Потому что ночь

Глава 5

Пока мы прятались от солнца, надземные этажи преобразились. От пыльных покрытий не осталось и следа, все блестит. В воздухе витает аромат лимонного чистящего средства. В гостиной вместо картины повесили телевизор с большим экраном, а в холодильнике полно пакетов с кровью для меня. Даже пианино было настроено, о чем свидетельствует Генри, наигрывая «Лунную сонату». Новые мобильные телефоны и ноутбуки ждут на столе в столовой.

Лукас, однако, сразу же проходит в главную спальню на верхнем этаже и начинает изучать оставленную для него подборку современной одежды.

— Ширли оставила распоряжение, чтобы каждый год в том месте, которое тебе нравится на Сэвилл-Роу, шили новые костюмы. Так что ты будешь в курсе всех событий. Это лишь часть из них. — Генри откидывается на двуспальную кровать, застеленную угольно-серым постельным бельем. — Позволь мне сказать тебе, что те, что были в семидесятых, были чертовски уродливы. Даже твои драгоценные портные не смогли спасти это десятилетие. Однажды вечером мы с Ширли выпили бутылку «Боллинджера» и сожгли их в ее камине. У нас был бал. Однако тебе бы понравилась эпоха панков. Тогда они знали, как веселиться.

— Ты должен был присматривать за ней, — говорит Лукас низким голосом.

— Отец. — Генри вздыхает. — Она умерла от старости в своей постели в окружении любящей семьи. Ничего нельзя было сделать. Люди умирают. Неважно, как сильно мы иногда желаем обратного.

— Она не передумала и не попросила тебя обратить ее?

— Нет. Она оставалась мудрее всех нас до самого конца.

Лукас уставился на одежду с пустым выражением лица.

— Хватит этой унылой чепухи. — Генри спрыгивает с кровати и хватает меня за руку. — Пойдем посмотрим, что они оставили для тебя, сестренка. Хелена держит в штате личного шопера с отличным вкусом. Это я знаю наверняка, мы с ней одно время трахались. Я и личный шопер, то есть. В детстве она меня обожала, но сейчас Хелена, наверное, заколола бы меня на месте. К сожалению, неприязнь ее матери к нам была заразительна.

Учитывая, что ему на вид около двадцати, а мне — солидные тридцать, называться его младшей сестрой, по меньшей мере, странно. Я следую за ним в соседнюю спальню, где тоже прибрано и застелена кровать. Шкаф ломится от одежды, обуви и аксессуаров.

— Ни хрена себе. Это все для меня?

Генри улыбается и начинает рыться во всем этом.

— Я люблю модное разнообразие.

— Здесь много черного.

— Это просто практично. Новорожденные имеют склонность устраивать беспорядок и проливать еду. Черный — единственный цвет, который скрывает кровь.

Не похоже, что здесь есть что-то из моих вещей.

— Они что, сожгли в огне все, что мне принадлежало?

— Подозреваю, Хелена хотела бы, чтобы все выглядело достоверно, — говорит он, поморщившись. — Но я уверен, что она позаботится о том, чтобы твоя семья получила солидную выплату по страховке жизни, если это поможет.

— Деньги не все решают.

— Нет, — допускает он. — Но, если верить тому, кто вырос без денег, это лучше, чем альтернатива.

Я сажусь на кровать и беру себя в руки. Мои родители, должно быть, опустошены. По крайней мере, у них остался мой брат. Мысль о том, что Рождество — это наш последний раз, когда мы собирались вместе, как семья, причиняет боль. Особенно после того, как мы поссорились из-за того, что я решила остаться в Лос-Анджелесе, и я уехала на день раньше. Все эти драгоценные мгновения мы потратили впустую.

Мы предварительно обсуждали совместную поездку на Гавайи в конце этого года. Может, именно это они и сделают с деньгами — купят жилье на пляже. Мама всегда мечтала быть поближе к океану, а папа сможет рыбачить от души.

Моей лучшей подруге Николь придется найти кого-то другого, кто станет ее подружкой невесты. Кого-то другого, с кем можно поделиться секретами, плохими шутками и пьяными откровениями в два часа ночи. Мы собирались копить деньги и однажды вместе открыть книжный магазин. Не то, чтобы кто-то из нас умел обращаться с деньгами или даже особенно любил иметь дело с другими людьми. Но мы обе любили романтические книги и проводить время вместе. Это была прекрасная мечта, а теперь ее нет.

— Почему бы тебе не сходить в душ? — предлагает Генри мягким тоном. — Смыть с себя пепел и грязь, и освежиться. Ты почувствуешь себя лучше.

— Да, — говорю я, сдержанно фыркая. — Думаю, так и поступлю.

Вампиры, видимо, любят вечеринки. И Генри пригласил в дом половину нежити в Лос-Анджелесе. Среди них есть даже живые люди, но они все в курсе. Никто из них не потрудился скрыть следы укусов на своих телах. К счастью, сегодня я контролирую себя немного лучше. Свежее питание не повредит. Но у меня все еще есть дурная привычка таращиться на них. Я официально стала жуткой. Я не хочу быть такой. Кровь зовет меня, и я забываю о себе. Возможно, именно поэтому Генри прилип ко мне, как клей. Чтобы убедиться, что я снова не потеряю контроль и не нападу на кого-нибудь.

Как он сказал бы, неклассично.

Через открытые окна и двери доносится музыка Оливии Родриго. Мы с Генри находимся на заднем дворике рядом со столовой и гостиной. На беседке развешаны гирлянды, а заросший сад приведен в порядок. Даже бассейн почистили и наполнили водой. Здесь царит приятная атмосфера.

Внутри я долго не продержалась. Слишком много голосов, тел и запахов. Слишком много глаз, смотрящих на меня. Для вампиров новорожденная — новинка, видимо. А я — первая новорожденная за долгое время в этом городе. Но да… внутри дома было просто ошеломляюще. Мое тело сегодня тоже ведет себя по-новому. Например, я возбуждаюсь без всякой причины. Даже прикосновения одежды к моей коже достаточно, чтобы вызвать ответную реакцию. Так странно. Однако находиться на улице, на ночном воздухе, очень приятно.

А что действительно удивительно, так это красота мира с моим вампирским зрением. Наверное, прошлой ночью я слишком много переживала, чтобы оценить его. Но изгиб листа или лепестка на цветке может быть ослепительным. Далекие огни раскинувшегося внизу города завораживают меня. А способность видеть простор звезд в небесах, сияющих над головой, просто потрясает. Нет слов.

— Я работал в игровом зале, разносил письма и помогал в конюшне, — объясняет Генри, когда я спрашиваю о его происхождении. — Никаких реальных возможностей, кроме как работать на низкородного ублюдка. Но у меня был талант к карточным играм, и слухи об этом распространились. Потом какой-то засранец-аристократ обвинил меня в шулерстве и застрелил. Отец часто посещал зал и пожалел меня, и вот я здесь сегодня.

— Ты жульничал?

— Конечно, жульничал, милая, — говорит он веселым тоном.

— Все эти люди — твои друзья?

— Некоторые, — говорит он. — В основном это те, кому нужно было видеть отца снова на ногах. Они помогут распространить новости. Когда он сказал, что собирается заснуть на столетие, это вызвало большой переполох. Они должны знать, что он вернулся и с ним не стоит шутить.

— Но он не спит.

— Откажись мы от крови надолго, и мы впадем в нечто похожее на кому. У тебя или у меня не хватит сил, чтобы очнуться. Но отец стар, у него своеобразная воля, и я уверен, что ты пахла просто восхитительно.

Все больше гостей выходят на улицу, чтобы понаблюдать за нами. Так странно.

— Сегодня будет еще одна демонстрация силы?

— Да. Именно так. Вампиры любят хорошую войну за территорию. Они находят все это очень захватывающим, воруя друг у друга дерьмо и убивая так называемых друзей. Им есть чем заняться, чтобы скоротать время. Мы не все такие, но их достаточно, чтобы стать проблемой. Это проблема вечной жизни: человек становится извращенцем. Даже совет и его правила не могут полностью искоренить это. Так что мы сэкономим время, если покажем идиотам, что лезть в нашу семью — плохая идея. Даже если сейчас нас здесь собралось всего несколько человек.

— Но Лукас и Арчи не были друзьями.

— Ни капельки. Они никогда не ладили. Но Арчи не прекращал своих попыток связаться с отцом на протяжении последних тридцати лет только потому, что не хотел, чтобы тот проснулся и заявил о своих правах на его территорию. Полагаю, он был прав. Однако руны не ослабевали, и я оставался рядом, так что вот мы и получили то, что получили. — Он прислонился к одному из столбов беседки, скрестив руки на груди. — Отец нарушил правила, создав тебя, а затем отказавшись позволить им казнить тебя. И нравится ему это или нет, но теперь он — сила, с которой должны считаться, по крайней мере, в этом районе. Люди должны видеть нас сильными и едиными.

— Как эти гости смогли пройти через руны?

— Потому что Лукас позволил им это сделать. — Генри улыбается. — Он может проводить политику открытых дверей, если захочет. Руны ведут себя в соответствии с его желаниями. Особенно теперь, когда он проснулся.

— Руны — это то, с чего начался миф о том, что вампиров нужно приглашать в дом?

— Нет. Это правда. Но в доме должен жить человек. Это должен быть чей-то дом, — говорит он, заправляя прядь светлых волос за ухо. У него несколько пирсингов. — Все эти вопросы. Неужели отец ничего не рассказал?

— Только кусочки и обрывки информации.

— Что бы ни создало нас, у нас были слабости, — говорит он. — Бегать по улицам при дневном свете — поджаришься. Мы не можем войти в человеческий дом без приглашения, но любое другое здание — без проблем. Серебро жалит при прикосновении. Но кол в сердце испортит тебе всю ночь.

— А как же кресты и чеснок?

— Чушь. Полная ерунда. Когда-то на Папу давили, чтобы он придумал, как решить проблему, связанную с тем, что мы нападаем на его духовенство. А потом оказалось, что мы якобы все суперрелигиозны и не любим приправы. Идиот.

— А Лукас чувствует, где мы находимся? — спрашиваю я. — Я знаю, что он может делать такие штуки, когда ты чувствуешь его в середине груди «принуждение». Ну, когда он чего-то хочет. Но может ли он на самом деле сказать, где мы находимся?

— Нет. Мы можем чувствовать это, как ты говоришь, «принуждение» на расстоянии. Это он говорит нам, что хочет, чтобы мы позвонили домой или что-то в этом роде. И он может заставить нас, если мы находимся лицом к лицу. Но это не сверхъестественный GPS. Он не может найти нас через связь. Ты же не думаешь уходить? — Генри наклоняет голову. — Я не лгал, когда говорил, что ты не захочешь сейчас оставаться одна.

— Нет.

— Хм. — Он вздыхает. — Эта жизнь может быть тяжелой и одинокой. Проходят столетия, а мы остаемся неизменными. Человеческие жизни ярки, но быстротечны. Дай семье шанс прирасти к тебе, милая. Никогда не знаешь, может, кто-то из нас тебе понравится.

То, как на нас смотрят, раздражает. И с меня хватит.

Генри ухмыляется.

— Посмотри на себя со своими силовыми приемами.

— Что?

— Ты повернулась к ним спиной. Это значит, что ты не боишься, что они на тебя нападут. Очень по-девичьи. Не оборачивайся, ты все испортишь.

— Мне просто надоело, что они пялятся. — Я качаю головой. — Неужели все должно что-то значить?

— Бессмертные склонны все переосмысливать. Благодаря тому, что у нас столько времени.

— Отлично.

— Отец — что-то вроде легенды среди нашего рода. Это делает их любопытными. Он не создавал других вампиров со времен меня, а это было много веков назад, — говорит он. — Они гадают, что это значит, что он обратил тебя. И им интересно, насколько сильной тебя сделала его кровь. Первые десять лет, или около того, мне постоянно бросали вызов. Утомительно, черт возьми.

— Ты сказал, что он поклялся больше не делать этого.

Он кивает.

— Да. Но это его история. Он бы не оценил, если бы я поделился. Что тебе действительно нужно понять, Скай, так это то, что мы — его семья. Мы одновременно и его сила, и его слабость. Он долгое время был один. Для такого существа, как он, нужно очень многое, чтобы принять концепцию разделения своей долгой жизни с другими.

— Я очень сомневаюсь, что он так или иначе заботится обо мне, — говорю я. — Спасение меня от вампиров прошлой ночью было просто демонстрацией силы, как он и сказал. А создание меня было актом вины или жалости, как ты предположил.

— Возможно. Хотя светлые волосы и зеленые глаза, думаю, стали решающим фактором.

— Ты уже второй раз об этом говоришь. Почему это важно?

— Ты нашла наряд, который тебе нравится? — спрашивает Лукас, появляясь рядом со мной и держа в руках полный бокал вина. Если он и слышал, что я говорила о нем гадости, то не подал виду.

Последние несколько часов он находился на совещании в комнате на нижнем этаже. Не знаю, с кем. Черные брюки, рубашка на пуговицах и туфли на нем выглядят дорого. Неприятно, как идеально они сидят на нем. У этого человека есть привилегии, и еще какие.

Я не хочу, чтобы он меня привлекал. Однако мой взгляд то и дело останавливается на сильной линии его шеи и на том, как три верхние расстегнутые пуговицы открывают вид на его грудь, а это нехорошо. Влюбляться в социопатов — не лучшая идея. Это дурной вкус со стороны моих гормонов — вообще замечать его в таком виде.

Что касается того, что он мой отец, то у меня есть отец, и это не он. Генри и Лукас могут иметь любые отношения. Но, насколько я понимаю, мы — семья в самых общих чертах.

— Да, — говорю я. — Спасибо.

Генри улыбается.

— Она хорошо выглядит. Не так ли, отец?

Лукас кивает и рассматривает мой черный дизайнерский бархатный костюм и туфли на каблуках. Генри убедил меня не надевать под пиджак блузку или бюстгальтер. Но он застегивается на пуговицы чуть ниже моего бюста. Основная часть меня прикрыта, а отсутствие необходимости беспокоиться о гравитации определенно имеет свои плюсы. Да и с четырехдюймовыми каблуками справляться легче, учитывая мою вампирскую грацию.

Генри взял на себя заботу о моем макияже после того, как я случайно сломала дверь в душ и сломала расческу. Контролировать свою силу мне все еще не удается. У моего нового брата множество талантов, включая контуринг лица. Но было бы скучно жить вечно и не учиться чему-то новому.

— Очень мило, — говорит Лукас, неопределенно хмурясь. Как будто он не совсем уверен, что мой наряд допустим. Но у меня в голове всплывает слово «красиво». Что любопытно. Его взгляд задерживается на моих темно-красных губах. Не тот цвет, который я обычно ношу, но Генри был настойчив. Похоже, он был прав.

Лукас поворачивается лицом к гостям, собравшимся неподалеку, и смотрит каждому в глаза. Они все первыми разрывают зрительный контакт. Затем он поворачивается ко мне и протягивает бокал с кровью.

— Выпейте это. Немного отличается от вкуса донорской крови.

— Содержимое взято у одного из сегодняшних гостей. Без связывания и с согласия, — говорит Генри с ухмылкой. — Ни один человек не был принужден при изготовлении сегодняшнего блюда.

Лукас не обращает на него внимания.

— Ты должна опережать голод. Раскрой руку, и я осторожно вложу стакан в твой захват. Постарайся не разбить его. Это подарок императрицы.

— Ты всегда восхищался Екатериной, — говорит Генри. — Помнишь тот случай под Дружбой, когда мы с Бенедиктом напоили тебя, накормив теми опьяневшими аристократами, и ты погнался за медведями?

— Бедные медведи. Спасибо. — Я принимаю бокал как можно деликатнее, и да. Успех. — Если он называет тебя отцом, то, как я должна называть тебя, папочка?

— Мне не совсем нравится, как это звучит. — Мимолетная улыбка пересекает его губы. Он еще красивее, когда улыбается. Ужасающе красив. — Мы можем поговорить об этом позже, если хочешь.

Генри фыркает.

— Это была шутка, — говорю я. — Просто по имени — сойдет. Кто такой Бенедикт?

— Тот, кого здесь нет, — отвечает Лукас, наблюдая за толпой. И это все, что он говорит, как обычно. Секреты не делают его и вполовину таким привлекательным и загадочным, как ему кажется. Ладно, возможно, так оно и есть. Но эта привычка все равно сильно раздражает.

Я делаю еще один глоток крови.

— Хорошо. Следующий вопрос. Получаем ли мы какие-нибудь другие способности, когда меняемся?

— Например? — спрашивает Лукас.

— Не знаю. Например, читать мысли, разжигать огонь с помощью мыслей или что-то в этом роде.

— Я об этом не слышал, — говорит Генри.

Лукас изучает меня.

— Это очень редкое явление. Почему ты спрашиваешь, Скай?

— Просто так. — Я делаю еще один глоток. — Просто посмотрела слишком много фильмов про вампиров, наверное.

Его взгляд сужается на мне.

Я смотрю на него в ответ, как завороженная. Точно так же я чувствую себя с людьми и их неотразимой кровью. Как будто у меня есть потребность, которую может удовлетворить только он, что совершенно не так. Однако то, что мои соски под пиджаком затвердели, не помогает.

— Ты давно кормился? — спрашивает Генри, прерывая соревнование взглядов. Слава богу. — Ты выглядишь немного голодным, отец.

— Это следующее в моем списке дел.

— Моника, — обращается Генри к женщине в облегающем платье, свернувшейся калачиком на коленях у другого вампира. — Подойди сюда, пожалуйста. — Затем он снова поворачивается к нам и говорит: — Мы познакомились в VIP-секции на концерте Stage Dive в прошлом году. Очаровательная девушка и веган, что придает крови такой интересный вкус.

Моника великолепна, с оливковой кожей и вьющимися каштановыми волосами длиной до плеч. Она от природы грациозна. Ей даже не нужна вампирская кровь, чтобы сделать ее такой. И я ни капельки не ревную, потому что это было бы просто странно.

Взгляд Лукаса останавливается на ней, и все его тело становится неподвижным. Как будто он вот-вот набросится или что-то в этом роде. Затем его губы кривит улыбка, и он, не говоря ни слова, берет ее за руку и ведет вглубь сада.

Я почему-то смотрю вслед, пока они не скрываются из виду. Наверное, это свойственно новорожденным. Быть привязанной к вампиру, который убил меня и заставил выпить его кровь, и так далее. Все остальное не имеет смысла. Потому что на самом деле мне все равно, уйдет ли он с кем-то другим.

— Не волнуйся, он скоро вернется. — Генри с улыбкой сталкивается своим плечом с моим. — Ну, может, и не скоро. Он не трахался уже более семидесяти лет. Не удивлюсь, если он забыл, как это делается. Как ты думаешь, мне стоит сходить туда и дать ему несколько советов? Напомнить ему, что куда входит? Здесь наверняка найдутся книги по анатомии, которые мне пригодятся.

Я потягиваю кровь и держу рот на замке.

— Нет. Наверное, ты права. У отца не очень хорошее чувство юмора, — говорит Генри. — Слава богу, что ты здесь, сестренка. Где бы я был без тебя?

— Понятия не имею.

— Я тоже. — Он ухмыляется. — Трахаться и кормиться, очень хорошо сочетается. Тебе стоит как-нибудь попробовать. Учти, смертные могут быть такими хрупкими. Ты хорошо танцуешь?

— Ну…

Изнутри доносится крик, и через французские двери в сад выходит крупная фигура. Это вчерашний охранник с бритой головой и в костюме. Тот самый, который охранял стальную дверь в подвале отеля Boulevard. Все обходят его стороной, но никуда не уходят. Нет, черт возьми. Они все собираются снаружи, глаза горят от возбуждения по поводу того, что сейчас произойдет.

— О, черт, — бормочет Генри.

— Что? — спрашиваю я.

— Лукас, — кричит мужчина. — У нас с тобой дело.

Лукас появляется напротив него в мгновение ока. Он вытирает кровь с подбородка и говорит:

— Привет, Берин.

— Я не бросил тебе вызов вчера вечером, потому что не хотел позорить совет. Но теперь я покинул свой пост. Пришло время ответить за его смерть.

— Арчи не заслуживает твоей преданности.

— Возможно, нет. Но он заставил меня. Я был членом его гвардии почти столетие.

— Как он прошел через руны? — шепчу я.

Генри наклоняется ближе.

— Отец считает его другом. По крайней мере, считал.

— Я понимаю, — говорит Лукас с грустью в глазах. — Это вопрос чести. Ты готов?

Берин кивает.

Все происходит не так быстро, как когда он убивал Арчи или Кристоса. Они набрасываются друг на друга, хватаются за руки и наносят удары. Лукас вырывается и крутится, врезаясь локтем в нос другого мужчины. Я вздрагиваю от звука ломающейся кости. Когда хлынула кровь, среди собравшихся гостей раздается стон, и они подбираются ближе.

Берин бьет Лукаса кулаком в скулу, заставляя его откинуть голову назад. На его лице мелькает вспышка боли, которая тут же исчезает, и я без раздумий бросаюсь вперед.

Генри обхватывает меня за талию и прижимает к своему твердому телу.

— Нет, не надо, милая. Ты только отвлечешь его. Он не поблагодарит тебя за вмешательство.

— Но…

— Смотри внимательно, — говорит он, прижимаясь губами к моему уху. — Ты ведь можешь отслеживать его движения, не так ли? Ты видишь его?

Я киваю.

— Лукас двигается не так быстро, как мог бы. Он позволяет ему ударить себя.

— Верно, — говорит Генри. — Он позволяет своему другу нанести несколько ударов, прежде чем закончить бой. Он делает ему одолжение.

— Разве Берин не знал, что ему не победить?

— Без сомнения. — Генри насмехается. — Но некоторые предпочитают искать смысл в вечности, живя по архаичным кодексам или еще какой-нибудь ерунде. Самодовольные придурки.

Однако Лукас не затягивает с этим. Вскоре он уже держит другого вампира на коленях. Мелкие порезы и синяки на их лицах затягиваются, пока мы наблюдаем. Приятно знать, что у нас ускоренное заживление.

— Не заставляй меня делать это, Берин.

— Клянусь честью, — вот и все, что говорит другой мужчина своим напряженным голосом.

Губы Лукаса поджимаются. Затем он пробивает рукой спину Берина и вытаскивает его сердце. Тело, превратившись в пепел, замирает в его руках. Вот и все.

— У отца было не так уж много друзей, — шепчет Генри. — Теперь у него на одного меньше.

Я ничего не говорю.

Лукас выпрямляется и поворачивается в нашу сторону. Пепел покрывает его прекрасный костюм, а из заживающих порезов на щеке и губе капает кровь. Он позволил избить себя до синевы. Его лоб нахмурен, а взгляд наполнен тенями. Словно все долгие годы его жизни внезапно оказались тяжелым грузом на его широких плечах. Горе и одиночество проступают на его лице.

Некоторые из гостей начинают вежливо аплодировать, а несколько человек поднимают бокалы в знак тоста за его победу. Что за идиоты. Как будто эта смерть была хоть какой-то победой.

Лукас с рычанием поворачивается к ним.

— Убирайтесь из моего дома.

Вся стая бежит, как будто их задницы горят. Если Лукас хотел продемонстрировать свою силу, то это определенно удалось. Но какой ценой?

— Лучшее, что можно сделать, когда он так себя ведет, — это отвлечь его. Иначе уныние будет длиться неделями, — шепчет Генри.

— Что?

— О, отец!

Я вдруг понимаю, что Генри возбужден. Как неловко. Я определенно не специально прижималась к нему. Он просто держал меня так крепко. Я вырываюсь из его захвата, а придурок ухмыляется.

— Чем отвлечь его? — спрашиваю я. — Генри?

Вместо того чтобы ответить мне, он объявляет во весь голос:

— Ты не поверишь. Неудобное время, я знаю. Но ее похоть разгорается, и пахнет она просто охренительно.