Мы спали урывками, сменяя друг друга как часовые на невидимом посту. В этом подземном мире время текло по-другому — медленно, вязко, будто сама тьма между станциями сгущалась до состояния сиропа.
Кел заснул первым. Его мощное тело, обычно такое собранное и готовое к действию, наконец сдалось усталости. Он сидел, прислонившись к холодной бетонной стене, голова слегка склонилась набок. Даже во сне его лицо сохраняло бдительность — брови чуть нахмурены, губы плотно сжаты. Я наблюдала, как его грудная клетка поднимается и опускается в ровном ритме, как постепенно расслабляются пальцы, еще час назад сжимавшиеся в кулаки при каждом подозрительном звуке.
Станция жила своей призрачной жизнью. Где-то вдали слышался гул редких поездов, эхо шагов по пустым переходам, иногда — обрывки чужих разговоров, теряющиеся в лабиринтах тоннелей. Время от времени мигал свет, и тогда тени на стенах оживали, превращаясь в странные силуэты.
Когда пришла моя очередь спать, Кел бережно коснулся моего плеча, будто боялся напугать.
Я лишь кивнула, слишком измотанная, чтобы говорить. Плотнее завернулась в его куртку и утонула в его запахе — древесина, металл, что-то неуловимо знакомое, ставшее за эти дни почти родным. Свернувшись калачиком на холодной скамье, я в последний момент перед сном почувствовала, как его пальцы поправляют воротник, укрывая меня получше.
Проснулась от пустоты. Кела не было рядом. В первые секунды я подумала, что это сон — настолько нереальным казалось, что он мог уйти. Но затем увидела следы — капли крови на плитке, ведущие куда-то в темноту.
Кел вернулся через десять долгих минут. В руках — пластиковый контейнер, из которого шел пар. На пальцах — свежие царапины, а в глазах — что-то дикое, первобытное.
— Где ты был? — мой голос прозвучал резче, чем я планировала.
Я схватила его за запястье, чувствуя под пальцами учащенный пульс.
Кел молча поставил контейнер, затем достал из кармана аптечку. Среди стандартных бинтов выделялись две коробочки с детскими пластырями — с розовой кошкой и нелепым супергероем.
— Автомат с едой немного заклинило. В общем, у нас была… дискуссия о праве на этот ужин, — на его губах появилась знакомая усмешка, но в глазах не светилось привычное веселье. — Я оказался красноречивее.
Я засмеялась. Неожиданно, искренне, до слез. И в этот момент я увидела, как меняется лицо Кела — будто кто-то включил свет в темной комнате.
— Дай свою геройскую лапу, — вздохнула я, доставая пластырь с кошкой. — Будешь теперь ходить с боевыми отметинами.
— Только если с супергероями, — пробормотал он, но покорно протянул руку.
Его ладонь была теплой, живой, испещренной шрамами разных лет. Такие бывают у тех, кто много занимался техникой на корабле. Поддержанием жизни всех… Я обрабатывала свежие царапины, стараясь не причинить боли, и вдруг осознала — Кел затаил дыхание. Не от боли — от неожиданности такой заботы.
— Не знал, что ты умеешь быть такой… нежной, — прошептал он.
— А я не знала, что ты умеешь так красиво попадать в неприятности, — парировала я, но без обычной колкости.
Когда я наклеивала очередной пластырь, его пальцы неожиданно сомкнулись вокруг моих. Не сжимая, просто держа. Как будто проверяя — реально ли это. Реальна ли я.
Контейнер оказался полон какой-то странной, но горячей еды. Мы ели молча, сидя на холодной скамье, и этот ужин под землей, при тусклом свете, среди запахов металла и пыли, казался самым роскошным пиром в моей жизни.
— Знаешь, — неожиданно заговорил Кел, глядя куда-то в темноту тоннеля, — я всегда был как эта станция. Перевалочный пункт. Никто не остается здесь надолго.
Я подняла глаза, встретив его взгляд. В нем не было обычной игры — только странная, непривычная открытость.
— А сейчас? — спросила я, хотя уже знала ответ.
Он повернулся ко мне, и в полумраке его глаза казались почти черными.
— А сейчас я впервые чувствую, что кто-то мог бы… остаться.
Мое сердце сделало невозможное — замерло, затем забилось с новой силой. Я не знала, что ответить. Но и не отвернулась. Просто слегка наклонилась вперед, чтобы наша тень на стене слилась воедино.