Кел ждал у старого терминала связи — там, где город заканчивался и начиналось ничейное пространство. Там, где бетонные стены складов теряли свою геометрическую строгость, превращаясь в хаотичные нагромождения, а редкие фонари освещали лишь пыль и трещины в асфальте. Место, куда никто не заходил просто так. Место, где можно было исчезнуть.
Я увидела его сразу — силуэт в тени, неподвижный, как часть пейзажа. Капюшон, опущенный на глаза, прямая спина, это знакомое, выжидающее молчание. Узнала бы его из тысячи. Узнала бы даже с закрытыми глазами — по ритму дыхания, по особой тишине, что всегда окружала его, будто он носил с собой собственный островок безмолвия.
Шаги мои замедлились, стали неуверенными, но не остановились.
— Я не был уверен, что ты придешь.
Его голос — тихий, ровный, с той самой легкой хрипотцой, которая всегда звучала правдивее любых клятв.
— Я тоже.
Тишина.
Не та, что давит, а та, что существует между двумя близкими, когда слова уже не нужны. Мы стояли, слушая, как ветер шевелит оборванные провода, как где-то внутри терминала гудит древний механизм, как где-то далеко, за горизонтом, продолжает жить город, который сейчас казался чужим.
— Ты мог бы написать хоть что-то, — прошептала я. — Хоть слово.
Он скинул капюшон, и я увидела его лицо — усталое, без привычной сдержанной маски, без защиты. Просто он. Настоящий.
— Объяснение стало бы оправданием, — спокойно пояснил он. — А я не хочу извиняться за то, что чувствую.
Дыхание перехватило — не от страха, а от того, что в этих словах не было ни капли лжи. Ни обороны. Только шаг вперед — к краю, за которым либо падение, либо полет.
Кел сделал этот шаг. Один. Медленный. Остановился, не приближаясь слишком близко, оставляя мне пространство для выбора.
— Если ты скажешь «нет», — произнес он, — я уйду. Без вопросов. Без драмы и сцен.
Он смотрел прямо в глаза — без вызова, без мольбы. Просто ждал.
— Я просто… должен был узнать, — добавил он, и его голос стал тише, почти неуловимым.
Я смотрела на него. В эти глаза — темные, глубокие, как ночное небо над пустыми переулками. Теплые, как его руки, как его дыхание, как паузы между нашими словами. Уставшие, но все еще ждущие.
— Не скажу «нет», — прошептала я.
Он выдохнул — медленно, будто держал этот вдох всю неделю, всю жизнь.
Потом протянул руку. Не схватил, не потянул — просто открыл ладонь, предлагая выбор.
Я вложила свою в его.
Он притянул меня ближе — без спешки, будто каждое движение должно было отпечататься в памяти. Его руки обвили мою талию, мое лицо прижалось к его плечу. Он пах дождем, ночью, той самой курткой, той самой тишиной.
Мои пальцы скользнули по его спине, ощущая каждое напряжение мышц. Его дыхание участилось.
— Скучала, — прошептала я в ткань его рубашки.
Кел не ответил. Просто крепче обнял.
Потом отстранился — совсем чуть-чуть, чтобы провести пальцем по моей щеке, смахнуть несуществующую пылинку, задержать ладонь у шеи.
— Мы все еще живы, — сказал он. — Все остальное можно исправить.
Он наклонился.
Поцелуй был не резким, не жадным — но глубоким, медленным. Будто он хотел раствориться в этом мгновении. Будто ничего больше не существовало — ни прошлого, ни будущего. Только мы. Только этот поцелуй в тени старого терминала, где заканчивались все неверные маршруты и начиналось что-то настоящее.
И в этот миг я поняла — это не конец. И не пауза. Это — начало.