил, что ты отправилась в Англию.

—А затем появился Мэлори, и он это расценил как собственную неспособность защитить тебя.

—Но это абсурд, — запротестовала она.

—По сути дела, нет. Обеспечение твоего благополучного существования — для Уоррена вопрос очень личный, возможно, более личный, чем для всех нас четверых, поскольку ты единственная женщина, которая его волнует. Если ты будешь из этого исходить, то не такой уж удивительной станет выглядеть враждебность, которую он испытывает к твоему мужу, в особенности в свете того, что этот человек наговорил и сделал, когда появился в Бриджпорте.

—Но зачем он так старался испортить тебе репутацию в тот вечер, Джорджи? — с любопытством спросил Дрю.

На лице ее отразилось отвращение.

—Ему показалось, что им пренебрегли — после того, как я уплыла с тобой на судне, не попрощавшись с ним.

—Ты шутишь, должно быть, — сказал Томас. — Он не показался мне человеком, готовым в такой степени мстить по мелочам.

—Я просто повторяю тебе, что мне он говорил.

—Так отчего бы тебе вновь не спросить его об этом. Возможно, ты услышишь совершенно иное объяснение.

—Не хотелось бы. Ты не представляешь, в какую ярость его приводит одно упоминание о той ночи. В конце концов, вы же придушили его, затем женили, конфисковали его судно и заперли в погребе, чтобы он ожидал, когда его поведут вешать. У меня смелости не хватает произносить вслух ваши имена при нем. — Говоря это, она все больше убеждалась, сколь, в сущности, безнадежен их план. — Черт меня возьми, если он переменит свое отношение. Что он скорее всего сделает, так это приведет сюда всю свою семью, чтобы разнести в щепы этот корабль.

—Ну, будем надеяться, что до этого не дойдет. В конце концов, мы же здравомыслящие люди.

—Уоррен — нет, — усмехнулся Дрю.

— Да и Джеймс — нет, — нахмурилась Джорджина.

—Но мне хотелось бы надеяться, что все остальные из нас принадлежат к их числу, — сказал Томас. — Мы непременно все это уладим, Джорджи, обещаю тебе — даже если придется твоему Джеймсу напомнить, что военные действия начаты им.

—Ну, это верный способ пробудить в нем дружелюбие.

—Это что, у нее сарказм такой? — спросил Томаса Дрю.

—Характер у нее такой, трудный, — ответил Томас.

—У меня имеются основания, — огрызнулась Джорджина, мрачно глядя на них. — Не каждый день меня похищают мои же собственные братья.