После развода. Один год спустя (СИ)

ГЛАВА 11

ГЛАВА 11

Спустя несколько дней Тимур снова написал: «Можем увидеться? Буквально десять минут».

Я долго смотрела на экран. Потом ответила: «Во дворе. Без букетов».

Вечер был тёплый. Дети мучали свои самокаты, кто-то выносил мусор, где-то звякали банки. Я села на скамейку и ждала. Он пришёл быстро. Усталый. Пальто на сгибе руки. Сел на край, как чужой. Руки сложил, голову опустил.

— Вика, — сказал тихо. — Я… я должен рассказать все. И не умею красиво.

— И не надо, — ответила. — Говори как есть.

Он кивнул. Сделал вдох, будто ныряет.

— Я тебе изменил. Один раз. Тогда. В машине. Я был пьян. Устал. Голова… пустая. Это не оправдание. Это факт. Я сделал глупость. Грязь. А потом не смог прийти и сказать. Я видел тебя с капельницей. Видел, как ты держишься. И у меня просто… — он стукнул кулаком по колену, — не хватило смелости. Я испугался твоих глаз. Испугался, что добью тебя. И… ушёл. Спрятался за работу, за встречи, за этот свой «образ». Сказал тебе гадости, потому что легче было сделать из себя камень, чем признать: я трус и виноват.

Он замолчал. Смотрел на шнурки. Губы дрожали. Я сидела молча и слушала, как стучит кровь в ушах.

— Мне стыдно, — сказал он ещё тише. — Каждый день. Я прокручиваю это — снова и снова. Хотел отмотать. Нельзя. Я сломал нас. Я сломал тебя. И себя тоже. Я не прошу оправдать. Я хочу, чтобы ты знала: я ушёл не потому, что ты «не картинка». Я ушёл, потому что не смог сказать правду и остаться рядом. Я боялся тебя уничтожить этим. И своим страхом потерял.

У меня свело горло. Я уткнулась взглядом в клён — ветки как пальцы, тонкие, держатся. Сказала, стараясь, чтобы голос не сорвался:

— Ты мог прийти и сказать: «Я ошибся». И рассказать все, а после остаться. Рядом. Ты выбрал не меня, ты выбрал себя.

Он кивнул. Глаза покраснели.

— Да. Я не смог. Я правда думал, что, если уйду, не буду давить, не буду мешать. Глупость. Боялся признаться. Боялся смотреть на тебя. Боялся жить с этим рядом с тобой. Я сделал хуже.

Мы сидели и молчали. Я чувствовала, как внутри поднимается волна — не злость. Грусть. Большая, как море. За нас двоих. За то, что когда-то было простым и крепким, а мы не удержали.

— Скажи «прости», — сказала я. — Только без «если», «но», «я был пьян».

Он поднял на меня глаза.

— Прости, Вика. Я предал тебя. Я бросил тебя. Мне стыдно. И больно от того, что я сделал тебе больно. Прости.

Слова легли просто. Я закрыла глаза, вдохнула, выдохнула.

— Спасибо, — сказала. — Теперь хоть понятно, с чем жить дальше.

Он сел ровнее, будто ждал удара, а я его не нанесла. Усмехнулся самой крошечной улыбкой:

— Мне не на что надеяться, да? Я это понимаю. Но всё равно скажу: я люблю тебя. Я не прожил ни дня, не думая о тебе. Хотел написать, не смог. Стыдно. Страшно. Я бы сделал что угодно, чтобы вернуть то, что мы потеряли. Но я знаю — «как раньше» не будет. И это честно.

Я посмотрела на него. На ладони — мозоли, на запястье — след от ремешка, на висках — седина. Мой человек. И уже не мой.

— Любовь — это не слова, — сказала я. — Это когда не уходят. Когда остаются и держат за руку, даже если страшно. Ты не остался. Я — выжила без тебя. И жить дальше тоже буду без тебя. Это не месть. Это выбор.

Он кивнул. Провёл ладонью по лицу.

— Можно я хоть что-то сделаю правильно? — спросил. — Для тебя, для Леры. Пожалуйста. Как человек, который виноват и хочет хоть чуть-чуть искупить. Отвезти, привезти, помочь с бумагами, счетами.

— Можно, — ответила. — Мы — родители Леры. Мы говорим о ней и о делах. Никаких ночных «поговорим». Никаких попыток вернуть «нас». И ещё. Я тебя прощаю. Не потому что ты заслужил. Потому что мне надо жить. С прощением легче дышать.

Он сжал губы, кивнул, как будто держал слёзы зубами.

— Спасибо. Я… спасибо.

— Не путай, — сказала я. — Это не подарок тебе.

Мы сидели ещё немного. Вечер сгущался. Чужая собака утащила палку, ребёнок заплакал, мама сказала: «Не драматизируй». Я улыбнулась этой фразе — как будто про нас.

Он встал первым. Неловко.

— Береги себя, Вика, — сказал.

— Ты тоже, — ответила. — И не прячься. Ни за работой, ни за словами. Это не щит.

Он кивнул. Повернулся и пошёл к машине. Не оглянулся. Я проводила его взглядом до машины и больше не смотрела.

Посидела ещё. Сердце болело — тихо, как ноет шрам на погоду. Но дышалось свободно. Я достала телефон. Написала Лере: «Я во дворе. Скоро поднимусь. Купи хлеб».

Поднялась домой пешком, не вызывая лифт. На кухне пахло мятой. Я поставила чайник, вынула любимую кружку с синей полосой. И внезапно заплакала — тихо, без звука, уткнувшись лбом в холодный шкаф. Не от злости. От того, что всё это было. И кончилось.

Когда чайник щёлкнул, я вытерла лицо, налила воду и села у окна. За стеклом темнело, и в окнах напротив зажигались лампы. У каждого — своя кухня, свой чай, свои разговоры. Я сидела со своим. И знала: завтра утром опять будет солнце на подоконнике, работа, звонок дочери. И никто, кроме меня, не проживёт за меня мою жизнь.