После развода. Один год спустя (СИ)

ГЛАВА 15

ГЛАВА 15

Тимур

Я приехал без звонка. Знал, что в это время он дома уже. И что приехал пару дней назад. На коврике — его старые кеды, рядом аккуратно стоят новые ботинки: купил и всё равно носит кеды.

— Почему не сказал, что прилетаешь? — с порога. — Я бы встретил. Ты что, один из клиники тащился? С аэропорта, с вещами?

— Мне не восемнадцать, Тим, — буркнул он, отступая, чтобы я прошёл. — И не восемь. Семьдесят давно перешагнул, если забыл. Ноги ходят, голова ещё варит. Успокойся. Садись. Ужинать будем, я как раз почти доготовил и толковать «о всяком».

Я скинул пиджак на спинку стула, ослабил галстук.

— Где экономка твоя? — оглядел кухню. Чисто, но по-мужски: всё под рукой, ничто не «для красоты».

— Прогнал, — отрезал. — Готовит мерзко. Жрать эту пресную ересь я не буду.

— Тебе диета прописана, отец.

— Диета — это не кипяток с курицей, — поднял бровь. — Я не собака. Сварил суп — нормальный, без фокусов. Сядь, не ершись.

Сели. Пар от кастрюли, на столе хлеб, солёный огурец, тарелка с зеленью. Он разлил по пиалам компот — врач ему строго на строго приказал «без спиртного». Выпили как тост — просто так.

— Как клиника? — спросил, снимая шкурку с огурца.

— Как клиника, — пожал плечами. — Все как везде, только в десять раз дороже. Уколы, капельницы, умные лица. Сказали жить. Я и живу.

— Живи, — кивнул я. — Но в следующий раз звони. Я встречу.

— Встретишь, — махнул. — Дай бог, если сам не утонешь в своих делах и полетах. — Опустил в тарелку ложку, посмотрел прямо: — Ладно, хватит кругами ходить. Говорить будем не про диету. Про тебя.

— Началось, — вздохнул я.

— Началось давно, — сказал он спокойно. — Когда ты Вику оставил. Я этого не поддерживаю. Совсем. Слышишь? Совсем. И не потому, что я святой. Я самой жизни это не прощу — таких женщин бросать нельзя.

Я опустил глаза. Ложка в руке стукнула о край тарелки.

— Пап…

— Не «пап», — поднял ладонь. — Послушай. Мы с твоей матерью жили тяжело и по-разному. Ссорились так, что стены звенели. Но когда её скрутило, я, дурак, первый месяц тоже хотел сбежать. А в пятый вообще почти это сделал. Не герой я. Хотел не видеть капельницы, не слышать, как она ночью дышит как через тряпку. Знаешь, что меня удержало? Она сама. «Если уйдёшь — не возвращайся». Я остался. И с тех пор понял простую вещь: рядом быть страшнее, чем бежать. Но только рядом ты потом не живёшь с гнильцой внутри.

— Я знаю, — выдохнул я. — Я ушёл как трус. Испугался. Сломался.

— Не спорю, — он не смягчил. — Ты сделал больно. Но теперь слушай дальше. Ошибки бывают у всех. Даже у тех, кто дудит про «ценности» с трибун. Вопрос не в ошибке. Вопрос — что ты делаешь после. Ты пришёл, признал? Пришёл. Сказал «я виноват»? Сказал. Этого мало. Но это начало.

Мы ели молча пару минут. Ложки звенели, как метроном. Он продолжил:

— Вика сильная, но не железная. Ей не нужен герой на белом коне и не нужен нытик у порога. Ей нужен нормальный человек. Суп привезти. Бумаги оформить. Молчать рядом, когда плачет. Смеяться, когда может. И ни шагу без правды. Ни одного.

— Я так и делаю, — тихо. — Без этой всей чепухи. Просто рядом. Насколько пустят.

— Вот и продолжай. И ещё. Не дави. Она имеет право на «нет». Имеет право на жизнь без тебя. Это не приговор тебе — это её право. Уважаешь — живи с этим. Но если она хоть на полшага откроет дверь — не трепи языком, а делай. Быстро, точно, без показухи.

Он налил ещё компота, посмотрел на фото матери на стене.

— Твоя мать как-то сказала мне одну вещь. Я тебе уже рассказывал, но ты тогда не услышал. Повторю, чтобы вбить: «Если женщина тебе нужна, по-настоящему, — какую бы боль ты ей ни сделал, — ты землю будешь жрать, но вернёшь её, если есть хоть крошечный шанс». Землю, Тим. Не посты писать, не речи говорить. Жрать землю. Делать. Молчать и делать. Шанс у тебя есть. Маленький. Потому что она тебя до конца не выжгла из памяти. Я это глазами видел. Но второй шанс — это не лотерейный билет. Это работа. Долгая. И без права на ошибку.

Я сжал пальцами стакан, пока костяшки не побелели. Горло стало узким.

— Понял, — сказал. — Понял, пап. Я не прошу у неё «как было». Я хочу исправлять, сколько позволят. И быть рядом, когда можно. И не врать — никогда больше.

— Вот это и делай, — кивнул он. — И ещё. Не делай из своей вины флаг. С ней жить можно только чистыми руками. Работу свою прикрути на один оборот — мир без тебя не встанет с позу. Звони прежде, чем лезть. Спрашивай. Уважай её «не хочу». И помни: ты не центр. Центр — её жизнь. Ты рядом, если заслужишь.

Мы доели. Он вытащил из духовки пирог, порезал криво, но щедро.

— Ешь, — сказал. — Чтобы сил хватало. На честность силы тоже нужны.

Я ел и молчал. В голове по очереди всплывали Викины глаза, Лерин смех, мои ночные дороги. В груди что-то вставало на место — не «легче», а «понятно».

Перед уходом я убрал со стола, вымыл посуду. Отец ворчал, что «я не развалюсь», но не мешал. На пороге он обнял меня крепко, как в детстве после драки во дворе.

— Держись, сын, — сказал тихо. — И не делай вид, что держишься — держись по-настоящему.

— Постараюсь, — ответил. — Спасибо, что не пожалел слов.

— Я старый, — махнул. — Мне можно говорить прямо.

Я вышел на лестницу. Пахло сыростью и чужими ужинами. Позвонил Лере — узнать, как она. Написал Вике коротко: «Если завтра нужна помощь — я рядом. Если нет — просто скажи». Стер и написал иначе: «Как ты? Если что — скажи». Отправил. Положил телефон в карман и пошёл вниз, по ступенькам.

Хотелось земли — в прямом, почти физическом смысле. Чтобы под ногами было твёрдо. Чтобы хватило сил делать, а не говорить.