Это должен был быть обычный вечер: пять минут тишины перед совещанием, глоток холодного чая и возможность не думать ни о чем, кроме заката.
Я вышла на балкон западного крыла, туда, где за стеклянными перилами открывался вид на широкие зеленые террасы и далекие очертания городских стен. Солнце клонилось к горизонту, заливая все золотом и медью. Воздух был теплым, густым, словно мед. Я оперлась о перила и позволила себе просто дышать.
Именно в этот момент я услышала шаги.
Он пришел почти бесшумно, но не достаточно, чтобы я его не заметила. Я не обернулась. Просто чуть сильнее сжала пальцы на стекле.
— Опять вы, — пробормотала себе под нос.
— Соскучились? — отозвался он. Голос — ленивый, почти усталый, но все такой же опасно-спокойный.
Кел остановился за моей спиной — близко, но не вплотную. Достаточно, чтобы я почувствовала тепло его тела сквозь вечерний воздух.
— Скорее удивлена. Обычно вы выбираете общественные места. Чтобы быть замеченным.
— А иногда хочется тишины. Особенно когда знаешь, кто в ней прячется.
Я обернулась.
Он стоял, прислонившись к колонне, будто был частью этого заката. Тень мягко ложилась на его лицо, делая глаза еще темнее, чем днем. Он выглядел уставшим. Но не слабым. Никогда не слабым. Легкая небритость на щеках, едва уловимая усмешка на губах. Вид, от которого в груди сжимается что-то горячее — как перед шагом в пропасть, в которую уже хочется прыгнуть.
— Я пришел не спорить, — сказал он. — Просто… иногда легче дышать вне зала Совета.
— Вам стало тесно среди протоколов?
Он усмехнулся и сделал шаг ближе, почти вровень со мной.
— Мне стало скучно среди притворства.
Я снова отвернулась к горизонту. Ветер шевельнул мои волосы — и в следующее мгновение пальцы Кела легко, почти небрежно, откинули прядь с моего плеча. Прикосновение длилось меньше секунды. Слишком мимолетное, чтобы сделать замечание. Слишком явное, чтобы его игнорировать.
— Вы действительно заинтересованы в этом проекте? — спросила я, не оборачиваясь, но голос прозвучал тише, чем хотела.
— А вы все еще в этом сомневаетесь?
— Вы умеете притворяться.
— А вы — нет?
Я сжала губы, но не ответила. Он тоже молчал. Мы стояли так, слушая шелест листьев и далекие голоса из резиденции.
— Мне действительно интересно, — наконец сказал он. — Это наш с вами первый реальный контакт с людьми. Я хочу, чтобы он получился. Не из вежливости. А потому что мы слишком долго жили с мыслью: выживание — это цель.
Я медленно повернула голову. Кел уже не смотрел на горизонт. Только на меня.
— А еще?
Он сделал полшага ближе. Теперь между нами оставалось лишь дыхание. Его голос стал тише, глубже, почти интимным:
— Еще я не встречал никого, кто говорит со мной с таким холодом… и при этом смотрит так, будто жаждет услышать, что я скажу дальше.
«Мойра, — приказала я себе. — Не двигайся. Не реагируй».
Но взгляд сам скользнул к его губам. И это была ошибка.
— Вы многое себе позволяете, Кессар, — выдохнула я, чувствуя, как тепло поднимается к шее.
— Я просто говорю правду, — прошептал он. — Если желаете, могу перестать.
— Не стоит. Делайте что хотите.
Я оттолкнулась от перил и направилась к двери. Шла ровно, шаг за шагом, не оборачиваясь. Только у самой створки позволила себе глубокий вдох — медленный, обжигающий.
Он снова сказал слишком много. А я… снова не захотела его остановить.
И это было уже не просто раздражение. Это было желание. Глупое, опасное — но живое, слишком живое.