Он не просто остался. Он укоренился.
Прошла неделя, и Кел Кессар теперь появлялся на каждом заседании, будто всегда принадлежал Совету. Никто не удивлялся. Никто не перешептывался. Он сидел — или стоял у окна — с таким видом, словно это место было его по праву. Он больше не опаздывал. Не перебивал. Не спорил. По крайней мере, вслух.
Но я чувствовала, как его взгляд скользит по каждому. Как Кел фиксирует, сравнивает, делает выводы. Он не произносил и половины из того, что, вероятно, думал — но его молчание было громче, чем речи некоторых представителей. И куда опаснее.
Я старалась не смотреть в его сторону. Не замечать, как он откидывается в кресле, будто Совет — скучный спектакль, а он — единственный зритель, который видит дальше декораций. Я делала вид, что он мне безразличен. Внешне — безупречно. Но внутри…
Он был как искра в пороховом складе.
И самое страшное? Никто, кроме меня, этого не чувствовал.
А потом нас поставили в одну группу.
Мать формировала дипломатическую делегацию для передачи технологий — проект, над которым я работала два года. Я рассчитывала на адъюнктов, техников, переводчиков. Людей, у которых в глазах — работа, а не вызов.
Но когда я увидела список, всё стало ясно.
Кел Кессар. Его имя — в самом центре.
Он стоял позади меня, когда я читала. Я почувствовала его раньше, чем услышала. Как тепло на спине, как тень, которая не угрожает, но не отпускает.
— Кажется, кому-то придется потерпеть мое общество чуть дольше, чем хотелось бы.
Я медленно обернулась. В его глазах — знакомое насмешливое пламя. Спокойное, уверенное. Как будто он ждал этого момента.
— Это решение Совета, не мое, — сказала я. Чуть холоднее, чем следовало. Чуть тише, чем хотела.
— Я знаю. Просто приятно, когда решения совпадают с желаниями.
— Надеюсь, не с вашими.
— Почему? Мне с вами… интересно.
Я не ответила. Просто смотрела. Прямо, не отводя взгляда. Как на дуэли. И в какой-то момент поняла: он не шутит. Под игрой, под усмешкой — настоящее напряжение. Тревожное. Притягательное.
И почему-то это пугало меня больше всего.
Мы начали совместную подготовку. Проверка данных, адаптация протоколов, согласование терминов перевода, сверка с исходниками. Все это я раньше выполняла с точностью и хладнокровием хирурга. А теперь… теперь каждый документ в присутствии Кела казался подогретым. Комм — слишком ярким. Каждое слово — слишком близким.
Кел оказался опасно компетентным. Глубоко разбирался в структурах языка, умел находить неточности, ловить нюансы. Не просто умный — опасно умный. Его интеллект был… острым. Как лезвие.
А манера вести диалог — все та же: легкая, с хищной игрой, словно ему не так важен результат, как сам процесс. Как будто мы вели переговоры не с третьей стороной, а друг с другом. И каждый день — это новый раунд.
Однажды, споря о значении контекстного термина, Кел вдруг сказал:
— Знаете, мне кажется, слово «близость» для людей не значит то же, что для нас.
Я подняла глаза от таблицы. Медленно. Опасно.
— Это потому что у вас слишком буквальное восприятие.
— А у вас — слишком безопасное.
Я бросила на него взгляд через плечо. Он сидел, чуть наклонив голову, будто изучал меня, как карту с неразмеченными территориями. На губах — едва заметная тень улыбки. Слишком спокойной, чтобы быть невинной.
— Возможно, — сказала я. — Но безопасное не значит скучное.
— Это прозвучало почти как вызов.
— Не льстите себе, Кессар.
Он рассмеялся. Тихо. И к моему удивлению, по-настоящему.
В этом смехе не было яда, только живое и неожиданное тепло. Будто кто-то на секунду сдернул с него маску. И под ней оказалось не оружие — а просто мужчина.
Я вдруг поняла: я улыбаюсь. В ответ.
Я, Мойра Ке’наар, дочь командующей Ра’шель, улыбаюсь Келу Кессару, сыну нашего главного конкурента.
Мир действительно рушился. Но с каким изысканным вкусом.