Позволяю любить

Анна

Аня сидела на кухне с подругой. Тихий, спокойный вечер, уютно. На окне — занавески персикового цвета, она купила их недавно. Увидела — и просто влюбилась: цвет очень уж необычный, прозрачно-нежный. И сервиз на полке — в тон занавескам. Новенький, керамический, с изысканно-утонченным золотистым орнаментом.

Подруги пили чай с ароматом лесной земляники и неспешно беседовали о своем, о женском.

Вроде бы все хорошо, рассеянно думала тем временем Аня, а на душе — все-таки невыносимо муторно. Глупыш Антон остался жив, Катя повеселела. А сначала даже гулять не хотела идти, но пришла подружка — и она быстро передумала.

Марина вот приехала. С ней можно говорить обо всем, ничего не тая, раскрыть сердце, мысли, душу — и не бояться. Она все поймет, не осудит, не выдаст. С ней можно быть слабой, нет нужды изображать из себя самостоятельную, успешную и уверенную в себе женщину, можно просто быть самой собой: ранимой, растерянной, испуганной — короче, какой угодно можно быть рядом с Мариной.

— Мне не хватало тебя, — говорит Марина.

— Мне тоже, — отвечает Аня. — Очень.

Карие глаза Марины встречаются с голубыми Аниными глазами. Все недосказанное передается взглядом. Столько произошло, а они были так далеко друг от друга! Конечно, существует почта, функционирует телефония, внедрен Интернет. Интернет — величайшее достижение человечества! Но он не заменит живого общения, взаимопроникновения голубого и карего…

Общение, при котором не видишь собеседника и не можешь заглянуть ему в глаза, не приносит удовлетворения. После него всегда остается чувство недополученной радости и чего-то недосказанного. Недаром же существует выражение — «нетелефонный разговор». Правильно, есть в мире вещи, о которых не сообщают заочно. О них говорят только тет-а-тет, наедине, без свидетелей и посредников.

— Ты все еще любишь Сергея? — спрашивает тихо Марина.

В этом вопросе нет любопытства. Ноль наглости, минус беспардонность. Только лишь осторожное сострадание, трепетное беспокойство за подругу.

— Только тогда, когда вижу.

— Значит, у вас еще есть шанс быть вместе?

— Шанс быть вместе — есть, — задумчиво отвечает Аня. — Но шанса быть счастливыми — нет.

— Почему?

— Сама не понимаешь?

— Не понимаю.

— Разбитую чашку не склеишь, — выдает Аня серую прописную истину.

— Неправда. Можно склеить.

— Склеить-то можно, но напиться из нее не получится.

— Ты говоришь банальности, — так же тихо возражает Марина. — Не узнаю тебя. Прежняя Аня всегда была противницей банальных фраз и стереотипов, она жила наперекор и вопреки законам, ненавидела правила, ее невозможно было загнать в рамки.

— Прежней Ани больше нет, — отвечает Аня, и в этой фразе тоже слышен отзвук какого-то старого, пошлого и, конечно же, невыносимо банального водевиля. — Она умерла, давно уже, вместе со своим ребенком. Ей пришлось измениться, чтобы жить дальше.

— Хорошо, — соглашается после паузы Марина. — Но и он ведь — тоже изменился. На нем это тоже отразилось. Не спорь, я видела. Да-да, я встречала его. У Сергея глаза больной собаки, которую больно пнул хозяин, которая страдает от этого, жалобно скулит, но все равно к нему ползет. Он любит тебя…

— Не так любит, как надо.

— А как надо? Скажи ему.

— Поздно…

Марина хочет сказать еще что-то, но Аня жестом ее останавливает.

— Есть одна восточная притча, ты ее наверняка слышала. К Будде пришел его ученик и сказал: «Я не верю тебе, не верю, что ты всемогущ. Но если ты явишь мне какое-нибудь чудо, пусть даже самое незначительное, то я поверю тебе и охотно пойду за тобой…» Будда грустно улыбнулся и явил ученику чудо. Изумленный, но удовлетворенный ученик воскликнул: «Теперь я верю! И я пойду за тобой…» Но Будда его остановил: «Поздно. Теперь ты мне не нужен…»

— Да, я слышала такой рассказик. В той или иной форме…

— Тогда ответь, только честно. Тебе понятен смысл?

— Кажется, да. Вера должна быть искренней, безоглядной, как аксиома. А ученик желал не веры — собственной причастности к божественному.

— Именно. Это не может считаться истинной верой. Это — не настоящая любовь.

— Кстати, а какое чудо показал Будда?

— Рождение человека!

— А-а, ну тогда понятно! Твоя притча имеет двойной смысл, — произнесла Марина. — Ты не можешь ему простить то, что в свое время он не поверил тебе, что желал избавиться от собственного ребенка. Наверное, это правильно — с одной стороны… Ведь имеет же человек право на ошибку? Имеет, все ошибаются. Сергей — не исключение, он обычный человек, а не принц из придуманной сказки!

— Ты, как всегда, не желаешь сдаваться, — улыбнулась Аня. — Но он совершил роковую ошибку: разбил мою любовь.

— Стоп! Ты, кажется, совсем недавно призналась, что все еще любишь его.

— Остатки прежней Ани продолжают любить кусочки прежнего Сергея — вот и все. Наша жизнь изменилась. Когда я не вижу его, то даже не думаю о нем. Небо, знаешь ли, без него не рухнуло. И не рухнет, останется на прежнем месте, даже если я никогда не прощу его, даже если никогда не вернусь.

— Если хочешь знать, у тебя тоже глаза — как у той больной собаки. Только твоя собака сидит на могиле своего хозяина и тоскливо воет на луну, — заметила Марина.

— Поверь, вовсе не из-за Сергея.

— Так-так, — заинтересованно протянула Марина. — А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее.

— Мне тут один мальчик в любви признался… — начала было Аня, но вдруг запнулась.

— Симпатичный хоть?

— Угу.

— Опиши… — Марина перешла на полушепот. — На кого он похож?

— Нет, описывать тебе я его не буду. Просто вообрази себе Леонардо ди Каприо в молодости.

— Ты что, издеваешься? Да, мне нравится красавчик Лео. И что?

— Я не издеваюсь. Он и правда на него похож.

Марина задохнулась от изумления.

— Ну? Дальше? А ты что!

— А я его прогнала.

— Ну и дура. — Марина даже расстроилась.

— Была бы дурой — села в тюрьму за совращение несовершеннолетних. — Аня, в свою очередь, рассердилась. — Что прикажешь мне с ним делать?

— Сколько ему лет?

— Через месяц будет семнадцать, — созналась Аня. — Совсем еще крохотный…

— Ну, это уже не так страшно, как тебе кажется. Сейчас семнадцать, через год будет восемнадцать, подумаешь! За такой возраст в тюрьму уже не упекут, — уверенно констатировала Марина.

— Кстати, а где твой Лешка?

— Эй, не переводи, пожалуйста, разговор на другую тему. С моим благоверным все в порядке, он встретил приятелей по университету и, разумеется, завалил с ними в кабак. Ты давай-ка возвращайся на наезженные рельсы!..

Аня молчала, колеблясь: продолжать или свернуть-таки тему? Вовсе не факт, что не доверяла подруге — нет, доверяла! Сейчас она доверяла ей больше, чем самой себе. Но дальнейший разговор получался чересчур болезненным.

— Он пытался покончить с собой, — еле слышно сказала она.

— Да ты что?! — Марина аж руками всплеснула. — Дела-а… И ты, конечно же, чувствуешь теперь себя виноватой во всех смертных грехах?

— Да, — устало молвила Аня. — Во всех. И грехи эти действительно грозили обратиться в смертные.

А ведь, по сути, никто толком и не знал, насколько она действительно виновна, даже сам Антон. А Аня, можно сказать, своими руками толкнула его в пропасть. Говорят, словом убить можно. Именно это она и сделала, и не в переносном, а в самом буквальном смысле. Никогда и никому не признается она в содеянном кошмаре. Остается успокаивать себя типовым бредом: «Я не знала, что он совершит такое!..»

Это не помогает, потому что вранье. Она должна была знать, обязана была предугадать, просчитать все вероятные варианты, догадаться, прежде чем замышлять интриги, играть на чувствах других. И если сказать, что, дескать, не знала, что Антон такой ранимый, оправдание все равно получится неискренним. В его возрасте все ранимы. Это ж первая его влюбленность! Тут любое неосторожное слово способно привести к трагедии! Нельзя было так грубо отказывать — на улице, прилюдно…

Ладно. Хорошо хоть, обошлось, Антон все это пережил.

Но теперь — остановись!

Так нет же — не остановилась. Наверное, не нравилось, что мальчик вертится рядом и смотрит влюбленными глазами.

И тут подвернулся, как показалось, верный случай…

…Аня всегда нравилась мужчинам. Красивая, веселая, обаятельная, уверенная в себе — мужчины стремились с ней познакомиться. Обычно она сразу их останавливала, не оставляя ни малейшей возможности для дальнейшего развития отношений. А в тот раз — пожалуйста, позволила слишком много говорить человеку, который только-только с ней познакомился. Мальчишке!

Но… было в нем что-то трогательное, точнее, жалкое. Вот и пожалела.

А парень ни разу еще ни с одной девушкой не встречался. Он был немного некрасив и этого стеснялся… застарелые детские комплексы. У него имелся врожденный дефект — «заячья губа». В детстве сделали операцию, губу зашили, вышло неудачно — остался шрам, не исправлена пластика губ, нарушен зубной ряд, возникли проблемы с нависанием одного края десен.

Аня это сразу оценила профессиональным взглядом. Исправлять следовало раньше, а сейчас сложно… Но нет ничего невозможного.

Этот мальчишка, Антон, изначально наивно полагал, что Аня его не замечает. Но нет, она замечала, просто виду не подавала. А потом, после ее отказа, решила, что он окончательно оставит попытки сблизиться. Вот тут-то и следовало поставить точку.

Но показалось мало — захотелось закрепить результат. Воспользовавшись болтливостью Ирины, Аня как-то обмолвилась в ее присутствии, что, дескать, решительно выходит замуж за преподавателя-экономиста.

Результат — неудавшееся самоубийство мальчишки.

И ради чего все это? Ради себя, любимой, ради собственного спокойствия. Эгоистично, жестоко. Непростительно.

Как жить? Как исправить?

И как себя простить?

— Анюта, он остался жив, — снова начала говорить Марина.

— Я, представь, в курсе…

— Не перебивай, пожалуйста. На этот раз — да, остался. А если он повторит попытку?

— Я думала об этом.

— И что?

— Ничего. Я не знаю, что предпринять.

— Как не знаешь? — возмутилась Маринка. — Дай ему шанс!

— Ты с ума сошла!

— Вовсе нет! Это сейчас кого-нибудь шокирует, что ему всего семнадцать, а тебе двадцать семь. А через десять лет ему будет уже двадцать семь, а тебе — тридцать семь… таких пар — на каждом углу полно… Никто и не обратит на вас внимание.

— Вот это заглянула! Через десять лет… Да тут не знаешь, что через месяц произойдет! И потом, я не люблю его!

— А тебя никто и не заставляет его любить, — объясняла подруга. — Просто спаси человека. Позволь ему любить тебя, не отталкивай.

— М-м… — нерешительно произнесла Аня. Было видно, что развитие разговора очень ей не по душе. — Я подумаю…

— Думай. И чем быстрее ты это сделаешь, тем больше у мальчика будет шансов остаться в живых.

— Но это шантаж! Ничто не помешает ему увериться, что таким способом от меня можно будет добиться чего угодно. И не только от меня.

— А ты не позволяй ему этого. Так, как только ты умеешь. Очерти четкие границы: это можно, а туда — извините, нельзя. Сразу предупреди, что, если он еще раз попытается прибегнуть к суициду, ты больше не посмотришь в его сторону.

— Я подумаю, — повторила Аня.

Подруги надолго замолчали.

Чем ближе подбирался решающий момент встречи с Антоном, тем большую растерянность испытывала Аня.

Всю ночь она не спала. Думала, думала, ворочалась с боку на бок, но так и не нашла выхода. Нет, можно, конечно, притвориться ни к чему такому не причастной. Скажем, Антон не признавался ей в любви, она не прогуливалась у него на глазах с малознакомым (и малосимпатичным!) мужчиной, да и замуж не выходит — глупый, это же шутка…

И Маринка никому ничего не скажет. Есть такая поза страуса: голова в песок, меня здесь нет, моя твоя не понимай.

Только от себя таким способом не спрячешься.

А если бы его вовремя не обнаружила мама?

А он… Что он? Глупый ребенок. Он любил, она отвергла… В итоге он попросту не нашел другого способа пережить потерю. Антон еще совсем не знает жизни и любить толком не способен. Можно найти тысячи способов оправдаться и снять с себя всякую ответственность, можно даже бесконечно талдычить самой себе, что это его родители и его учителя обязаны были своевременно объяснить ему, что самоубийство — не выход.

Можно?

Можно!

Все религии мира осуждают самовольное лишение себя жизни. Любая вера стоит на страже ценности жизни и запрещает самоубийство. Это — слабая попытка избежать страданий, что ниспосланы Всевышним, грех, лишающий прощения и спасения. Самоубийцам отказывают в отпевании, поминальной службе и погребении на церковном кладбище…

Но никто не научил и не объяснил — значит, придется возложить такую миссию на себя, больше некому. Антон полюбил ее, и она, выходит, за него в ответе. Мы в ответе за тех, кого приручили…

Итак, Аня приняла решение. Она понимала, что добровольно, сознательно вступает на путь, полный трудностей и… и греха. Она весьма смутно представляла, какие именно проблемы ее ожидают, но подозревала, что весомые. В том, что они возникнут, она не сомневалась ни на секунду.

Аня вышла из дома на два часа раньше положенного времени. Хотелось побродить по тихим улочкам родного города, унять волнительную дрожь, остудить пылающую голову.

Октябрь, а погода необыкновенно теплая. Словно специально расстаралась, чтобы Аня вспоминала ту, другую, такую далекую осень.

В тот день также было тепло и солнечно, душа радовалась. Осенние унылые дожди отступили — наверное, опасались испортить свадебное торжество.

— Маленькая ведьма, ты наколдовала нам хорошую погоду, — шутил Сергей.

Белое воздушное платье невесты, что уже висело в ее комнате, ярко контрастировало с пестротой осенних красок. Деревья, радуясь скорому Аниному счастью, вспыхнули небывалой сочностью и одарили мир разнообразием всевозможных оттенков — они как будто соревновались друг с другом в окраске оставшихся листьев. Оранжевые кленовые, лимонные березовые, бордово-коричневые шиповниковые и огненно-красные рябиновые… листья большие и малюсенькие, с зубчатыми краями и пальчатые — они укрывали асфальт шуршащим густым ковром, пахнущим дождем и еще чем-то, пряным и возбуждающим.

Маленькие белоснежные туфельки осторожно ступали по этому лиственному ковру, усыпанному лепестками лиловых георгинов. Сергей поддерживал Аню под руку, словно боялся, что сейчас ее унесет порывом теплого осеннего ветра. Свадьбу планировали сыграть раньше, но по разным причинам постоянно откладывали. То Сергей болел, то Ане надо было ехать на семинар, то платье невесты оказывалось еще не готово. Так и затянули до осени.

Но Аня не жалела. Вокруг так красиво! Белые головки мелких хризантем путаются под ногами — это Маринка придумала посыпать цветами дорогу, по которой будут шествовать молодожены. Белые хризантемы похожи на платье невесты.

— Это цветы смерти, — судорожно шептала мама.

— Прекрати говорить глупости, — раздраженно отмахивалась Аня. — Хризантема символизирует солнце.

— Солнце символизируют желтые хризантемы, — упрямилась мать. — Именно они — цветы солнца, а белые хризантемы люди приносят на похороны.

— Не спеши хоронить меня раньше срока, — смеялась счастливая Аня. — Я только-только жить начинаю!

Она все время смеялась. Ее серебристый смех разливался по улице, эхом отражался от соседских окон. Анна еще не пригубила шампанского, а давно уже была пьяна. От счастья.

Во время церемонии Сергей разволновался, рука дрогнула, уронила кольцо.

— Не к добру, — шептались гости.

— Я не верю в суеверия, — громко говорила Аня.

И снова смеялась.

Через месяц после своей свадьбы Аня как-то сняла это кольцо перед операцией, а после — никак не могла отыскать. То ли украли, то ли закатилось куда-то. Что-то тревожное вкралось к ней в душу, но быстро забылось. Она купила себе другое. Но и это кольцо непонятным образом куда-то запропастилось. Купила третье…

Они отправились с мужем на море. Аня веселилась, как ребенок, плавала, плескалась, набирала пригоршни воды, подбрасывала вверх, брызгала на Сергея, хохотала и падала, а горько-соленые волны подхватывали ее. Миллиарды мелких капелек искрились на солнце и падали обратно в море. Была видна маленькая радуга… Когда же Аня и Сергей вернулись к себе в номер, она обнаружила, что и этого кольца на пальце больше нет. Решили, что соскользнуло с мокрой руки.

«Мистика прямо-таки, — думала Аня. — Кольцо было точно по размеру. Не могло оно соскользнуть. Однозначно. Даже когда я мыла руки с мылом, кольцо плотно держалось».

— Анна Сергеевна, вас вызывает к себе главврач, — раздался оклик, как только она вошла в больницу.

— Сейчас. Переоденусь и зайду.

— Нет, — возразила медсестра, и Аня вздрогнула, — он сказал, как только вы появитесь…

— Меня что, увольняют?

— Н-нет. — Та вдруг стала испуганно заикаться. — Н-не знаю…

— Тогда почему я не могу переодеться? — строго вопросила Анна.

— Он т-так сказал… я н-не знаю… — Медсестра чувствовала себя как на допросе.

— Когда не знаете, лучше переспросить. Или молчать.

Переодевшись, она отправилась в кабинет главврача, стараясь не задумываться о причинах столь срочного вызова. Сейчас все выяснится.

«Много будешь задумываться, скоро состаришься», — любил говаривать ее институтский учитель.

— Вызывали, Артур Маратович?

— Да-да. Вызывал, Анюта Сергеевна. — Главный поднял на нее подслеповатые глаза. — Тут на вас жалоба поступила.

Он был не молод, но и не производил впечатления старика. В свои шестьдесят продолжал оперировать, но только взрослых. За детей больше не брался, после одного непростого случая, в результате которого едва не скончалась трехлетняя девочка. Операция завершалась, осталось наложить швы. Ткани рвались. Слабо затянешь — края не смыкаются, сильно — нитка режет ткань. Вдрызг режет… Шов уже делать было негде. Ассистировала Аня, она как раз только-только окончила интернатуру. Аня молча взяла у него из рук инструменты. Он не стал спорить (от напряжения горло свело судорогой, слова вымолвить не мог). Как у нее получилось тогда наложить ребенку швы, она и сама не знает. Да и не важно. Главное — смогла!

После этого случая он перестал смотреть на нее свысока. Можно сказать, она спасла не только девочку, но и его репутацию. Ведь на нем лежала вся ответственность за пациентку.

— Уж не медсестра ли Степанова? — догадалась Аня.

— Угадала, — подтвердил Артур Маратович. — А теперь скажи как на духу: ты оскорбляла ее прилюдно?

— Нет.

— А она утверждает обратное. Вот, докладную написала. Можешь почитать, — предложил он.

— Не буду, — отказалась Аня. — Жаль тратить время на глупости. И вообще, это мне впору жаловаться на Степанову. У меня пациент на столе кровью истекает, а она переспрашивает, что он там такое выкрикивает. Не до миндальничания, знаете. Мне пришлось дважды повторить ей указания, специально для особо неповоротливых.

— Так-так-так, — произнес главврач (он всегда «так-такал», когда дело продвигалось к принятию важного решения). — А что там кричал пациент?

— Я не прислушивалась. — Аня рассмеялась. — Кажется, хотел, чтобы я ушла.

— Ясненько. Испугался. А что, молодец, правильное принял решение! Кого боишься, того и убрать с глаз долой, чтобы не маячил тут. — Главный развеселился. — А чего он резаться-то удумал?

— Не знаю. Вот как раз хотела пойти пообщаться с ним по душам.

— Правильно, — снова одобрил главврач. — Иди скорее, а то, не дай Бог, он тут повторит нам свой подвиг. Мы потом эту кашу не расхлебаем…

Когда Аня вошла в палату, Антон притворился, что спит. Как вести себя после того, что произошло?

Аня села прямо на кровать, взяла его за руку:

— Антон! Я вижу, ты не спишь.

Он медленно повернул голову. Стыдно. Стыдно смотреть в глаза, которые вдруг оказались так близко. Он столько раз представлял себе различные ситуации, когда она берет его за руку. Но ни разу не мог вообразить этого в больнице.

— Зачем ты так поступил?

Он молчит. Как ответить на вопрос, если она и сама знает?

— Как ты после этого будешь дальше общаться? — продолжает спрашивать Аня. — С родителями, друзьями? А?

— После этого я не должен был остаться жив, — разозлился он вдруг и выдернул руку. — Учить меня пришла? Ты не учитель, ты — врач. Вылечила — и свободна.

— Раз никто из учителей и родителей не научил тебя, значит, придется мне.

— Думаешь, получится? — хмыкнул он. — Чему собираешься учить?

— Жить. Получится или нет, не уверена. Буду говорить очень долго, а ты слушай и не смей перебивать. Если захочешь понять меня, то поймешь, если поймешь, то научишься, ну а если нет — значит, я зря потратила на тебя время. А для начала попробуй досконально в себе разобраться и ответь-таки мне: что подвигло тебя на такой поступок?

В ее голосе вновь появились те нотки, которые заставляли людей подчиняться ее приказам. Она в такие минуты не повышала голос — наоборот, говорила тише. И все замирали, прислушиваясь. И, как загипнотизированные, делали то, что она говорила.

— Ты выходишь замуж. Я не могу без тебя жить, — еле слышно прошептал Антон и отвернулся. Не мог на нее смотреть в этот момент.

— Не буду спрашивать, кто тебе такое сказал, это не важно. Пока — урок первый. Ты сделал это совершенно напрасно. Я не выхожу замуж. Признаюсь тебе по секрету, я там уже однажды была, мне не очень понравилось.

Антон аж вскочил. Она легко толкнула его в грудь, он рухнул обратно на подушку как подкошенный.

— Лежи. Я не закончила. Урок второй. Таким способом, какой избрал ты, добиться ничего нельзя. Это тупиковый метод. Ты либо умрешь и уже никогда ничего не получишь, либо останешься жить, но тогда тебе будет стыдно перед всеми. Как сейчас. Особенно перед родителями. На всю оставшуюся жизнь ты будешь перед ними в неискупленной вине. Это тебе еще крепко повезло, что о произошедшей трагедии известно только тебе и твоим родителям.

— И еще всей больнице, — поправил ее Антон.

— Медперсонал не имеет права разглашать сведения о пациентах. Это преступление. Понятно?

Антон кивнул.

— С родителями разбирайся сам. Советую: пообещай им, что больше никогда так не поступишь. А что касается всех остальных — можно сказать, например, что поскользнулся в ванной, навернулся и порезал руки осколками зеркала.

— Наврать, значит, — усмехнулся Антон.

— Не хочешь врать? Скажи правду. Услышал, мол, глупую сплетню, поверил, пытался наложить на себя руки от безответной любви, не получилось… Красиво?

Антон снова отвел глаза.

— У меня как-то однажды было точно такое же желание, — продолжала Аня. — Человек, которого я безумно любила, разрушил все, что было между нами. А после этого внушал, что я — истеричная дура, веду себя как капризный ребенок и не желаю нормально жить. С ним жить. Я продолжала его любить и жить без него не могла. Но и обитать рядом с ним, теперешним, сил у меня тоже не имелось — ведь тот, прежний, которого я полюбила, безвозвратно исчез… Выхода из этого замкнутого круга я не видела, оставалось умереть. И я уже собиралась, да… Но вовремя поняла, что этот человек причинил боль не только мне, но и моей маме, моей сестре. Им тоже пришлось тяжело. А если я еще и умру, им станет совсем невыносимо. Я буду хуже, чем он… И я стала желать ему мщения. Страшного мщения! Такого, чтобы он страдал в десятки раз сильнее меня. Я живо представляла себе, как однажды приду к нему и застрелю. Нет, лучше зарежу, медленно, по кусочку… а вокруг будет много-много крови, целое море… Но и этого я делать не стала.

Аня видела, как внимательно слушает ее Антон. У него был такой вид, будто сейчас он сам готов пойти и убить того, кто причинил ей страдания.

— Почему не стала? — спросил он.

— Я поняла, что если бы мне привелось его убить, то он просто-напросто умер бы и никогда уже не мучился. А если бы умерла я, то он тотчас забыл бы обо мне и тоже особо не переживал бы. Я решила остаться пожить… и он тоже живет. Живет и терзается от того, что ничего не может вернуть. Этот человек корчится от бессилия и собственной беспомощности.

Она замолчала. Антон тоже молчал.

Аня снова взяла его за руку, тронула за подбородок, подняла его голову и заглянула в глаза.

— Пообещай мне прямо сейчас, что ты никогда больше не станешь решать свои проблемы таким способом, — потребовала она. — Предупреждаю: если ты это сделаешь, то, что бы ни произошло, я даже не взгляну в твою сторону. Умрешь — на похороны не приду. Выживешь — тем хуже для тебя. Обещай!

— Клянусь! — торжественно изрек Антон.

Аня встала, собиралась уйти. Он сжал ее ладонь, пытаясь удержать.

— Разреши мне любить тебя, — тихо прошептал он.

— Давай потом об этом…

— Когда?

— Не сейчас. Я устала. Хоть ты не мучай меня.

— Хорошо… потом…