Подтяжка

69. Бренда

Сейчас, когда уже около половины одиннадцатого вечера, я сижу в своем любимом курительном кресле, попыхиваю «Мальборо лайт», анализируя события, произошедшие в нашей семье за последнее время, и размышляю о том, как я, молча, годами наблюдала за тем, как мой собственный брак превращается в руины. В голову приходят неутешительные выводы. Теперь я понимаю, что надо действовать, менять все основательно. Нельзя больше жить в воображаемом мире, который я в своих эмпиреях устроила так, чтобы игнорировать все, что мне не по вкусу, и жить, словно ничего не происходит. Признаки семейного кризиса были очевидны уже несколько лет назад. Наш брак давно катился под откос, но мы оба с равнодушием взирали на это. Уже лет десять мы не целуемся, прощаясь или встречаясь. Давненько мы не сидели рядом, глядя телевизор — я обычно лежу на диване, а он сидит поодаль в кресле. Рукой не дотянуться! Нам скучно друг с другом. Мы оба находим, что чем общаться между собой, куда интереснее послушать в машине радио. С опозданием, но мне открылась истина: наша совместная жизнь, разговоры, половые отношения дошли до точки, где всякая близость кажется странной и неестественной. Это ужасно — я злюсь на себя, на Джима. Я возмущена тем, что никто из нас не попытался спасти наш брак. Роман мужа с Жизель не убивал наши отношения. Их интрижка — всего лишь очередной симптом застарелой болезни. Ни я, ни Джим не старались удержаться вместе. Мы никогда не обсуждали то, что отдалились друг от друга. Мы ходили вокруг проблемы на цыпочках, словно она старый ворчливый старикан, которого лучше оставить в покое.

…С одной стороны, я в ужасе жду возвращения Джима домой, а с другой — нетерпение охватывает меня. Разговора не избежать — сегодня должно состояться объяснение. Да, лучше бы устроить разбор полетов в отсутствие дочери, но откладывать больше нельзя. Я обдумываю детали предстоящего разговора, когда раздается лязг гаражной двери. Продолжаю сидеть в кресле, зная, что как только Джим войдет в кухню, то сразу меня увидит.

— Привет, милая, — говорит он с порога.

Нет, эти слова адресованы не мне. Он разговаривает с Хельгой, гладит ее по холке, затем поднимает глаза и видит меня.

— Привет, — говорит он, вздрогнув от неожиданности. — Почему не спишь?

— Тебя жду.

— Правда?

— Угу, — мычу, ощущая в этот момент свою власть над ним. Чувствую, что именно я контролирую сейчас ситуацию. Кроме «угу», не говорю пока ни слова. Пусть он сначала задаст свои вопросы.

— Итак, что происходит? — спрашивает он, как будто сохраняя спокойствие, но волнение его все равно заметно. Когда наши глаза встретились, после того как в ресторане мы оба увидели Жизель, что-то случилось, что-то поменялось. Возможно, Джим не уверен на все сто процентов, знаю ли я о его романе, но он чувствует, что дело пахнет жареным, и это его пугает. Каким бы это ни казалось жестоким, я наслаждаюсь его страхом — испуг означает, что ему не все равно… по крайней мере, хоть что-то его трогает.

Джим смотрит на меня — в глазах волнение, плечи напряжены. И тут я выпаливаю:

— Я хочу продать дом.

— Что?

— Я хочу продать дом, — повторяю, понимая, что говорю очень убедительно — мне действительно можно поверить (словно я действительно этого хочу).

— Почему?

— Потому что нам надо начать все заново в другом месте.

— Начать заново что?

— Отстраивать семью.

Джим молча глядит на меня. Вдвоем мы молчим целую вечность. Глядим друг на друга, изучаем давно позабытые лица. Я смотрю на него — на эти глаза, щеки, губы — и понимаю, что действительно давно не видела мужа. Мы живем бок о бок, день за днем, суетимся, но только сейчас я осознаю, что почти забыла, как выглядит мой собственный супруг. Годами я не замечала морщин у него на лбу, полноты его щек, блеска голубых глаз.

Я была рядом с Джимом все эти годы, но не смотрела на него целую вечность. Мысль эта наполняет мои глаза слезами, и, что странно, я их не сдерживаю. Слезы просто текут по лицу. Что бы сказала моя мать — ее величество Спрячь-Свои-Эмоции?

— Что случилось? — спрашивает он, приблизившись, но не прикасаясь ко мне.

Я продолжаю рыдать, оставляя вопрос без ответа.

— Что случилось? — повторяет он.

Кое-как справляюсь со слезами. Надо найти подходящие слова. Как же я могу рассказать, что случилось? Случилось многое. С чего начать? Как вместить все переживания в пару предложений?

— Мне стыдно, — начинаю, наконец, я, — стыдно за себя… за нас из-за того, что все испорчено практически безнадежно.

— Что испорчено? Может быть, тебе плохо?

— Ради бога, Джим! Ты знаешь, о чем я толкую! Хватит ходить вокруг да около, давай, наконец, поговорим откровенно. Мы! Ты, я и Джоди! Нашу семью разрушили мы сами! Вот где плохо! Мы живем, будто летим на автопилоте.

Джим глядит на меня, насторожившись. Я вытираю слезы и продолжаю:

— Я хочу, чтобы мы вновь стали семьей. Хочу, чтобы мы разговаривали по душам, чтобы нам нравилось проводить друг с другом свободное время, чтобы мы ужинали за семейным столом, чтобы мой муж целовал меня на прощание. Я хочу…

Чуть не сказала, что хочу, чтобы мой муж не заводил романов. Еще немного, и сорвалась бы. Я действительно хотела сказать именно это. А вместо этого произношу:

— Я хочу, чтобы мой муж не звонил трижды в неделю и не сообщал, что задерживается на работе.

Смогла только так. Минуту назад я практически обвинила его в лицемерии, а сама не могу затронуть больную тему.

— Ты этого хочешь, Джим? Ты хочешь настоящей семьи и брака?

— Конечно.

— Правда? Я не могу нести вину за развал семьи одна. Брак — это для двоих. И родителями Джоди являемся мы оба.

Удивляюсь собственным словам. Сердцем понимаю, что говорю правильно — наша жизнь испортилась не только по моей вине.

— Я готова принять вину за то, что наш брак испорчен, но и ты хорош. Мы оба натворили дел, и склеивать разбитую чашку предстоит вдвоем… если в этом остался хоть какой-то смысл.

— Конечно, остался, — говорит он, садится на пол и кладет руку мне на колено.

— Я на самом деле хочу все изменить. Не могу больше существовать, как это было раньше. Еще чуть-чуть, и я развалюсь на части, не помогут даже сигареты.

Джим смеется.

— Именно это мне в тебе и понравилось.

— Что?

— Чувство юмора. Я обожал… обожаю это в тебе.

Я слабо улыбаюсь.

— Мне необходимо быть уверенной в том, что наш брак можно спасти. То, во что он превратился… особенно в последнее время — со всеми твоими задержками на работе. Скажи мне, что с этим покончено. Я должна быть уверена, что больше ты к этому не вернешься.

— С этим покончено. Больше задерживаться не стану, — говорит он, с облегчением принимая терминологию, которой я на ходу заменила все слова, касающиеся его романа. — Обещаю. Вы с Джоди слишком много значите для меня. Вы для меня — и свет, и воздух, я не могу вас потерять. Я так виноват, боже, как я виноват, — бормочет Джим, и я вижу, как его глаза наполняются слезами. — Я так виноват, — выдавливает он еще раз и берет мое лицо в свои руки.

— Я тоже не без греха, — спешу покаяться в свою очередь.

Да, изменяла не я, но виноваты мы оба. Очень жаль, что так получилось, Я виновата, что не начала действовать раньше. Я виновата, что притворялась, будто ничего не замечаю.

— Мы все исправим, — говорит он. — Обязательно исправим. Обещаю.

Он обнимает меня.

— Обещаю, — повторяет Джим.

Впервые за долгое время мы обнимаемся страстно и с любовью, нас так и тянет друг к другу. Я чувствую, как Джим прижимает меня к себе так, словно боится потерять самое дорогое, что у него есть, — свою семью. В этот момент ощущаю уверенность в себе, в наших отношениях, в нашем будущем. Долгие годы я не испытывала ничего подобного. Впервые за невероятно долгое время мы сблизились. Нашей семье предстоит пережить нелегкий период «выздоровления», но мы с Джимом горим желанием вернуть былое счастье. Сердце мое преисполнено надеждой.