Я уже нажала кнопку вызова лифта, когда услышала его шаги — быстрые, но неспешные, будто Кел торопился, но не хотел это показывать. Дверь начала закрываться, но его рука с привычной уверенностью задержала створку. Он вошел, и пространство кабины сразу сузилось, наполнилось его теплым запахом — что-то древесное, с едва уловимым оттенком металла, будто даже его парфюм не мог полностью скрыть ту холодную сталь, что была в его природе.
— Пойдем поужинаем, — сказал он, глядя не на меня, а на панель кнопок, будто выбирал этаж. — Внизу есть занятное место. Говорят, их шеф-повар когда-то работал в лаборатории биоинженерии. У них можно съесть нечто подозрительное под видом десерта.
Я чуть приподняла бровь:
— Ты приглашаешь меня на свидание?
Кел наконец повернул голову, и в его взгляде была та же привычная игра, но без обычной насмешки — вместо нее что-то более спокойное, почти серьезное.
— Это предложение поесть в месте, где нас не застукают с протоколом в руках. Все остальное — зависит от того, насколько точно твой чип переводит слово «флирт».
Я едва сдержала улыбку, но скрестила руки на груди.
— Если ты попробуешь заказывать за меня, я внесу тебя в список дипломатических рисков. Не будет больше никаких миссий!
— Отлично, — он кивнул, и уголок его рта дрогнул. — Значит, смогу говорить полную ерунду без угрозы межвидового скандала.
Ресторан оказался скрыт в боковом крыле здания, за тяжелой дверью с матовым стеклом, на котором при ближайшем рассмотрении угадывались тонкие узоры — что-то между схемой молекулы и древними рунами. Внутри свет был приглушенным, золотистым, будто просачивающимся сквозь старинный пергамент. Стены — темные, почти черные, но с рельефными вставками, которые при движении отбрасывали странные тени, напоминающие то ли спирали ДНК, то ли языки пламени.
Мы выбрали столик у панорамного окна. Ночной город раскинулся под нами, как огромный, дышащий организм: светофоры мигали, как нервные импульсы, неоновые вывески пульсировали в такт какому-то незримому ритму, а редкие прохожие казались случайными клетками, плывущими по кровеносным сосудам улиц.
Мы сели ближе друг к другу, чем нужно, но дальше, чем хотелось.
Меню было оформлено как научный отчет — названия блюд звучали как химические формулы, а описания лишь добавляли загадочности.
Я ткнула пальцем в самое непостижимое. Кел, не глядя, выбрал то же самое.
— Даже не спросишь, что это? — подняла я бровь.
— Если умру, пусть это будет из-за тебя, — ответил он, и его глаза на секунду стали теплее.
— Романтично. Почти.
— Это моя лучшая версия: слегка токсичный, но преданный.
Я фыркнула:
— Твоей матери, наверное, стоило тебя заморозить на этапе воспитания.
Он усмехнулся:
— Она решила, что мир меня все равно перевоспитает. Пока не вышло.
Блюда прибыли — и выглядели так, будто их готовили либо гении, либо безумцы. Полупрозрачные гелевые структуры, мерцающие под светом, как живые. Что-то, напоминающее морского ежа, но сделанное из застывшего дыма. Десерт, который скорее походил на артефакт иной цивилизации, чем на что-то съедобное.
— Это либо гениально, либо нас сейчас эвакуируют из-за биологической угрозы, — заметила я, осторожно ковыряя вилкой переливающуюся массу.
— Идеально подходит под наш вечер, — ответил Кел, и его губы снова дрогнули в почти-улыбке.
Мы ели медленно. Разговаривали — осторожно, но без язвительности. Он рассказывал о детстве — о том, как с братьями угнали грузовой модуль и устроили гонки по техническим тоннелям корабля.
— Отец втайне гордился. Сказал: «Хотя бы духу хватило».
Я улыбнулась — и вдруг, неожиданно для себя, выдохнула:
— А меня мать наказывала за каждое неверное слово. До сих пор во сне редактирую фразы, прежде чем их произнести.
Кел отложил вилку. Посмотрел на меня — не как обычно, с прищуром и вызовом, а как-то… иначе.
— Ты говоришь, будто тебя выковали как оружие, — сказал он тихо. — А по-моему, тебя сделали компасом. Точно настроенным и бескомпромиссным.
Я замерла.
— А что будет, если компас сойдет с ума?
Кел наклонился чуть ближе. Его глаза в полумраке казались почти черными.
— Тогда, возможно, он наконец укажет туда, куда хочет сам.
Когда мы вышли, город уже притворился спящим. Неон притих, улицы опустели, лишь где-то вдали мерцали одинокие огни — будто кто-то забыл выключить звезды.
Мы шли к своим комнатам, и между нами висела та же странная тишина — не неловкая, а… обволакивающая. Будто мы оба понимали, что если заговорим сейчас, то скажем что-то, что уже нельзя будет забыть.
Как будто боялся, что завтра все может измениться.
Мы прошли по коридору. Так медленно, будто каждый шаг давался с трудом. У моей двери я обернулась:
— Спасибо за ужин. Это было… не так ужасно, как я ожидала.
Кел усмехнулся:
— Вот и достиг вершины амбиций. Быть не таким страшным, как все боятся.
Я улыбнулась — совсем чуть-чуть.
И тогда он сделал шаг. Его пальцы едва коснулись моей руки — нежно, неуверенно, как будто проверяя, можно ли.
— Завтра рано вставать. Отдыхай, — прошептал он, и его голос был низким, теплым, с едва уловимым дрожанием.
— Сам-то ляжешь?
Кел наклонился. Его дыхание коснулось моей кожи, губы замерли в сантиметре от уха.
— Как только выключу все мысли… О тебе.
Я почувствовала, как сердце дернулось.
Он не поцеловал. Не коснулся губами.
Он ушел.
Я захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. В груди пылало, а в висках стучало.
Кел знал. Знал, что делает. Завтра будет хуже. В тысячу раз хуже.