Позволяю любить

Антон

…И было все.

Крики и слезы матери, «скорая помощь», глупая суета, врачи, ревущая сирена, больница с неизбежным, въевшимся в серые стены запахом хлорки, нашатыря и еще каких-то противных лекарств…

Антону все это было безразлично. Накатило странное чувство отрешенности, словно все это происходит вовсе не с ним, а с кем-то другим. Он же — будто со стороны наблюдает за неким плохо отрепетированным действом.

Антон не сразу даже понял, о ком идет речь, когда медсестра в приемной обмолвилась, что надо позвать Анну Сергеевну. Какое отношение имеет какая-то чужая Анна Сергеевна к его Анечке?

И вдруг в палату вошла Аня. В костюме, как у всех нормальных хирургов, — Антон по телевизору такие видел: брюки и блуза-роба с застежкой на спине, зеленого такого, болотного цвета. Аня любит зеленое… На шее у нее болтается хирургическая маска. Значит, эти атрибуты и превращают ее в Анну Сергеевну, ну-ну. А впрочем, глаза, жесты, губы, походка — все это знакомо Антону до мелочей.

Это — его Аня. Антону вдруг стало неловко, нестерпимо неловко.

— Уйди, сука! Видеть тебя не хочу! — закричал он, пытаясь вскочить с места, но медсестра и санитарка резво ухватили его с обеих сторон и уложили обратно на кушетку. Они недоумевающе переводили глаза то на Аню, то на него.

А Антон продолжал бесноваться и выкрикивать ругательства.

У Ани земля ушла из-под ног. Антон — весь в крови, пытался покончить с собой, хотел умереть. Из-за нее! Господи, это она во всем виновата!..

Стоп. Хватит распускать слюни-сопли. Надо действовать. Заламывать руки, хвататься за голову — это все успеем потом. А сейчас обойдемся без эмоций. Нет времени.

Ступор моментально прошел. Она — врач, а он — ее пациент. Рядовой, один из многих. Никто не заметил ее мимолетного замешательства.

— Внутривенно дроперидол с фентанилом, — отдала она короткое распоряжение медсестре. Аня привыкла говорить лаконично — ни к чему лишние слова. Некогда разводить длинные речи, а то пациент невзначай умрет.

— Вы его знаете? — с любопытством поинтересовалась медсестра. — Почему он не хочет, чтобы вы…

Аня не дала ей договорить, не потеряла самообладания в этой ситуации:

— Вы будете слушать, что кричит испуганный мальчик во время истерики? Или все-таки попытаетесь выполнить распоряжение врача? — Голос жесткий, не терпящий возражения. Это — приказ, ослушаться нельзя. — Или мне повторять по десять раз?

Аня не кричит, говорит спокойно и строго. Несколько слов — и она указала всем место. Даже Антон умолк. Смотрел расширенными от ужаса глазами, как она придвигает к себе медицинский столик, откидывает стерильную салфетку.

— Он же порезал вены, — растерянно говорит медсестра, приготовив шприц.

— В другую руку, — показывает Аня, и Антону кажется, что Аня еле сдерживается, чтобы не приголубить медсестру каким-нибудь ругательством.

Она берет пинцетом какие-то страшные инструменты — металлические, блестящие. «Орудия пыток», как они шутили с ребятами, только звякают тоненько, ударяясь о белый эмалированный лоток. Пока Аня готовится (к чему?), медсестра крепко затягивает руку Антона жгутом.

Больно.

Он сжимается от страха, но перед Аней стыдно показывать слабость. Игла входит в тело, вонзается со стальной беспощадностью. Антон с детства боится уколов.

— А-а-а! — вырывается из него по-детски тонкий крик. Не сдержался.

— Тихо, тихо, Антошка, не бойся. Я ничего страшного с тобой не сделаю. Посмотри на меня. — Голос Ани тихий, мягкий, нежный.

Она ласково успокаивает его, берет за руку, гладит по щеке. Будто это не она только что приструнила всех ледяным командирским тоном, будто не она только что отчитывала медсестру за то, что та не знает, как надо делать уколы.

— Больно, — еле слышно шепчет он, пересохшие губы его не слушаются, по щекам текут крупные слезы.

— Знаю. Сейчас подействует лекарство, все пройдет, — тихо уговаривает она. — Успокойся, все будет хорошо. Наложим парочку швов, и все кончится. Глупенький ты мой…

— Не надо, — всхлипывает он.

— Ну-ка тихо лежи, не дергайся. Тсс, — шепчет Аня. — Потерпи. Пока нельзя.

Антону кажется, что это не лекарство на него действует, — это сама Аня, ее голос, взгляд ее, аромат духов так нежно и замечательно работают над его покоем. Запах жасмина и розы, горько-сладкий… в нем больше горечи, чем сладости… он уже не замечает больничных запахов.

Антон вглядывается в глубину ее глаз, таких знакомых и родных, пытается разглядеть ответ на свой вопрос. Вопрос только один, но в настоящую секунду он — самый главный, самый важный для него. И вслух его произнести нельзя. Он это знает, чувствует. Этот вопрос можно задать, лишь находясь наедине с любимой. Это не для посторонних глаз и ушей.

Не может он выставлять свои чувства напоказ. И сейчас остается только смотреть ей в глаза. Антон боялся, что она отведет взгляд, ведь она не знает, что обезболивает вовсе не лекарство, а эти глаза. Аня что-то говорила ему, но он не слышал, находясь в полусонном-полупьяном состоянии. Не важно. Она тоже не скажет ничего главного, когда вокруг столько людей.

А пока — просто слышать ее голос, дающий такое мощное успокоение. Хотелось вдохнуть этот голос, чтобы каждый звук проник в него как можно глубже. А если этого голоса не будет, если он пропадет, то тогда и дышать будет нечем…

Как можно жить, зная, что она — где-то с другим, с кем-то, кто будет так же смотреть ей в глаза, кому дозволено будет прикасаться к ней, слышать этот единственно любимый голос…

И Антон снова всхлипнул и заплакал. Теперь уже навзрыд. Слезы сами лились из него, и как ни пытался он их сдержать, они текли и текли по лицу. Странно, думал Антон в наркотической полудреме, как же это так получается: глаз у человека всего пара, а слезы, говорят, текут в три ручья…

— Антон, — протяжно звал его голос Ани. — Ты чего? Успокойся, я уже закончила. Так хорошо себя вел… Ты просто молодец…

А Антон все плакал и плакал. Он и сам не мог этого объяснить. Не то чтобы себя жалко — нет, просто вновь представил ее вместе с другим. Он не смог ничего сказать Ане в ответ, только смущенно отвернулся, все еще продолжая всхлипывать.

— Пусть, это помогает, — сказала Аня кому-то, а рука ее нежно погладила его по голове, поправляя упавшую прядь волос. — Легче становится.

От этого жеста ему захотелось прижаться к ней, как когда-то к маме, уткнуться ей лицом в шею. Но — смотрели люди. Как же сейчас Антон их ненавидел!

Аня наконец вышла. Медсестра посмотрела ей вслед и перевела подозрительный взгляд на заснувшего мальчика.

В коридоре Аня сразу увидела заплаканную растрепанную женщину, которая встревоженно встала, стоило открыться двери. Аня сразу догадалась, что это мать Антона.

Женщина метнулась к ней.

— Доктор, — начала было она, но почему-то запнулась, словно испугалась какой-то нелепой ошибки.

«Опять моя внешность меня подводит, — мысленно усмехнулась Аня. — Я слишком молодо выгляжу, люди полагают, что в таком возрасте нельзя быть врачом».

— Вы — мама Антона? — спросила Аня и мысленно похвалила себя: избрала правильную интонацию. Голос спокойный, уверенный, преисполнен собственного достоинства. Впрочем, в мыслях царил хаос. Ведь это она, мать Антона, стоит перед ней, и никого иного, а именно ее сына она, врач, довела до попытки самоубийства.

Стоп, снова скомандовала себе Аня. С этим тоже разберемся потом. Проблемы решаются по мере их поступления. Сначала — поговорить с матерью, узнать как можно больше информации о произошедшем.

— Да, я — мама. Как он? Можно мне к нему? — В голосе женщины слышались растерянность, испуг и отчаянная мольба.

— Не волнуйтесь, ничего страшного. Мы наложили швы. — Аня преградила ей путь. — Он спит.

Не в том сейчас мальчик состоянии, чтобы выслушивать причитания и обвинения перепуганной мамаши. Женщина явно на грани истерического приступа. Аня поняла это моментально, еще тогда, когда заметила эти глаза, эти бесцельно мечущиеся пальцы, что судорожно сжимали сумочку. Она была хорошо и модно одета, однако одежда была измята, прическа всклокочена, макияж неопрятно растекся вокруг глаз.

— Я хочу поговорить с его врачом. — Женщина сделала попытку успокоиться, в ней даже проклюнулась напористость. Кажется, она переменила свои намерения — раз не пускают к сыну, буду разговаривать с врачом. Хочу — и буду. Только попробуйте остановить! Не имеете права отказать мне, матери!..

— Хорошо. — Аня усмехнулась. — Следуйте за мной.

Ничего не объясняя, она повернулась и пошла к себе в кабинет.

Женщина растерянно оглянулась на дверь, за которой оставался ее сын. Там, по ее мнению, должен был находиться врач, ведь никто больше оттуда не выходил, кроме этой молоденькой накрашенной медсестры… Но все же она пошла вслед за Аней, которая ни разу не оглянулась.

А зачем? Проверить, идет ли та женщина? Идет, наверняка идет. Что еще остается! А если и не идет, потеря невелика.

Они зашли в кабинет, где им никто не помешал бы говорить. У Анны Сергеевны имелся собственный кабинет. Так уж получилось, что в больнице был только один детский хирург — Аня. Детей лечить сложно, еще труднее их оперировать. Сначала обязательно нужно найти общий язык, добиться их доверия и любви. Только тогда они перестанут бояться нехорошего человека в белом халате, и это — половина дела на пути к выздоровлению.

Весь кабинет поэтому был завален детскими игрушками, а стены украшали яркие картинки. И конечно, цветы — иначе это был бы не Анин кабинет.

Цветы и игрушки создавали по-домашнему уютную атмосферу. Особенно детское внимание привлекал огромный круглый аквариум с большими лупоглазыми золотыми рыбками, которые смешно шевелили толстыми губами. Здесь, в этом кабинете, Аня смотрелась гармонично, детишки обожали ее. И кстати, белый халат она не носила — все, что угодно, только не белый халат, Именно он больше всего пугает.

И не только детей.

Аня жестом указала женщине на стул.

— Садитесь, — сказала она. — Я — лечащий врач вашего сына. Меня зовут Анна Сергеевна.

— Вы? — Та только охнула. — Такая молодая…

— Не настолько, как кажется. Это имеет отношение к нашему разговору?

— Нет. Извините… — Женщина замялась, не решаясь спросить то, что ее волновало.

В дверь постучали. Медсестра.

— Анна Сергеевна, мальчика перевезти в палату?

— Да, седьмая свободна, туда. Он уснул?

— Да. Но есть два свободных места в четвертой…

— Я сказала — в седьмую. И никого туда больше не кладите.

— Как скажете, — недовольно ответила медсестра и ретировалась.

Мать Антона наконец решилась:

— Его можно забрать домой? — Взгляд ее — настороженно-испытующий, голос слегка дрожит.

— Нет. Нужно проколоть курс антибиотиков, чтобы не начался воспалительный процесс.

— Это можно сделать и дома, — возразила женщина. — Мы наймем медсестру.

— Нет, я не могу этого позволить. И это решение не обсуждается. У Антона нестабильная психика. Он может повторить попытку самоубийства.

— Не говорите так, — воскликнула она, — это ужасно!

— Ужасны не мои слова, а то, что произошло. Еще ужаснее, если попытка суицида повторится.

— Но мне-то что теперь делать? Я не знаю, почему он это сделал! Я не знаю, как предотвратить!

— А что вы знаете?

Она растерялась, с удивлением и возмущением посмотрела на врача. Как она смеет задавать такие вопросы?! Это ее сын, и она, разумеется, знает о нем все. Или почти все.

— В каком смысле? — переспросила несчастная мать.

— Ну, что вы знаете о друзьях вашего сына? Чем он увлекается? Куда ходит, с кем общается? Есть у него любимая девушка?

Женщина пришла в еще большее замешательство.

— Я… да, я знаю его друзей, они иногда приходят к нам домой. А при чем тут девушка? Нет у него никакой девушки. Он же еще совсем ребенок!

Аня медленно покачала головой.

— Ему семнадцать, и это только на бумаге Антон еще ребенок — до тех пор, во всяком случае, покуда не достиг совершеннолетия. Но по своему физическому развитию он уже вполне сформировался, превратился в юношу. Созрел, если угодно. И вполне естественно, если бы у него была девушка.

Аня четко проговаривала каждое слово, будто лекцию читала. Мать же Антона выглядела сейчас так, как выглядит незадачливая школьница у доски — учитель спрашивает, а она не знает урока. Чувствовала себя соответственно.

— Его поставят на учет к психиатру? — пролепетала она. — И все из-за того, что он сделал?

— Нет, не поставят, — успокоила ее Аня. — Это раньше так было, а сейчас на учет не ставят. Психически-то он здоров. А с проблемой суицидального поведения обращаются к психологу. Скажите, когда в последний раз вы разговаривали с сыном по душам?

— Не помню… О чем нам разговаривать?

— О жизни, например. О любви, о дружбе, о проблемах, которые волнуют молодых. О музыке, которая ему нравится, наконец.

— То, что он слушает, — это ужас какой-то, а не музыка. Жуть, которую слушать невыносимо. Я его совершенно не понимаю, — оживилась она. — Музыка сумасшедших, не иначе. Я прихожу домой с работы уставшая, а в квартире грохот, даже уши закладывает. Я, знаете, запретила ему это включать.

— И он больше не включает?

— Только когда меня нет дома, — гордо произнесла женщина. — А вы что же, хотите сказать, что он сделал это из-за музыки своей?

— Нет. Он сделал это из-за того, что вы совершенно его не понимаете. В его жизни могло произойти что угодно, а вы ничего не знаете.

Антошкина мама сидела, понуро опустив голову.

— И что мне теперь делать? — спросила она. — Антон сам не хочет со мной разговаривать. Он отдалился от меня уже давно. И в свою жизнь, в свой мир никого не впускает. Он ничего о своих проблемах не рассказывает. — Теперь она чуть ли не плакала, почти кричала от своей беспомощности. — Доктор, может быть, вы с ним поговорите? Может, он вас послушает, вам хоть что-нибудь расскажет?

— Хорошо, — согласилась Аня. — Я поговорю.

— Но мне-то, мне все-таки, может, вы разрешите к нему зайти?

Аня утвердительно кивнула:

— Только не разбудите, не надо его сейчас тревожить.

— Хорошо-хорошо. Я тихонечко, на цыпочках.

После разговора с матерью Антона Аня чувствовала себя опустошенной. Хорошо, конечно, что она понятия не имеет о зловещей роли Ани во всем произошедшем. Значит, ее не сразу посадят в тюрьму за доведение до самоубийства, а после, тогда, когда соберут все необходимые улики. А может, никто ничего так и не узнает.

Но от этого легче не стало. Собственную совесть не обманешь.

Чужую совесть — это запросто, что Аня и продемонстрировала только что со всей наглядностью. «Как? Вы ничего не знаете о собственном сыне?» И все. Половина вины переложена на другого человека. Но своя вина от этого не уменьшилась.

«Все, хватит! Нужно отдохнуть. После подумаю, что можно сделать», — решила она.