По регламенту – враги

Глава 20

Я долго не могла уснуть.

Комната, в которой я теперь находилась, была просторной и безукоризненно чистой — в ней не было ни одной лишней детали, ни одного случайного цвета. Все здесь — от мягкого, струящегося текстиля до выверенного рассеянного освещения — словно кричало о порядке, о безопасности, о возвращении к нормальной жизни. Но именно в этом безупречном спокойствии, в этой тишине, и заключалась настоящая пытка.

Постель оказалась слишком мягкой, подушка — слишком свежей, а воздух — слишком безмятежным. Он не пах ни пылью, ни металлом, ни страхом. Он был правильным. И оттого — невыносимым.

Я ворочалась, закрывала глаза, старалась замедлить дыхание, сосредоточиться на равномерном гуле вентиляции, но каждый раз, когда веки смыкались, перед внутренним взглядом всплывало не это место, а другое: холодный бетон, гул поезда, рука Кела, осторожно касающаяся моего плеча.

Вспоминала, как он молча накинул на меня свою куртку. Как ткань, пропитанная запахом дождя, страхом и чем-то неуловимо теплым, обволакивала меня, словно щит. Как я достала тот самый пластырь с розовой кошкой и, стараясь не усмехнуться, приклеила его на ссадину у Кела на руке. Как он смотрел на меня тогда — спокойно, глубоко, будто в этот момент больше ничего не существовало.

И чем дальше уходила та ночь, тем ближе она становилась.

Наутро я спустилась в зал для брифингов. Пространство было залито холодным светом, отполировано до зеркального блеска. Все говорили приглушенно, будто даже голоса здесь подчинялись строгому протоколу. Ни один взгляд не задерживался на мне дольше положенного. Все было удобно и выверено до мелочей.

Я не ждала новостей. Но надеялась. Глубоко, упрямо, почти нелепо — надеялась.

Секретарь заговорил прежде, чем я успела открыть рот:

— Советник Кессар выехал в свою общину. До окончания расследования. Хорошо, если его отец не обвинит в покушении нас.

Он сделал паузу, будто подбирал слова помягче, и добавил:

— Это временно.

Это слово должно было звучать как утешение. Но прозвучало как приговор. Не пауза. Не запятая. Точка.

Я кивнула и поблагодарила его, хоть и не запомнила, что именно сказала. Ноги сами развернули меня и увели прочь. Я не искала Кела. Не требовала объяснений, не пыталась выбить правду.

Я просто ушла.

Если бы кто-то спросил, зачем я вышла во внутренний двор, не смогла бы ответить. Здесь не было задач, приемов и политики. Только утренний ветер, лениво перебирающий листья деревьев, и блеклый свет, струящийся сквозь переплетенные ветви лозы на стене. Здесь была тишина — не та, что давила в комнате, а другая. Живая. Настоящая. Та, которую можно было выбрать.

Я шагала по вымощенной камнем дорожке, не замечая прохлады, не реагируя на редкие взгляды встречных. Просто двигалась, будто сердце вело меня туда, где должно было случиться что-то важное. Или быть кто-то.

Здесь мы виделись в последний раз, когда нас привезли. Мог ли Кел тоже решить, что это важное место?

И когда я увидела ее, дыхание перехватило.

На скамейке, под плетущейся лозой, лежала свернутая куртка. Знакомая. Ткань была помята, будто он держал ее в руках до последнего момента.

И все внутри меня сжалось.

Я медленно подошла ближе. Осторожно, словно любое резкое движение могло разрушить этот хрупкий момент, присела на край скамейки. Не касалась куртки — только смотрела. Чувствовала ее тепло. Его тепло.

Он не оставил записки. Не написал ни единой строчки. Не позвал меня с собой, не задал ни одного прощального вопроса.

Но он оставил это: свой запах, свое тепло, свою близость.

Жест, в который Кел вложил все, что нельзя было проговорить. Все, что жгло под кожей, но не могло прозвучать вслух. Все, что между нами случилось — без слов, без договоров, без названия.

Я не заплакала. Не позволила себе дрожать, хотя каждая клетка тела просила об этом. Не сжала куртку в руках, не прижалась к ней лбом, не впитала в себя его след, как хотелось.

Просто сидела. Смотрела прямо перед собой — в стену света и ветра, в разлитое утро, в это невозможное спокойствие. И молча дышала.

Он был здесь. Он оставил мне часть себя. И пусть даже он не назвал это чувством — я знала. Знала, что он не просто ушел. Что это еще не конец. Что это его способ остаться.

Я медленно, почти незаметно улыбнулась. Не широко и не с радостью, но по-настоящему. Как улыбаются тем, кого не нужно удерживать. Потому что они все равно рядом.

Кел не сказал про нас ни слова, но кое-что оставил, и в этом было больше, чем признание. Больше, чем прощание. Больше, чем все, что я могла бы услышать.