Предатель. Замуж за бывшего

Глава 6

Маленький колокольчик над дверью свадебного салона звенит, когда мы заходим внутрь. Все здесь говорит о роскоши, изяществе, о мечте каждой девушки, но мне хочется просто развернуться и уйти. Мама идет рядом, ее лицо напряжено, губы поджаты в тонкую линию.

— Давай закончим это побыстрее, — шепчет она, когда консультант подходит к нам, сияя профессиональной улыбкой. — У меня другие дела.

Она смотрит на меня как будто из-под тяжелого облака. Ее разочарование висит в воздухе, и я чувствую его всей кожей.

— Добро пожаловать! — радостно говорит консультант. — Мы подготовили несколько потрясающих платьев для вас. Хотите, начнем с классического или что-то более современное?

Мама кривится, будто не может сдержать презрение. Я вижу это. Даже не смотрю на нее, но знаю — она здесь только ради меня, хотя в каждом ее жесте, каждом вздохе чувствуется, что ей это противно.

— Без разницы, — отвечаю я быстрее, чем нужно. — Просто что-то… белое.

Консультант моргает, растерянно глядя на меня, но тут же продолжает улыбаться, словно ничего не произошло. Она кивает и уходит за платьями, оставляя нас наедине.

— Прошу тебя, подумай еще раз! — снова начинает мама. Ее голос режет, как холодный нож. — Это же ошибка, Алиса! Ты не будешь счастлива с тем, кто способен тебя предать!

Я поворачиваюсь к ней, но не нахожу слов. В горле все пересохло, и единственное, что я могу сделать, — это отвернуться снова к платьям, которые висят в зале. Такие красивые, такие безупречные. Как декорации для чужой, счастливой жизни. Жизни, которой у меня не будет.

— Булат… — начинаю я, но мама резко поднимает руку, перебивая меня.

— Не произноси его имя. Я не хочу даже слышать о нем, — ее глаза сверкают гневом. — Ненавижу этого мерзавца!

Что я могу ей сказать? Она не собирается смягчаться и защищать его бесполезно. Мама сжимает губы еще сильнее, но больше не говорит ничего. Консультант возвращается, неся несколько платьев на вешалках. Ее радостный голос снова заполняет пространство.

— Вот, посмотрите! — она разворачивает передо мной платье, усыпанное крошечными жемчужинами. — Думаю, оно вам прекрасно подойдет.

Я смотрю на него, но вижу лишь белое пятно. Все это кажется таким абсурдным. Платье. Свадьба. Булат. Наши жизни переплетены, но ни одно из этих звеньев не настоящее.

— Примерь, — сдавленно произносит мама.

Голос ее звучит так, будто она готова в любой момент сорваться, но все же хочет увидеть этот фарс до конца. Я беру платье и медленно направляюсь в примерочную, чувствуя, как внутри все клокочет, как будто кто-то запер меня в коробке с воспоминаниями и болью. Медленно надеваю платье, ткани шуршат под пальцами, как будто шепчут мне: «Это не твое».

Когда я выхожу из примерочной, консультант ахает от восторга. Мама молчит, просто смотрит на меня, и в ее взгляде отражается все — и боль, и разочарование, и горечь. Она видит перед собой невесту, но не ту, которую мечтала когда-то увидеть.

— Красиво, — тихо говорит мама, но ее голос полон печали. Она улыбается мне, но это не радостная улыбка. Это что-то между грустью и попыткой поддержать.

Я смотрю на свое отражение в зеркале. Белоснежное платье струится по моему телу, идеально подчеркивая каждую линию. Оно должно было бы сделать меня счастливой, вызвать дрожь предвкушения. Но я чувствую только пустоту. Мама сидит на пуфе неподалеку, скрестив руки на груди, и молча смотрит на меня.

— Нравится? — спрашивает консультант. Я киваю, но без особого энтузиазма.

— Примерь другое, — говорит мама. — Это не твое.

Я соглашаюсь, но внутри меня пустота. Мне уже все равно, какое платье я выберу. Это не будет мое платье, свое я уже отдала когда-то Тане, поборов искушение разорвать его в клочья от боли, которую причинял один его вид.

Тем не менее, второе платье, которое я примеряю, заставляет меня внимательнее смотреть на свое отражение в зеркале. Оно почти невесомое, с легкой струящейся тканью, которая падает мягкими волнами до пола, подчеркивая фигуру, с изящными кружевными вставками и жемчужными пуговицами. Это именно тот элегантный минимализм, который мне нужен.

Когда я выхожу в этом платье, мама слегка меняется в лице. В ее глазах появляется теплый, даже одобрительный огонек.

— Вот это… тебе действительно идет, — говорит она и я едва сдерживаю слезы, потому что наконец-то чувствую хоть минимальную поддержку.

Когда мы выходим из салона и молча идем вниз по улице, я осмеливаюсь взять маму за руку и когда она слегка пожимает мои пальцы, облегченно выдыхаю. Мы справимся с этим. Она потихоньку остывает, смиряется, а если мама сможет принять мое решение, то и папу она заметно смягчит. Наша семья сможет пережить этот раздор.

Тем же вечером Эля лежит на ковре посреди гостиной и увлеченно грызет резиновую игрушку в форме зайца. Ее пухлые маленькие пальчики, едва умещающие игрушку, сжимают ушки зайца так, что тот жалобно пищит при каждом движении. Я сижу за столом, пытаясь сосредоточиться на экране ноутбука, но эта тишина, прерываемая только писком игрушки и случайным лепетом Эли, как будто проникает сквозь меня.

Я не хотела здесь быть. Не хотела находиться в одной комнате с ней. Няня только что вышла на кухню, принеся ее сюда и попросив меня присмотреть за ней буквально пять минуточек.

«Это ее ошибка», — думаю я, стараясь делать вид, что ничего не происходит. Я даже не поворачиваюсь в сторону Эли, хотя ощущаю ее взгляд на себе. Она наблюдает за мной.

— Буа-буа, — бормочет Эля, и звук этого ее лепета эхом разносится в тишине.

Я не реагирую. Или, по крайней мере, пытаюсь. Она слишком похожа на своего отца, слишком. Та же линия подбородка, те же серые глаза, блестящие, когда она смотрит на тебя, как будто знает больше, чем может сказать. Но, в отличие от Булата, в ее взгляде нет насмешки. Ее лицо светится чистотой и наивностью.

— Буа-був, — повторяет она настойчивее, как будто пытаясь привлечь внимание.

Я закусываю губу, делая вид, что занята. Смотрю на текст на экране, но слова расплываются перед глазами. Эля, разочарованная отсутствием реакции, выплевывает игрушку, и она падает на ковер с мягким звуком. Теперь она внимательно смотрит на меня, ее глаза становятся еще больше, как будто она раздумывает, как бы ко мне подобраться. Я чувствую, как напряжение внутри растет, и чем ближе ее взгляд, тем больше мне хочется убежать из этой комнаты. Это странное чувство — страх перед десятимесячным ребенком, но я не могу иначе. Она дочь той женщины. Женщины, которая разрушила все, что у нас было с Булатом. Эля — живое напоминание о том, чего я не смогла удержать. Каждый ее жест, каждая кудряшка — это удары по моей ране, которая никак не затягивается.

— Був, — вдруг произносит она, издавая странное сочетание звуков. Я вздрагиваю.

— Что? — не успеваю я удержать себя, как тут же оборачиваюсь к ней. Эля улыбается, показывая свои крошечные зубки, будто празднуя свою маленькую победу. Она как будто знает, что привлекла мое внимание, и этим наслаждается.

— Буа-був, — снова повторяет она, вытягивая ко мне руки.

Мое сердце сжимается. Она слишком мала, чтобы понимать, что делает, просто тянется к единственному взрослому поблизости, но ее вытянутые ко мне руки, маленькие пухлые ладошки… Почему-то я не могу отвернуться.

— Играй сама, — раздраженно говорю я, хотя голос дрожит.

Эля смеется. Этот звук — нежный, звонкий, как будто маленький колокольчик где-то звенит, и в этом смехе нет ни капли насмешки. Только чистая радость. Она тянется ко мне, пытаясь подняться на своих маленьких ножках, но тут же падает обратно на попу. Это не останавливает ее — она делает новую попытку, снова вытягивая ручки ко мне. Я смотрю на нее и понимаю, что она просто хочет подойти ко мне. Я просто… объект ее внимания. Как стул или игрушка. Ей все равно, кто я. Эля ползет ко мне по ковру, напевая какую-то тарабарщину себе под нос. Ее движения такие неуклюжие, но в этом есть что-то бесконечно милое. Когда она наконец добирается до моих ног, она подтягивается, цепляясь за мою ногу, и тянет за подол моего платья. Я смотрю на нее сверху вниз и чувствую, как этот маленький человек заставляет меня впервые за долгое время улыбнуться. Но я быстро прогоняю эту мысль, стиснув зубы.

— Что ты делаешь? — говорю я резко, но не двигаюсь, как будто приклеена к месту.

Эля смеется, и это заставляет меня еще больше смутиться. Она тянется к моим рукам, и я, словно по инерции, наклоняюсь, чтобы помочь ей подняться. Ее пальчики цепляются за мои, и я ощущаю тепло ее крошечных ладоней. Она встает, шатаясь, но тут же начинает хихикать, как будто каждый ее шаг — это великая победа.

— Ну вот, — бормочу я себе под нос. — Что ты от меня хочешь? Я не Булат и не Ксения.

Она не отвечает — конечно, не отвечает. Только улыбается, глядя мне прямо в глаза и я снова чувствую, как внутри все переворачивается. Это чувство… странное. Я не хочу его чувствовать. Не хочу привязываться к ней, но почему-то мои руки сами тянутся, чтобы поддержать ее, когда она пытается устойчиво стоять на ногах. Ее смех и радость вдруг становятся заразительными, и я сама не понимаю, как начинаю тихо смеяться в ответ. Мы так и стоим — она держится за мои пальцы, я держу ее, и мир на мгновение становится меньше, тише, пока в него не врывается раздраженный голос Булата.

— Что это ты делаешь?

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Он стоит на пороге, недовольно сдвинув брови при виде того, как я держу его дочку.

— В смысле?

— Где ее няня?

— Пошла перекусить. Какая муха тебя укусила, Исаев?

Почему он смотрит так, будто я делаю что-то непозволительное? Булат подходит ближе, не сводя с меня взгляда. Его лицо напряжено, челюсти сжаты. Он присаживается на корточки рядом с дочкой, и Эля тут же, забыв обо мне, радостно тянется к нему, как будто все это время ждала именно его. Он подхватывает ее на руки, и она мгновенно обнимает его за шею своими маленькими ручками.

— Не надо, — тихо, но резко говорит он, не глядя на меня, его взгляд сосредоточен на девочке. — Не играй с ней, не нянчись, и вообще, постарайся ограничить контакт, когда мы не на людях, Алиса.

— Это просто ребенок, Булат! — возмущаюсь я. — А я педиатр, если ты забыл! Я не наврежу ей, я знаю, как обращаться с детьми!

— Я так и не думал, Алиса. Я просто не хочу, чтобы она к тебе привязывалась, — его слова звучат, как приказ, без тени сомнения. — Ты не ее мать.

— Я знаю, — отвечаю быстро, почти шипя, чувствуя, как внутри нарастает волна раздражения. — Но кто сказал, что я собираюсь стать ей матерью?

Булат хмурится, прижимая Элю ближе к себе. Она увлеченно играет с его воротником, ничего не подозревая о том, что происходит вокруг. Он выглядит так, словно хочет отгородить ее от всего мира, включая меня. И это задевает.

— Вот именно, — говорит он, голос холодный, как лед. — Ты уйдешь. Когда эта игра закончится, ты уйдешь, и я не хочу, чтобы она страдала из-за того, что потеряла еще одного человека. Ей не нужно привязываться к тебе. Ты и так здесь чужая. Давай не будем усложнять это еще больше.

Его слова колют, как ножи. Чужая. Я знаю, что он прав. Все это с самого начала было делом договора, ничего личного, но почему-то это звучит так, словно он намеренно втаптывает меня в землю. Напоминает о том, что я всегда останусь на расстоянии, всегда буду чужой для них обоих.

— Чужая? — я криво усмехаюсь, чувствуя, как внутри нарастает гнев. — Ты сам хотел, чтобы я была здесь, Булат. Это твоя игра. Но теперь ты говоришь мне, что я должна быть как мебель? Присутствовать, но не существовать?

Он смотрит на меня с той же ледяной решимостью, будто мои слова ничего не значат. Как будто все это — просто шум.

— Это не игра, Алиса. Это — моя жизнь. И я не хочу, чтобы ты ее осложняла.

Я застываю. Его слова, как плевок в лицо. Он говорит о своей жизни, но не о моей. Как будто моя собственная жизнь в это уравнение не входит.

— Я не собираюсь усложнять твою жизнь, — бросаю я, стискивая зубы. — Я стараюсь не вмешиваться. Но ты забываешь, что Эля — тоже человек. Если она ко мне тянется, это не моя вина.

Булат тяжело выдыхает, глядя на свою дочь, которая, счастливая в его объятиях, продолжает играть с его воротником. Он явно пытается сдержаться, но его голос звучит все так же жестко, когда он отвечает:

— Ты не понимаешь. Я не хочу, чтобы она привязывалась к кому-то, кто уйдет. Она уже потеряла одного человека.

Я резко выдыхаю, понимая, о ком он говорит. О Насте. О своей бывшей жене и матери Эли.

— Булат, я…

— Хватит, Алиса, — он перебивает меня, и в его голосе звучит стальная нота. — Не заставляй меня повторяться.

Мы смотрим друг на друга, и я чувствую, как в груди все замирает от гнева, обиды и еще чего-то, что я не могу назвать. Я не хочу, чтобы Эля страдала. Но неужели он думает, что я могу беспрекословно следовать его желаниям, не отклоняясь от курса? Я ведь живой человек, а не робот!

Булат разворачивается, уводя Элю к двери, но перед тем, как уйти, он бросает через плечо:

— Держи дистанцию, Алиса. Это не просьба.