После развода. Один год спустя (СИ)

ГЛАВА 14

ГЛАВА 14

Спустя несколько дней тишины, как мне казалось, неожиданно позвонил человек, который сам уже не раз был на волоске от смерти. Я уже и не надеялась услышать его. Голос хрипловатый, сухой:

— Виктория, здравствуй. Это Руслан Леонидович… Не сочти за наглость, пригласил бы тебя на ужин, если ты не против и есть пара часов свободных. Просто поговорить. Я вернулся с клиники и хотел бы увидеться.

Я помолчала.

— Когда?

— В четверг. У меня дома. Я так же, на Первой линии. Приедешь?

И несмотря на сомнения в четверг к семи пришла. Большой кирпичный дом, на пороге пахнет пылью и табаком — видимо мой бывший свекор снова курит. Дверь он открыл сразу, будто ждал у порога.

Похудевший, седой почти весь. Глаза — как у Тимура, только усталость не спрятана. Внутри все также как помню: книжные шкафы, старый сервант, круглый стол с чистой скатертью, на стене — чёрно-белая фотография молодой женщины. Я знала: его жена, мама Тимура.

— Проходи, — подвёл к столу. — Я не кулинар, не суди строго. Суп, рыба, компот. И хлеб. Хлеб — это святое. Прогнал эту чертову повариху, что Тимур присылает ко мне, не инвалид я, сам могу себе сварить.

Мы ели молча первые минуты. Он слушал, как я опускаю ложку, как чайник щёлкает. Я смотрела на его руки — дрожат.

— Спасибо, что пришла, — сказал он, когда стало неловко молчать. — Я не за сына говорить хочу. И не вымаливать. Мне важно… понять, как ты. И сказать то, что должен.

— Я нормально, — ответила. — Работаю. Лечусь по плану. Лера рядом постоянно. Он просто мое спасение, Руслан Леонидович.

Он кивнул, моргнул часто.

— Вижу. Ты на ногах. И ещё вижу: ты не остыла. Не к жизни — к Тимуру. Есть там жар. А у него… у него голова, наконец, догнала сердце. Поздно, но догнала.

Я усмехнулась коротко.

— Голова догнала — ноги убежали.

Он не обиделся.

— Каждый человек способен на ошибку. Большую. Гадкую. Я тебе так скажу… Когда моя Марина заболела, — он кивнул на фото, — я тоже испугался. До дрожи. Хотел уйти. Серьёзно. Не потому, что не любил. А потому что не выдерживал видеть, как любимый человек тает, угасает на глазах. Хотел уехать на рыбалку «на неделю» и не возвращаться. Чтобы не слышать аппарат в палате, не видеть, как она худеет. И знаешь, что меня удержало? Она сама. Сказала: «Руслан, если уйдёшь — не возвращайся. Если останешься — останься и будь рядом до самого последнего вздоха моего». Я остался. И держал её за руку, когда сердце остановилось. Не герой я. Просто муж.

Я сглотнула ком в горле.

— Ваш сын — ушёл. Значит, не такой уж огромной была его любовь ко мне, Руслан Леонидович.

Он вздохнул.

— Ошибаешься, милая. Любовь у него к тебе была — большая, неловкая. Но страх оказался выше. Знаешь, откуда я знаю? — постучал пальцем по груди. — Я сам болею. Не рак, но хорошего мало. Клиники, анализы, капельницы — как по расписанию. Лежал и в наших, и заграничных, и в таких, где стены облезлые. И везде видел: рядом с больным всегда сидят два типа людей. Одни — держат. Другие — бегают вокруг и делают вид, что заняты «важным», но это не потому, что им плевать, Виктория. Вторым легче. Тимур пошёл по легкому пути. Это не оправдание. Это диагноз его слабости. Но не отсутствие любви.

Я молчала. Он налил мне компота, себе — воды.

— Твой плюс не в том, что ты простила или нет, — продолжил он. — Твой плюс — ты живёшь. Ты нашла в себе эту, как её… стойкость. Не броню. Стойкость. И я это уважаю. Ты не попросила у него денег, не повисла на шее у дочери, не сделала из себя икону. Ты пошла и сделала свою жизнь заново, восстановила по кускам. Молодец. И я сейчас не поддакиваю ради приличия. Я тебя вижу.

— Спасибо, — сказала я, и от неожиданности стало тепло.

— А теперь про моего сынка, — он криво усмехнулся. — Он виноват. Но он и осознал. Это редкая птица — умеет признать. Я с ним говорил не как «папа с сыном единственным», а как мужик с мужиком. Он один раз врал, а потом уже не смог. И с тех пор ходит как человек, который носит внутри камень. Глупость? Сам положил — сам носит. Но… — он поднял палец, — любовь к тебе у него из тех, что спустя годы не выветривается. Это не романтика, это привычка души. И это редкость.

— Мне не нужна редкость, — сказала я тихо. — Мне нужна честность. И спокойствие. Я его потеряла. Он помог потерять.

— Согласен, — кивнул. — Но позволь скажу то, что сказал мне врач когда-то: «Иногда люди выживают по одному, не потому что так лучше, а потому что иначе никак». Вы выжили по одному. Обоим теперь жить дальше надо, только — по уму.

Мы замолчали. Часы на стене отстукивали ровно. Он смотрел на фотографию жены.

— Перед смертью Марина сказала мне одну вещь, — голос стал тише. — «Руслан, не путай вину с любовью. От вины люди рассыпаются. От любви собираются». Я тогда не понял. Сейчас понимаю. Тима к тебе пришёл с виной, а надо — с любовью. Тихой. Без этих объявлений и показухи. А ты… — он повернулся ко мне, — ты не путай гордость с правом на жизнь. Гордость держит, да. Но жить мешает. Жизнь — это блины по воскресеньям, смешные песни в караоке и чёртов базилик на подоконнике. А не монумент «я выстояла, я сильная и ты прошлое».

Я прикрыла глаза. Её слова через его рот ударили точно. Про вину и любовь. Про гордость и жизнь. Я ничего не ответила. Просто дышала.

Он вздохнул тяжело так и продолжил:

— Что бы ты ни решила — я на твоей стороне. И на его, как бы это ни звучало. На стороне того, чтобы вы оба не искалечили остаток своих лет. Ты не обязана возвращаться. Но и держать на вытянутой руке всю жизнь — тоже не обязательно. Можно поставить на стол чай. Сказать «как дела». И не умирать от этого. Не стоит внутри себя в тисках держать то, что жаждет вырваться наружу. И не важно любовь это или ненависть к человеку. Жизнь, она ведь не вечная и так потом спустя время больно вспоминать все те годы, что были потрачены зря.

Я кивнула.

Мы ещё немного посидели — он рассказал пару простых историй о Тимуре мальчишкой: как тот воровал сливы у соседки и как после первого проигрыша в борьбе неделю тренировался во дворе. Я смеялась — по-настоящему. На выходе он помог мне надеть пальто, на пороге задержал:

— Виктория… Если тяжело — звони. Не про него, про себя. Я рядом. Старик конечно, но не бесполезный.

— Спасибо, Руслан Леонидович, — обняла его быстро, неловко. Он пах табаком и шершавой шерстью свитера.

На улице было прохладно. Я шла домой медленно. В голове стучало: «не путай вину с любовью». И ещё — «не путай гордость с правом на жизнь».

Я остановилась у киоска, купила горячий чай в бумажном стакане и смешной бублик с маком. Села на лавку и съела бублик руками, отщипывая, как ребёнок. И вдруг стало легче. Не потому, что простила или решила что-то. А потому что в груди появилась ясность: я могу выбирать. И каким бы не был мой выбор, он только мой и никто не имеет права его осуждать.