Позволяю любить

Антон

Реакция Ани вывела его из транса. Он вновь оказался в реальной жизни.

Все правильно. Его не удивили ее слова. Он смутно ожидал такого ответа и подспудно был к нему готов.

Анна — она уже взрослая, а он в ее глазах еще ребенок и потому неинтересен ей. О чем ей с ним разговаривать? Ни общих знакомых (кроме Кати, но о сестре она и без него все знает), ни общих тем (в школу или на дискотеку она не ходит)… Даже музыку — и ту они слушают разную. Он любит рок, она — классику. Моцарты, Бетховены, Бахи, блин, всякие… А других он не знает.

Но любовь к ней не исчезла. Аня, кажется, объяснила причину отказа, и он на нее не сердился. Наверное, потому его и тянуло опять к ней.

Антон осознанно и неосознанно использовал каждый шанс, каждую мелочь, чтобы хоть на чуть-чуть приблизиться к ней. По любому поводу он приходил к Катюхе, надеясь хоть мельком увидеть Аню. Иногда Катя или кто-то из ее подруг рассказывал и что-нибудь об Ане. Антон, конечно, подслушивал — информация до него доходила скудная, обычно в несколько слов, однако каждую фразу он долго потом обдумывал, домысливал и пытался проникнуть в суть. Так он выстраивал свой образ Ани.

Эта мысленная Аня была особой виртуальной реальностью, в которую Антон погружался все глубже. Он воображал, как она ходит, как ест, что именно может ей нравиться, что она не терпит. Почти реально слышался ее голос. У Ани — потрясающий голос, он отражает малейшие изменения настроения… эмоциональный голос, проникновенный… Как-то ему пришла в голову идея записать этот голос. Но задумка не удалась — Антон не смог найти диктофон.

Аня была идеальной. У нее не было никаких недостатков. Еще бы! Для Катьки она была обожаемой сестричкой, ее подруги не смели сказать об Ане ничего дурного, да и не знали они ничего такого, а для Антона Анна и вовсе превратилась в божество. Соверши она хоть что-нибудь плохое, Антон решил бы, что ее поступок — самый благородный поступок на свете.

Так могло продолжаться бесконечно долго, если бы не случайная встреча.

Антон увидел на улице Аню. С ней шел незнакомый мужчина. Он что-то говорил, она внимательно слушала. Пара прошла совсем близко от него, Анна не заметила Антона — настолько увлечена была рассказом неизвестного говоруна. Антон пристально его рассмотрел. Высокий, худой, с неприятным выражением лица, темно-русые волосы небрежно зачесаны назад. Весь вид его говорил об огромном самолюбовании. Мужчина явно получал удовольствие, причем отнюдь не от того, что Аня его слушает, а от того, что он ей что-то высказывает.

Его прозрачно-водянистые глаза смотрели на Аню, но, кажется, не замечали, что та скучает и затянувшуюся речь не останавливает только лишь из вежливости. Губы мужчины во время разговора двигались, гримасничая и кривляясь, они словно издевались над Аней. А заодно и над Антоном.

Он почувствовал, как в нем нарастает страшное желание наброситься на незнакомца — рыло начистить, гуляш по почкам, отбивные по ребрам… только зубы скрипнули…

…Когда они скрылись из виду, Антон медленно разжал кулаки, что были стиснуты в карманах. Стоял и ничего не слышал, кроме стука собственного сердца. До слез обидно — но плакать нельзя, только девчонки ревут…

Вечером он не хотел идти гулять. Ведь нужно будет поддерживать какие-то глупые разговоры с друзьями, делать вид, что у него все хорошо и жизнь его прекрасна, придется кому-то улыбаться, смеяться над чьими-то глупыми шутками — например, идиота Жеки-Одуванчика. Тот был клоуном в их компании, шутником, заводилой, вечно придумывал розыгрыши, не всегда причем удачные, нередко приводящие даже к неслабым проблемам.

Но Жека не унывал и продолжал в том же духе.

Однажды он переоделся в бабушкину одежду, все как положено — галоши, юбка, кофта… лифчик набил ватой, повязал платок, нацепил очки… Даже клюку где-то раздобыл. Жека ходил в таком виде по улице и приставал к прохожим, выпрашивал милостыню. Когда ему подавали, приговаривал старушечьим голосом: «Дай Бог здоровьечка…» Потом ему это все надоело, и в какой-то момент, когда какая-то сердобольная тетенька протянула ему очередное подаяние, он произнес обычным голосом: «Спасибо! Родина вас не забудет!»

Друзья наблюдали за картиной издали и едва не помирали со смеху. А тетенька выронила от неожиданности свои сумки, из них все посыпалось на тротуар. Женька дал деру, рассерженная тетенька поспешила обрушить на него весь свой запасной фонд горячих ругательств.

Ого! Взрослая тетя, а так неприлично себя вела!

С тех пор все стали называть его — «бабулька божий одуванчик», а после — просто Одуванчиком. Или Одуваном — так короче.

Он, кстати, в тот раз прилично насобирал денег. Они купили себе чипсы и сухарики, хрустели и — продолжали смеяться. Громче всех смеялся сам Жека. Едва, дуралей, не подавился.

А Саня тем временем уговаривал Антона и уговорил — произнес волшебные слова типа «сим-сим, откройся»:

— Мы сейчас у Катюхи собираемся. Там хата свободна.

И Антон пошел — как кролик, которого загипнотизировал удав.

Ничего, что Ани нет дома, сейчас ему было бы тяжело видеть ее. А вот находиться у нее в квартире — это другое дело. Это обитель Ани, пропитанная ее запахами, ее мыслями, ее привычками. Ее любимый цвет — сине-зеленый, любимая книга — «Мастер и Маргарита», любимая еда — мороженое с ананасами, любимое время года — лето… Список можно продолжать до утра.

Антон узнал эти подробности благодаря девчоночьей привычке вести всякие тетрадки, дневники и анкетки. Бессмысленное занятие, с его точки зрения. И эту самую точку зрения он быстро поменял, когда однажды в руки к нему попал такой вот опросник. Елки зеленые, Катюхин! На столе лежал, его уже все девчонки заполнили.

Антона совершенно не интересовали записи всяких там Танек, Ирок и еще десятка разных, зачастую неизвестных ему девчонок. Глубоко фиолетово! Потому что самые первые странички оказались заполнены Катиной сестрой, Аней!!!

Правильно, кому еще Катя первой даст свой опросник? Конечно, сестре.

Почерк у нее слегка неразборчивый, стремительный, летящий. То ли торопилась, потому что было некогда, то ли рука не поспевала за мыслями.

В общем, Антон украл этот опросник…

Толком Антон даже не знал, что бы он стал делать, если бы Аня вдруг согласилась на его ухаживания. Господи, да он представить не мог подобных отношений! Столько раз мысленно представлял, как делает ей признание, говорит слова о любви, — тем не менее в мыслях его и в мечтах Аня всегда в ответ молчала, не говорила ни «да», ни «нет».

А что было бы, скажи она заветное «да»?

Разумеется, он бы обрадовался. Сошел бы с ума от счастья. Но дальше его мысли не заходили. Антон прекрасно понимал, что она уже взрослая, имеет сексуальный опыт (замужем все-таки была!), что с ней следует вести себя не иначе как по-взрослому и любовные отношения строить так же, как и у взрослых.

Значит, должен быть секс.

И это ужасно!

О сексе Антон имел представление весьма смутное. Не однажды ему доводилось видеть интимные сцены по телевизору, но дальше поцелуев и романтических объятий, в которые сплетались полуобнаженные тела, дело там не заходило.

Конечно, он смотрел по видику порно. То, что происходило в этих фильмах, резко отличалось от трогательных моментов «детского» кино. Но Антон понимал, что применять эти картинки по отношению к Ане невозможно — слишком уж пошло все, грубо и вульгарно. Аня не такая. Это с проститутками, падшими женщинами можно так обращаться, но только не с ней.

Между тем природа требовала свое: любая мысль об Ане, будь она проникнута юношеским эротизмом, вызывала гнетущее напряжение внизу живота, сладостную истому, тянущую боль и еще что-то, обычным словами неописуемое.

В то же время весь сексуальный опыт Антона сводился, к сожалению, к одному-единственному случаю…

…Соседка, молодая девица лет двадцати, — рыжая бестия, как называла ее мать Антона, недобро глядя ей в спину всякий раз, когда та проходила мимо.

В домашнем халатике она стояла на лестничной площадке, когда Антон открыл ей дверь.

— Соли взаймы не будет? — спросила она и протянула небольшую деревянную солонку с незатейливым узором. Аляповатый ягодно-земляничный каприз на пузатых боках.

Антон отступил, пропуская ее в квартиру.

— Да, — пробормотал он, отчего-то опуская очи долу. — Сейчас…

Шелковая ткань, туго натянутая на огромной груди, казалось, вот-вот лопнет, не выдержав такой тяжести.

— А ты ничего, — сладострастно прошептала вдруг она, когда он пошел на кухню за солью. — Красивенький мальчик…

Антон ничего на это не сказал, только сердце почему-то стало стучать в горле.

— Я видела, как твои родители уехали на дачу, — прокричала она из коридора.

Антон вернулся, принес соль. И тут…

Пальцы сами непроизвольно разжались. Девушка развязала поясок и распахнула халатик. Под ним ничего не было. Абсолютно ничего, кроме тела! Тяжелые груди с торчащими темными кружками сосков, мягкий круглый живот, рыжие кудряшки внизу… Она так и стояла перед ним, широко расставив ноги; лицо ее собралось в одну порочную хищную маску. Одной рукой она ерошила свои волосы, заколка щелкнула, отлетела куда-то на пол, огненно-рыжая прядь рассыпалась по красивым плечам.

Соседка сделала неуловимое движение, и халат, соскользнув с плеч, устремился вниз, наверное, вслед за заколкой. Молочно-белая кожа резко контрастировала с ее рыжими волосами.

Антон облизнул пересохшие губы. Она хихикнула.

— Ну вот. Соль рассыпана. К ссоре, — сказала соседка и, завидев недоумение в его глазах, охотно пояснила: — Ну, это примета такая. Родители, наверное, такого нехорошего мальчика поругают?

Он отрицательно мотнул головой.

— Иди ко мне, сладкий, — фальшиво протянула она, распахивая руки и делая шаг навстречу. — А ты небось девственник? Да? Не бойся, я тебя научу…

И вцепилась в Антона мертвой хваткой.

Он не вырывался. Ее руки шарили по его телу, бесстыдно залезали к нему под одежду. Они были мягкими, эти бессовестные руки, теплыми и настойчивыми, а сама она — гибкая и невероятно сильная. Девушка просто обвивала его, стелилась по его телу, словно змея. Ласки оказались жадными и тошнотворно сладкими, они буквально оглушили его.

Антон чувствовал, что ее пальцы расстегивают ему ширинку, стягивают с него брюки. Он не двигался, весь оцепенел и замер, ни капли не соображая, что с ним происходит, совершенно не зная, что ему надо делать и вообще — как реагировать. Оказывается, его тело жило своей, отдельной от него жизнью, а он будто наблюдал за всем происходящим со стороны.

Соседка припала к нему губами, ее поцелуи — мамочка! — опускались все ниже и ниже. Вот она ласкает губами шею, потом грудь, следом — живот… Господи, она уже вбирает в себя его мужской орган, всю его восставшую плоть, разбухшую от таких страстных ласк.

Ее прикосновения обжигали, раздирали его на части неведомыми ранее ощущениями. Антон задыхался. А рот ее всасывал его и зажимал губами, стремясь совладать с его дрожью. Неведомое острое чувство выплескивалось из него сумасшедшими толчками, а она вновь набрасывалась, язык ее опять принимался блуждать по нему, пальцы теребили плоть, заставляя снова и снова наливаться непонятной тяжестью, сладострастной болью, распирающей, поднимающейся вверх, подкатывающей тошнотой и головокружением… Пряди ее волос обволакивали ему лицо, он задыхался и сквозь это туманное состояние наблюдал, как ее собственное лицо искажалось страдательной гримасой. Соседка всем своим естеством терлась о тело Антона, стонала, рычала, временами даже завывала, и это порой откровенно пугало Антона… Он забывал о своих страхах только тогда, когда его пальцы — ее, правда, настойчивыми стараниями! — нащупывали в ней что-то скользкое и влажное, липкое и шелковистое… Черт возьми, ему попалась ненасытная и неутомимая партнерша!..

Когда соседка ушла, у Антона почему-то осталось ощущение брезгливости. Нет, не так должно все происходить, размышлял он оцепенело. Не так. То, что было в этой квартире (не забыть бы прибраться!), похоже на сцены из плохого порнофильма…

Он вымыл пол и проветрил комнаты, пропахшие ее сладко-приторными духами. Все равно что-то осталось от нее. Аромат разврата и пошлости… Потом он долго тер себя мочалкой, до боли, до красноты, смывая все ее прикосновения…

Аня — не такая.

Она — строгая, сдержанная в словах, в движениях, в своих эмоциях. Она что-то скрывает в себе и никогда не позволяет этой тайне выплеснуться наружу. И все-таки на дне ее глаз тайна трепещет.

Аня казалась Антону чистой, почти святой. Он ни разу не слышал от нее каких-нибудь вульгарно-базарных выражений. Даже ударения в словах она всегда старалась ставить правильно, а когда слышала ошибки в разговоре других, губы ее вздрагивали; казалось, Аня решает — исправлять невежду или оставить ляпы на его совести.

У Кати на этот раз собрались все, кроме Ирины.

Саня с Антоном вышли на балкон — как раз научились курить. Жека присоединился позже, дымил с угрюмой сосредоточенностью, был отчего-то непривычно молчалив. Что-то не похоже на неунывающего Одувана.

Жека стряхнул пепел на соседское белье, вывешенное внизу. Белые простыни раскрасились крохотными серыми точками. Следом отправился окурок — наткнулся на наволочку, отскочил, задел пододеяльник и, испачкав белье окончательно, полетел, успокоенный, дальше. Женя перегнулся через перила, полюбовался на содеянное.

— Добавь в свою жизнь красок, — хмуро прокомментировал он.

— Какие-то они не яркие у тебя, — заметил Антон недовольным голосом.

— Какая жизнь, такие и краски, — ответил Жека. — Все в детской неожиданности…

— Кате за это влетит. — Саша тоже решил внести свою лепту в воспитание Жеки. Неблагодарное, конечно, дело…

— У нее — алиби. Она не курит. — Жека хохотнул.

Смех получился нерадостным. Что-то не узнать сегодня жизнерадостного Жеку. Куда подевалась его дикая, бьющая через край дурная энергия?

— А рассказать вам прикол? — встрепенулся Саша, желая развеселить друзей. — Данька сегодня перед уроком пробрался в кабинет химии и переклеил все этикетки на бутылочках. Хотел произвести фурор… А училка взяла и вызвала делать опыт именно его…

Саня, еще не успев досказать, начал смеяться — видимо, вспомнившаяся ситуация и впрямь была смешна.

— Ну а дальше-то что? — вопросил Жека без тени улыбки.

— Само собой, пробирку разорвало в клочья! Вся та фигня, что там булькала, хлынула на Даню. Шмотки теперь только выбрасывать, там дырища — во!.. Весь кабинет в дыму, вонь, ржачка… полный, короче, абзац…

Антон и Жека ухмыльнулись.

— Вы чего? — Саня удивился такой слабой реакции слушателей.

— Да так, — неопределенно ответил Антон, — наверное, химичка засекла Даньку, как он шарил у нее в лаборантской.

Саня озадаченно поморгал глазенками. Сам он до такого логического вывода не додумался.

— Так, а ты чего такой? — нетерпеливо обратился он к Жеке.

— Девочка мальчика очень любила, — изрек тот. — Даже подарок ему прикупила. Мальчик коробку открыть не успел. И навсегда в небеса улетел.

— Откуда ты столько стишков таких поганых знаешь? — рассмеялся Саня.

— Сам сочиняю, — огрызнулся Женька. — У меня тоже новость. Две. Одна — хорошая, другая — плохая. С какой начать?

— С хорошей, — отозвался Антон.

— С плохой, — возразил Саня.

Жека немного подумал.

— Не важно, — сказал он. — Тут не разберешь, где хорошая, а где плохая. Сообщаю по порядку, первая: у Ирки — новая любовь, вторая: у нас с ней — болт.

— Совсем?

— Наглухо. Дохлый бобик, увядшие помидоры.

— А кто он? — спросил Саня.

— Продавец, блин, — ответил Жека. — Работает в магазине «Эдем». Класс — буржуазия, национальность — еврей, цвет волос — неопределенный, цвет глаз — ядреный!.. Вес, адрес и любимый напиток неизвестны.

— Может, поймаем и накостыляем? — предложил Саня.

— Ясен перец, отмордуем, — безапелляционно согласился Жека. — И Ирке ремня дадим, чтоб дурь выбить. На фига волку жилетка?!

— Бросьте, это бесполезная акция, — возразил Антон. — Она после этого продавца того меньше любить не станет. И к тебе не потеплеет. Мимо кассы эта ваша затея.

— По телику футбол начался, — раздался из комнаты голос молчаливого Дани.

Это его обычное состояние. Молчун. Слова не вытянешь. Зато на гитаре играет классно.

— Что, футбол интереснее, чем с нами? — ехидно поинтересовалась Таня.

Данька по своему обычаю предпочел отмолчаться, зато за друга решил вступиться вездесущий Саня:

— Много ты понимаешь в футболе!

Парни возвратились с балкона в комнату.

— Обсудили свои новости? — спросила Таня. — У нас, между прочим, тоже есть новостишка. Да какая классная!.. От нее вы не только про футбол свой забудете, но и про любимую команду, и про весь чемпионат Европы.

— Даже кто такая Европа, — подтвердила Катя, — и то не вспомните. Правда, нехорошо, что некоторые языки растрезвонили ее по всему честному миру.

— Плохая новость или хорошая? — светским голосом поинтересовался Саня.

— Для вас — плохая. Для Аньки — хорошая. Ирина ее нам по секрету разболтала, пока Катька отмалчивалась.

— При чем тут Аня? — воскликнул, не удержавшись, Антон.

— Ирка слышала, как Аня говорила Катьке, что выходит замуж.

— Не понял: нам-то что с того? — спросил Саня. — Нас зовут на свадьбу?

— Хаты у нас больше не будет, понимаешь? Аня здесь со своим фраером поселится, — пояснил Жека.

— И таких, как мы, он на порог дома не пустит, — добавила Таня, взглянув при этом на Женьку.

— А чё сразу я? — возмутился тот. — Других, что ли, нету крайних?

— Есть, — невозмутимо отреагировала Таня. — Я тут еще один секрет от Ирины слышала. Знаешь какой? Ее твой дырявый язык нисколечко не вдохновляет. Неромантично, говорит. Гантеля твоя целоваться мешает.

Жека вспыхнул:

— Ну и пожалуйста! Пусть с тем торгашом целуется! На здоровье!

— Во-во! Чем в данный момент она и занимается!

— Кстати, а кто он такой? — поинтересовался Антон будто бы невзначай.

— Иринкин парень? — уточнила Таня.

— Ай, про него мы и так уже достаточно знаем, поспешно встрепенулся Жека. — Тошнит уже, блин, щас пойду в туалет и буду там с белым другом обниматься. Скажи лучше, кто тот чувак, что хочет тут поселиться и весь нам кайф обломать?

— Препод, из института экономики, — торжественно объявила Катя. — Я, кстати, после школы туда поступать буду.

— Ребята, — заорал Жека, — у нас проблема: ботан берлоги лишает! Что делать будем?

— Для начала успокойся, — посоветовал Саня.

— Сам чеши грудь табуреткой! Может, отлупить? Ну, чтобы память отшибло и он дорогу сюда забыл?

— Тогда лучше замочить, — съязвила Таня. — Для надежности. Вдруг вспомнит, кто ему память чинил? Нам гарантии нужны…

— Точно, у жмуриков с памятью худо…

Новость для Антона была не из лучших. Он незаметно ушел. По-английски, не прощаясь, чтобы не напрягаться и не придумывать повод. Шутки стали его раздражать.

Дома никого не было. Отец вчера уехал в командировку. Мать то ли задерживалась на работе, то ли к подруге завернула поболтать. «К лучшему, — подумал Антон, — не будут доставать ненужными расспросами».

Все беспокойство матери насчет сына сводилось к однообразным вопросам типа «Ты поел?», «Свитерок надел?», «Температура не поднялась?». Будто для счастья нужно быть лишь сытым, здоровым и чтобы ноги держались в сухости и прохладе.

Отец еще иногда интересовался: «Какие оценки в школе? Уроки выучил?» На этом заканчивалась и его фантазия.

А в остальном у них вполне благополучная приличная семья. Материально обеспеченная. Папа — владелец мебельного магазина, у мамы — бутик модной одежды. Отец не пьет, маме не изменяет, потому что изменять ему некогда. Мать тоже ни в чем подозрительном не замечена. Дом, короче, полная чаша, все есть.

Но жить Антону все равно не хочется. Потому что жить предстоит без Ани. Только она составляла смысли цель жизни. Заберите все — Аню оставьте.

То, что она практически его не замечает, — не обидно. Просто он ее не достоин, так что — пускай… Он, если разобраться, может и издали на нее смотреть, ему вполне хватит. Но тот, другой… да, вот это уже настоящее предательство. Связаться с таким уродом — нет слов…

И для чего она все это затеяла? Наверняка ведь только для того, чтобы Катя в дальнейшем без проблем поступила в институт. Нелепо — ей еще два года в школе учиться, а за это время может произойти что угодно. Например, Катя может передумать. Или этого «квазиморду» с работы попрут. Или (что было бы оптимальным вариантом) он попадет под машину. А что, засмотрится на какую-нибудь выдру в мини, а сам в это время будет переходить дорогу. И тут — трах, бах!.. Или, скажем, зимой, в жуткий гололед, поскользнется на проезжей части, а неопытный водитель не успеет затормозить — так его и переедет. Насмерть.

Шутки — шутками, а жить без Ани ему действительно больше незачем. Этот доморощенный экономист — и откуда только взялся? — не что иное, как пугающая реальность, а все представления Антона о том, как преподаватель счастливым образом исчезнет с лица земли — только лишь голый мираж и пустые мечты. Даже ежику, который, дурень, бродит себе один-одинешенек в тумане, ясно: ничего из придуманного никогда не произойдет.

Поэтому лучше умереть самому.

А началось все, собственно, с того, что в какую-то минуту Антон вдруг явственно вообразил Аню в белом свадебном платье.

Все как полагается: фата, цветы, фотограф и вереница гудящих машин. Счастливый народ бегает, суетится, тут шум, там гам, а Аня тем временем… скучает. Жених этого, конечно, не замечает и под крики «горько» высасывает из нее молодость своими проклятыми уродливыми губищами…

Тогда-то собственная жизнь Антона потеряла всякий смысл.

Он ведь настолько привязался к Ане, настолько погрузился в свою придуманную любовь, что теперь уже не смог из этого выкарабкаться. Запутался в самом себе и не смог ответить на простой вопрос: «Как дальше?»

Выход напрашивался только один — естественный. Антон надумал умереть.

В его поступке выражался протест и кричала отчаянная безысходность. Смерть — это шанс покончить со всеми проблемами разом.

Он все сделал «правильно». Грамотно, сказала бы Аня. Улегся в ванну с горячей водой, крепко зажмурил глаза, чтобы не было страшно, и затем резко ударил ножом по руке.

Если честно, Антон и сам не ожидал, что это будет так больно…

Пальцы разжались, он выронил нож. Решил было поискать, но сразу передумал: наверное, и этого удара будет достаточно. Потому и на другой руке вены не порезал.

Вода окрасилась бурым пигментом. Антону стало дурно, потемнело в глазах, и он закрыл их, решив: вот оно, приходит…

«А умирать — это ведь совсем не страшно! — мелькнула слепая мысль. — Немного похоже на обморок… Раз — и все…»

Он видел в кино, как это делается, и там, на экране, все выглядело очень эффектно. Кажется, этот фильм он смотрел вместе с Аней, она любила фильмы. Ну да, точно, Антон пришел к Кате, искал ребят, которые куда-то запропастились, и обнаружил, что у Кати их тоже не было. Зато присутствовала Аня. Они с Катей тихонько зашли в комнату, где сидела она.

Фильм был так себе, Антон даже не понял толком, зачем она с таким увлечением его смотрит. Может, он просто начала не смотрел, потому и не понимает?

— А ванна с водой зачем? — спросил он, когда героиня принялась резать себе руки. — Неужели вены нельзя просто дорезать?

— Не будет нужного эффекта. Кровотечение очень быстро останавливается, — принялась скрупулезно объяснять Аня. — А в горячей воде вены расширяются, это усиливает течение крови. Смерть наступает от большой кровопотери.

Аня все знает, умная. А еще — жестокая. Вон как цинично рассуждает о процессе самоубийства. Интересно, все медики такие? Смерть для них — обыденное, тривиальное явление?.. Но и это в ней нравится Антону. Даже ее высокомерие. Аня смотрит на него с чувством ощутимого превосходства. Она умная, а он — глупый, она взрослая, а он — ребенок, она знает, а он — только еще учится. Потому и смотрит на него снисходительно. Дескать, маленький еще…

Ничего, подрастет — научится обязательно. Это будет называться — «благородство сильных».

Все.

Нет больше Анечки.

Для него никого больше нет. И ничего.

А главное — его, Антошки, больше не будет. Всем мучениям конец…