На следующее утро сообщение от матери пришло неожиданно. Сухой официальный стиль: «Подготовь себя и Кессара к поездке в город. Контактная встреча перенесена на следующую неделю».
Я перечитывала эти слова несколько раз, будто между строк могла найти объяснение, почему теперь нам предстоит провести вместе еще больше времени. Больше этих странных пауз, когда разговор внезапно обрывается, но тишина между нами говорит куда больше любых слов. Больше взглядов, которые я ловлю на себе, когда делаю вид, что не замечаю.
Он появился, как всегда, в самый неподходящий момент — без стука, без предупреждения, словно имел полное право входить куда угодно.
— Вы видели? — спросил он, и в его голосе я уловила ту самую ноту, которая заставляла меня внутренне напрягаться. — Мы едва успеем подготовиться. Все перенесли.
— Уже в курсе, — отозвалась я, не отрывая взгляда от экрана. — И к сожалению, нам придется работать вместе еще теснее.
Повернулась, не дождавшись ответа.
Его губы дрогнули в едва заметной усмешке, и я поняла, что он прекрасно чувствует мое напряжение.
— Вы говорите это так, будто боитесь остаться наедине со мной. А я-то думал, мы неплохо ладим.
— Я не боюсь. Я просто ценю свое время и предпочитаю работать с теми, кто не превращает каждое совещание в спектакль.
К моему удивлению, он тут же переключился на деловой тон, достал планшет и начал обсуждать детали подготовки. Ни намека на привычную иронию, ни одного двусмысленного взгляда — только четкие вопросы по протоколу и логистике. И это внезапное перевоплощение беспокоило меня больше, чем его обычное поведение.
— Вы умеете быть серьезным, когда захотите, — не удержалась я от замечания.
Он задержал на мне взгляд чуть дольше необходимого, и в его глазах мелькнуло что-то неуловимое.
— Когда это важно — да, — кивнул он. А потом, с легкой небрежностью, добавил: — Хотя должен признать, с вами мне особенно трудно соблюдать правила. Вы вызываете во мне желание… экспериментировать.
Я сделала вид, что не расслышала последнюю фразу, но ощутила, как по спине пробежали мурашки. Он, конечно, заметил это — его глаза блеснули удовлетворением, но он тут же вернулся к обсуждению маршрута.
После обеда я отправилась в технический сектор проверить прототипы переводческих чипов — маленькие устройства, которые должны были вживляться под кожу для мгновенного перевода речи. В этом стерильном пространстве, среди мерцающих экранов и точных приборов, я всегда чувствовала себя в безопасности. Здесь все подчинялось логике и расчетам, здесь не было места непредсказуемым эмоциям.
Даже дышалось легче… Пока за спиной не раздался голос:
— Мойра, один из чипов уже активирован. Хотите проверить, как я теперь понимаю человеческую речь?
Я обернулась и увидела Кела, непринужденно опирающегося о стол. В его позе была та самая легкость, которая всегда казалась мне обманчивой — будто за каждым его движением стоял точный расчет.
— Если перевод будет умн… точнее ваших шуток, это уже будет прогресс, — парировала я, стараясь сохранить ровный тон.
— А если окажется, что мои шутки и есть самый точный перевод человеческих эмоций? — Кел сделал шаг ближе, и пространство между нами внезапно сжалось.
Я почувствовала, как воздух стал гуще, как сердце начало биться чуть быстрее.
— Тогда боюсь, в этом мире нас никогда не поймут, — ответила я спокойно. Почти. Голос все же дрогнул. Совсем чуть-чуть. Он это услышал. Конечно, услышал.
Он улыбнулся — медленно, словно наслаждаясь моментом, и вдруг протянул руку. Не ко мне, а к полке за моим плечом, но этого движения хватило, чтобы я ощутила тепло его тела и легкий запах металла и парфюма. Я замерла, осознавая, что он прекрасно знает, какой эффект производит, и, кажется, получает от этого удовольствие.
— У нас важная миссия, — напомнила я, больше себе, чем ему. — Город, люди, ответственность.
— А между делом? — он понизил голос почти до шепота. — Там нет места ничему… лишнему?
Я не ответила, только встретилась с ним взглядом, и в его глазах прочитала не вопрос, а утверждение. Когда Кел наконец ушел, я вдруг осознала, что до сих пор чувствую на себе отпечаток его присутствия, хотя он даже не прикоснулся ко мне. И это осознание было опаснее любых слов — ведь означало, что он уже проник под кожу, и я сама не заметила, как это произошло.