Подтяжка

31. Бренда

Еду с семинара домой в своем снайпермобиле и нервно дымлю сигаретой. Меня все еще трясет, да так, что сердце заходится. Даже не знаю, что я чувствую — страх или злость? Или это шок? Мой муж мне изменяет! Да как он смеет? Я считала его благонравным, честным человеком. Как такое вообще могло случиться?!

Выезжаю на шоссе по направлению в Стерлинг. Неожиданно рой моих тревожных мыслей разлетается, побеспокоенный резким автомобильным гудком. Водитель машины, которая обгоняет снайпермобиль справа, бросает на меня гневный взгляд. Что там на спидометре? Оказывается, я двигаюсь со скоростью двадцать пять миль в час по левой полосе шоссе. Что ж, перестраиваюсь в правый ряд и жму на газ.

…О подобном читаешь в книжках, такое видишь в мыльных операх или на «Эйч-би-оу»[37], но не веришь, что это может случиться с тобой. А ведь все признаки супружеской измены были налицо — работа допоздна, запах духов, исходящий от Джима, то, что он заснул, едва вернувшись домой с праздничного ужина… да и торжество это оказалось очень уж несуразным. Наш романтический вечер спланировала любовница моего мужа. Она выбрала подарок для меня, а дурацкого медвежонка на цепочке взяла себе. Перед моими глазами так и мелькает кулон в виде Тедди, болтающийся на шее Жизель. Как сейчас вижу злобного медвежонка, сверкающего бриллиантовыми глазенками, между грудей этой бабы. И вдруг видение меняется — ее бюст украшает теперь не медвежонок, а голова моего мужа. Я вижу их обнаженными, тела их сплелись. На этом месте мне становится плохо, меня мутит.

— Боже, нет! — кричу я, остановив машину, и выскакиваю из салона. Я бегу к куцей придорожной травке и не успеваю даже сообразить, что это со мной, как желудок уже выворачивается наизнанку, меня рвет у обочины шоссе. Глаза слезятся, рот полон привкуса рвоты, я стою на шоссе 66, мимо меня проносятся машины, их габаритные огни расплываются красными полосами в моих слезах. Стою и стою, и стою, и стою, и стою до тех пор, пока вдруг не подгибаются колени. Я оседаю на землю и плачу навзрыд. Все мое тело сотрясается в истерическом припадке.

— Как такое могло случиться? — беззвучно кричу я. — Как?!

Я не могу остановить поток мыслей: я что, так ужасна? Так плоха, что муж вынужден мне изменять? Так холодна в постели? Сижу на обочине, парализованная шквалом чувств, которые не выразить словами. Рыдания уже утихли, но я все еще остаюсь на месте и смотрю в землю. Двигаться нет никаких сил. Домой ехать не хочется. Не могу видеть его! Но что-то же делать надо? Наверное, единственный выход — и дальше продолжать игнорировать происходящее, притворяться, что ничего не случилось.

Я все еще пребываю в трансе, когда вдруг одна из проносящихся мимо машин снижает скорость и останавливается перед моим автомобилем. Словно сквозь какую-то пелену вижу, как приближаются габаритные огни, но мне совсем не страшно. Краем сознания ловлю себя на мысли, что хорошо бы из машины выскочил убийца и избавил меня от терзаний. Я сижу и отупело смотрю на престарелого джентльмена, который выходит из автомобиля и направляется прямиком ко мне.

— С вами все в порядке? — спрашивает он; у него добрые глаза.

Я беру себя в руки, вытираю слезы и поспешно поднимаюсь на ноги.

— Да… да, все хорошо. Мне нужно было остановиться, чтобы… — Я не знаю, что и сказать. Как объяснить, почему я сижу на обочине шоссе? — Спасибо, что остановились… спасибо за заботу. Правда… со мной все в порядке.

И бреду к своей машине.

— Вы уверены? — спрашивает он мне вслед.

Нет, совсем не уверена.

— Да, благодарю.

Завожу автомобиль и, выезжая на дорогу, вяло машу случайному знакомому. Вытираю вновь и вновь подступающие слезы, стараюсь собраться с мыслями. Необходимо понять, как подобное могло случиться и что мне теперь делать, но логике все происходящее не поддается. Все, на чем я могу сфокусировать внимание, — это мой муж и Жизель, и чем больше я о них думаю, тем злее становлюсь. Как Джим мог так со мной поступить?! Как он посмел так поступить с нашей семьей?! У нас дочь, дом, совместная жизнь! Ублюдок! Я его раздавлю, уничтожу!

На дорожку, ведущую к нашему дому, я въезжаю черная от злобы и ненависти. Наплевать, что будет скандал и дочь услышит из своей комнаты то, что не предназначено для детских ушей. Сейчас ворвусь через парадный вход и сразу выскажу мужу все — застигну его врасплох.

Я вхожу и вижу: Джим мирно сидит на диване и смотрит телевизор. На какую-то секунду я замерла, разглядывая мужа, зная, что уже никогда больше не посмотрю на него спокойно и с любовью. Затем подхожу и выключаю телевизор. Я сверлю мужа взглядом, готовая взорваться и выплюнуть ему в лицо все, что знаю о нем и его шлюхе. Открываю рот и… единственное, что могу сказать, это:

— Уже поздно. Пошли спать.

Джим растерянно спрашивает:

— Ты в порядке?

— Да… просто устала. — Прохожу мимо него к лестнице, ведущей на второй этаж. Поднимаюсь наверх, переодеваюсь в ночную рубашку и забираюсь в постель. Когда Джим входит в спальню, я лежу, отвернувшись от его половины кровати. Слушаю, как он раздевается, слышу звяканье его часов, падающих на тумбочку, бряцанье пряжки ремня, шелест спускаемых брюк. Раньше эти звуки успокаивали меня, теперь же от них тошнит — они мне больше не принадлежат. Я чувствую движение матраса, когда Джим ложится, и напрягаюсь. Если он ко мне притронется, я закричу.

Боже, впервые я рада тому, что тупая псина забралась на постель и легла преградой между нами.

С мужниной половины постели до меня доносятся дыхание Джима и редкие всхрапывания Хельги. Светящиеся цифры будильника сменились с 11:22 на 11:23.

Почему я не устроила скандал? Почему не сказала ему о том, что знаю о Жизель и его романе? По пути домой я была полна решимости сделать это — сообщить, что мне известно, какой он ублюдок, сказать, что меня воротит от него, мне хотелось изуродовать его до неузнаваемости. Но когда я вошла в дом и увидела его мирно лежащим на диване, то поняла, что не готова только к одному — к разводу. У нас с Джимом одна жизнь на двоих, пусть глупая и полуразрушенная, но мы вместе уже двадцать лет. У нас есть Джоди, дом, друзья… и даже эта ужасная псина. Мысль о том, каково придется тридцатишестилетней матери-одиночке, ужасает меня. Я не могу предположить, как отреагирует на мои претензии Джим. Возможно, будет молить о прощении, а может, обрадуется, что все открылось, и ему не надо больше прятаться, и можно спокойно покончить с браком. Вдруг для него проще было бы сбежать к Жизель и бросить меня одну с дочерью? Разве мужчины не этого хотят — свободы от семейных обязанностей?

Не могу избавиться от мыслей о своей роли во всем происходящем. Неужели это я толкнула Джима на супружескую измену? Да, я не была самой заботливой женой в мире, но все-таки я уделяю Джиму столько же внимания, сколько он уделяет мне. Мы оба много работаем и так устаем, что, когда возвращаемся из офисов, сил еле хватает на то, чтобы поужинать и разлечься перед телевизором. Да, наша половая жизнь не фонтан, но мы сексуально близки регулярно: раз в неделю — а для работающей пары, живущей вместе уже шестнадцать лет, это неплохо… или нет? А может, это только мое ошибочное мнение. Неужели я так себя запустила? Да, господь свидетель, я потолстела за эти годы, но и Джим тоже не стройный мальчик; хотя, не стоит забывать, что мы живем в обществе, где мужчина может позволить себе толстеть, а женщина — нет. Мы должны закрывать глаза на растущие пивные животы мужей, но они, в свою очередь, мириться с расплывающимися формами жены отказываются.

Я вспоминаю о лекциях по пластической хирургии. Мысль о том, что операция мне не помешает, вновь приходит на ум. Потеряет ли Джим интерес к другой женщине, если я избавлюсь от лишнего жира на талии? А если я приподниму грудь? Можно заодно и лицо слегка освежить. Если верить слайдам, что показывал на лекциях доктор, имплантаты в щеки омолодят меня на несколько лет.

Пытаясь заснуть, чтобы, наконец, убежать от тревожных мыслей, я представляю себя после липосакции, с имплантатами в щеках и ровным, без морщинок лбом. Если я стану выглядеть лучше, бросит ли Джим Жизель? Если я сделаю пластическую операцию, он перестанет мне изменять?

Слышно, как рядом дышит Джим, и внезапно, как это случается довольно часто, он начинает храпеть. Обычно он храпит только лежа на спине, и я тогда нежно бужу его и прошу повернуться на бок. Но сейчас, когда мы так близко друг к другу, я обнаруживаю, что сама мысль о прикосновении к нему невероятно противна. Какое-то время я обреченно терплю несущиеся из его носа рулады, изрядно похожие на звук работающей бензопилы. Обычно меня раздражает его храп, но сейчас, в эту ночь, и вовсе доводит до бешенства. И, не успев сообразить, что делаю, я поворачиваю голову и ору:

— Прекрати!

Джим вздрагивает и открывает глаза.

— Что? — спрашивает он сонным голосом.

Сдерживая порыв ненависти, объясняю как можно спокойнее:

— Ты храпел. Повернись на бок.

Джим закрывает глаза, отворачивается, так, к моему удивлению, и не заметив ничего необычного в моем поведении. Я же продолжаю пялиться во тьму, безуспешно стараясь избавиться от мучительных мыслей. Почему Джим так поступил? За что мне такое наказание? Как это отразится на нашей дочери? Что делает Джим, когда он с Жизель? Я думаю о многом, но главное, что терзает мое сердце, — это вопрос о будущем. Что делать теперь, когда я знаю правду? Боже мой, что делать?