Предпоследняя былина

Глава 25

Есть такой способ разговора – тайнословие. Чтобы овладеть им, надо обладать магией и хорошо знать человека, с которым говоришь. Естественно, у каждой валькирии был свой тайнослов, точнее, отдельный для каждого, с кем общаешься. Например, мой разговор с Виталией не понял бы никто… кроме Олюшки. Да, есть и такой феномен: если любишь – понимаешь тайнослов любимого. Еще фамилиары понимают такие разговоры своих витязей, к слову сказать.

Таисия сразу поняла, что произошло, но, даже узнав причины, не согласилась с тем, что я сама виновата.

– Вика, ты же знаешь, у нас есть оружие против Пастырей. Например, Смертоносцу он ничего не сделал бы…

– Потому что тот уже мертв? – предположила я.

– Технически говоря, они не мертвы, а пребывают в коме. Но до того как стать Смертоносцами, каждый из них сражался с несколькими Легионерами, а те посильней Пастырей будут, – Тая вздохнула, – Если Пастырь появился здесь, значит, идет перерождение. Зоны пробуждаются от сна, да и не только они. Не знаю, какое осиное гнездо вы разворошили своей поездкой в Одессу… На нас ведь тоже напали. Аккурат как Терни бросился тебе на помощь.

– Думаешь…?

– Ничего я пока не думаю. Одно знаю: если бы не Поток Славутич, одна от них не отбилась бы. И ведь что характерно – в его воеводстве внезапно появилась такая уйма чужих, да еще и во главе с какой-то Тварью, подобной которой не видела никогда. Так что если бы не Поток, лежали бы мы с Оксаной на дне речном.

Я задумалась, и напрочь пропустила мимо ушей все, что Тая говорила Терни. Очнулась только тогда, когда мы уже поворачивали к берегу. Причем не к правому, а почему-то к левому.

– А куда это мы? – спрашиваю.

– К тебе в Слободу. Потом сама все поймешь.

Ну, в общем, мы действительно оказались у моей слободы. Сердце заныло от тоски – эти заросли ивы, эти ольшаники и березняки слишком часто видели здесь счастливую пару, когда я еще была Тринадцатой Валькирией.

– Ау! Ау, странники!

Я замираю на месте. Галлюцинации не могут быть столь явственными. Но, к счастью, это не галлюцинация. Кое-как (с одной рукой это непросто), слезаю с Пушинки и бреду сквозь сплетения веток ив, не замечая, как они хлещут по лицу и рукам. Она ждала меня на полянке, которую мы вместе нашли когда-то давно. Здесь из-под рыжевато-серого, поросшего мхом валуна бежал веселый ручеек, у подножья камня образовав небольшое озерцо с кристально-чистой водой. Рядом с ручейком я когда-то справила лавочку со спинкой. Раньше мы часто бывали здесь с моей Княгиней.

Она сидела на лавочке и ждала меня, моя Олюшка. Только сейчас поняла, как на самом деле по ней соскучилась. И когда Оля поднялась на ноги, чтобы броситься ко мне, я опередила ее, быстро преодолев разделяющее нас расстояние, чтобы заключить в свои объятия. Увы, объятий в полном смысле слова не получилось – правая рука по-прежнему свисала безвольной, лишенной чувств плетью. Но я прижала Олю к себе, стала целовать, а потом почувствовала под губами влагу и увидела ее огромные, заплаканные глаза.

– Олюшка, ну что ты плачешь? – спросила я. – Все хорошо. Я же с тобой!

Она машинально кивнула.

Мы молчали, но не потому, что нам нечего было сказать друг другу. Наоборот, молчали оттого, что не знали, как все это выразить.

– Идем, – наконец сказала она и улыбнулась, но слезы маленькими бриллиантами еще искрились на ее ресницах.

– Куда? – спросила я и коснулась губами ее глаз, осушая слезы.

– К тебе в слободу, – ответила она и замолчала, слегка склонив голову.

– Почему в слободу?

– Не хочу в Стольный, – призналась Оля, и вдруг я поняла, что она преобразилась, и в моих одноруких объятиях уже не Княгиня Сумеречной Земли, а моя ясочка, моя любимая: – Хочу побыть только с тобой. Дела подождут, а за Терни не волнуйся – Кудрявая с ним, и, боюсь, она теперь от него не отстанет.

– Как и я от тебя.

Но, конечно, умом я понимала, что не все так просто. В Стольном сейчас небезопасно, и Ольге не хочется привлекать внимание к моему возвращению. А из моей слободы она по старинному пути попадет на Старочерниговский тракт, который издревле охраняет сам Смертоносец Илья и волки князя Черниговского, ведь тракт в Империю ведет… Да и, в конце концов, мне вряд ли захочется сейчас появиться в казармах…

Но какое это имеет значение? Пастырь много отнял у меня, но и кое-что подарил; я пока не могу понять, что это, но теперь вещи, из-за которых раньше могла тут же выйти из себя, теперь кажутся сущим пустяком по сравнению с болью, которую я при этом могу причинить близким. Наверное, повзрослела. Надо у Виталии спросить при случае.

И, словно услышав мои мысли, над нами пролетел сизарь, и, усевшись на ветку сосны, уставился на нас с Княгиней. Я подмигнула птице, и мы направились дальше.

Очевидно, Единица привела ко мне Оксану и Пушинку с пуссикетом, а сама умчалась домой. Мы с ней, фактически, были соседями – наши слободы разделяла широкая, но мелкая протока. Тая – единственная из Валькирий, которая жила в своей слободе постоянно, и единственная женатая Валькирия, кстати. От ее места обитания под Славутой-рекой идет подземный ход аж до старинного серого здания недалеко от Болота – именно по нему я когда-то сбежала из Стольного от Олюшки. Какая ж дура была тогда, Боже мой!

Терни тоже был на слободе с Кудрявой. На меня он обратил внимания не больше, чем на пуссикета. Ну и ладно, пусть отдыхает. Кто-кто, а он точно заслужил отдых.

А я провела этот вечер с Олей. Мы словно сговорились вовсе не затрагивать тему происходящих событий. Зато другой животрепещущий вопрос мы подняли почти сразу же.

– Между прочим, – Оля плюхнулась в здоровенное кресло у окна, точную копию одной довоенной вещи (его мне Виталия подарила), – я уже начала подготовку к свадьбе. Хочу сыграть сразу после Покрова.

– Это ж меньше, чем через месяц!

– И что с того? Не нагулялась еще? – в тоне Олюшки, тем не менее, не было ни малейших признаков неудовольствия.

– Нагулялась, – буркнула я. – Просто…

Присаживаюсь на подлокотник кресла и наклоняюсь к ее ушку:

– Оля… – шепчу смущенно. – Мне страшно.

Оленька рассмеялась звонко, будто колокольчик зазвенел:

– Это мне должно быть страшно, я ж у нас в семье молодая невеста… – а затем добавила серьезно. – Ну и чего ты боишься? Потери свободы?

"Да на кой ляд мне эта свобода?" – подумала я, но вслух сказала другое:

– Да нет… просто всегда страшно, когда непривычно.

– И это говорит мне витязь! – глаза Олюшки искрились смехом. – Лучший витязь Княжества!

– Лучший витязь у нас Добрыня, – парировала я. – И потом, ты же знаешь, глаза боятся…

– …а руки распускаются, – хихикнула Оля и на миг посмурнела, должно быть, вспомнила, что рука-то у меня одна. А затем схватила вторую, обняла себя ей и прижалась ко мне: – Хотя как по мне – пусть себе распускаются. Это к тому, что завтра я тебя обязана представить Двору.

– Меня? А они меня не знают?

Определенно, неуклюжесть в новом статусе изрядно веселила мою невесту:

– Ну ты и глупая у меня, – отвесила она шутливый подзатыльник. – Они знают Тринадцатую Валькирию, а не Нареченную Княгини. И потом, там будут послы – Империи, Султаната, даже из Наместничества будут.

– Вот именно этого и боюсь, – сказала я предельно честно. Псья крев, почему ж мне так хорошо? Руки, считай, нет. Фамилиар меня игнорирует. В Одессу съездила почем зря. Задачу свою так и не решила.

А счастлива, как кошка.

Ольга взъерошила мне волосы:

– Да, настоящий витязь! Отважна в бранях и стеснительна на балах… идем в баньку, а? Давненько я в баньке не парилась!

И вроде такая мелочь, а если вспомнить прошлое, говорит о многом. Такая она, моя Олюшка – мудрая и простая, решительная и стеснительная, хрупкая и величественная. Моя невеста и моя Княгиня…

В окно заглядывала надкушенная слева луна, серебря дощатый пол и развевающиеся занавески на окошке. Я осторожно убрала руку Олюшки со своих волос, неохотно выпустила любимую из объятий и встала. Она тут же свернулась калачиком, я накрыла ее одеялом из нежной шерсти какого-то животного с окраин Султаната, мягким и теплым, и, не одеваясь, выскользнула на крыльцо. Было прохладно, даже холодно. Поежившись, спустилась по тропинке к реке.

Ночью вода Славуты кажется черной, как смола; по этой черноте к берегу протянулась серебристая дорожка от висящей над темными кронами трухановской чащи луны. Я нырнула прямо в обжигающий холод этой дорожки и поплыла. Кто сказал, что огненная Валькирия не должна любить воду? Что за ерунда! Лично я в это не верю, особенно после того, как Виталия без особого труда превратила стоявший на столике перед рыжей девчушкой со смешными косичками стакан холодной ключевой воды в стакан огня, затем в порыв ветра, а потом просыпала на пол горстью пыли. Все стихии связаны между собой, и их вражда – лишь кажущаяся…

Полежала на мелководье, глядя на черный бархат ночного неба, усыпанный искрами звезд, а затем вышла из воды. Я хотела было направиться к слободе, но тут мое внимание привлек предмет, отчетливо белеющий в невысокой, не успевшей еще зароситься траве.

С удивлением я подняла его с земли. Это был Лист! Странное наследие доапокалиптического мира – сейчас их не делают, только иногда находят. Лист – это, простите за тавтологию, лист, для удобства сворачиваемый трубочкой. Он может показать тебе с высоты птичьего полета место, где ты находишься. Иногда на нем появляются странные письмена, либо совсем незнакомые, либо непонятные. Говорят, Лист может помочь найти клад довоенных вещей, и раньше, мол, такое случалось часто, но на моей памяти не было ни разу.

Сначала у меня даже сердце екнуло – как-никак, древняя вещь, и какая полезная… Лист, правда, оживить надо. Смотреть на него долго-долго, пока не появится что-то. Как правило, те самые старинные письмена, картины диковинные какие-нибудь. Вот я найденный развернула и только хотела оживить, а он сразу и откликнулся. И тогда поняла – да это ж мой собственный Лист! Я его утром тут выронила, когда к Оле бросилась.

Хотела было уже обратно свернуть в трубочку, но вдруг остановилась, потому что на Листе появились строки.

"Разлучишься – сохранишь; останешься – потеряешь.

Убежишь – победишь; защищая – проиграешь.

Там, где нет давно воды, встретишь пламенную воду.

От свободы откажись – и появится свобода".

Я вздохнула и свернула Лист в трубочку. Псья крев! Опять загадки? Ну уж нет, хватит, надоело!

Никаких больше загадок. Все это лунная дорожка на водной глади. Все ее видят, а пройти никто не сможет.

Сплюнув под ноги, поспешила к слободе, где, свернувшись калачиком, мирно спало мое вполне реальное счастье.

А вы знаете, что у Валькирий есть своя парадная форма? И разрабатывал ее какой-то эстетствующий изверг, не иначе. По крайней мере, я лично ее терпеть не могу, начиная от украшенного плюмажем шлема (мой плюмаж был ярко-алым, по цвету стихии) и до самых ботфортов, которые надеваешь полчаса один даже двумя руками. Вся эта амуниция используется столь редко, что каждый раз облачаешься в нее словно впервые. Соответственно, все это трет, давит, жмет…

Я, в общем-то, и в детстве отнюдь пай-девочкой не была, а уж потом характер менялся явно не в лучшую сторону. Так что когда Виталия помогала мне облачаться во все это, еле удерживалась от того, чтобы не зарядить молотом в какой-нибудь из шкафов парадной кордергардии. Кстати, шкафы были пусты, выходит, мои товарки уже переоделись. Времени у них было предостаточно.

Утром за нами прибыла ладья. Белоснежная, чем-то похожая на лебедя с поднятыми крыльями, окутанными облаком пара (ладья двигалась магией четырех ведьм почтово-транспортной службы), она словно плыла по водной глади. Нас отвезли к парадному порту, откуда мы с Олей пешком поднялись к Лавре. У ворот ждала Родина-мать, она поприветствовала нас, отсалютовав мечем, и, могу поклясться, я увидела среди волн Славуты увенчанную чубом голову Потока Славутича.

Солнышко золотило купола Храмов и колокольни. Серебряный перезвон провожал нас до самого Собора и встречал нас, уже обрученных перед Творцом всех и всея. Далее, опять-таки, пешком прошли к памятнику Героям, поклонившись тем, кто был до нас, а уж оттуда запряженная четверкой белоснежных имперских лошадей открытая карета повезла к Замку.

Там с Оленькой и расстались. Ее препроводили в официальный гардероб Княгини, а я сама пошла в кордергардию. Где меня уже ждала Виталия.

– Молодчинка! – сказала она, едва я появилась на пороге. Глаза крестной предательски блестели.

Я молчала. Не знала, что сказать. Затем выдавила:

– Спасибо, что поддерживаешь меня.

– А как может быть иначе? – удивилась Вита. – Ладно, давай к делу. Я помогу тебе одеться.

– Знаешь про мою руку? – вопрос был дурацкий. Конечно, знает: – Что ты мне посоветуешь?

Виталия пожала плечами.

– Если бы я могла что-то посоветовать! Оружие Легиона забирает саму жизнь. Тело остается невредимым, но из него уходит вся энергия. Тебе еще повезло, что все обошлось только рукой.

– Чтоб моим врагам так везло, – скривилась я, когда Виталия, как в детстве, надевала на меня одежду, начиная с парадных бриджей. – Бог с ней, с рукой, а Терни?

– Я, кстати, хотела бы с ним пообщаться… Видела его тут мельком. Не жмет? – Вита затягивала ремень и поправляла петлю ножен меча. – Я знаю, чего ты боишься.

– Чего?

– Что Терни тебя оставит. Ты боишься потерять его и не только физически. Ты вообще боишься за всех, кто тебе дорог. И это выводит тебя из себя. Особенно когда ты ничем не можешь им помочь. Наклони голову!

Она надела на меня колет:

– Ты не от Ольги сбежала. Не свободу свою спасала. Ты ее от себя спасти хотела. Потому что думаешь, что из-за тебя ей может быть плохо, не понимая, что уж без тебя ей точно будет плохо.

– Вита, я…

– Не перебивай! Тебе осталось понять совсем немного – что иногда надо расстаться, чтобы сохранить…

У меня похолодело внутри, но тут в зале заиграли рожки.

– Мы опаздываем! – Виталия второпях перекинула мне на шею перевязь, сунула в нее отсутствующую руку, положила на сгиб локтя нелепый шлем с плюмажем и погрузила в ножны мой меч: – Эх, вот как всегда, не хватает времени…

Мы вышли в зал – не тронный, другой. Высокий, двусветный, с четырьмя парными окнами в два пролета и огромной картой Княжества на противоположной стене. Зал был полон, гости стояли посредине, от помоста, на котором появились мы, их отделял полукруг Валькирий в парадных одеяниях. Вдоль стен выстроились столичные Смертоносцы, по четыре справа и слева; еще двое фигурировали рядом с дверями в противоположной от нас западной стороне зала, а последняя пара, включая нынешнего капитана Алешу, охраняли помост справа и слева. При этом они стояли, как и положено, внизу, но их головы, тем не менее, были вровень с нашими.

А потом заиграл гимн Княжества, нежная и торжественная мелодия отразилась от сводов, и в зал вошла моя невеста. На Ольге было багряное с золотом приталенное платье из плотного шелка, которое она сменит на белое в день бракосочетания, волосы уложены в две косы, скрученные жгутами на висках и скрепленные изящной диадемой…

Я была словно в тумане; не видела, не слышала, не воспринимала ничего вокруг, словно околдованная происходящим. Как во сне, я видела Единицу, ведущую под руку пожилую Инокиню из Введенского Собора; отстраненно слушала и повторяла слова священных клятв. Мир словно изменился, он перестраивался на моих глазах, и я чувствовала это всем своим естеством.

Обряд завершился. Нам стали преподносить дары, их принимали Виталия и какая-то незнакомая молодая женщина, стоявшая рядом с Олюшкой с противоположной от меня стороны. Я заметила у окна между двух громадин-Смертоносцев Терни, выглядевшего каким-то потерянным. Захотелось позвать его, обнять, приласкать, хотелось, чтобы он был также счастлив, как и я. Виталия была права – я очень боялась потерять его.

"Сейчас, пусть толпа немного разойдется, и позову его", – думала я.

И все это было реально, более чем реально, но, холера ясна, так похоже на прекрасный сон!

И, как всякий сон, внезапно окончилось, вернув в суровую реальность. Поясницу скрутило, парализованная рука словно превратилась в пламя, а здание Дворца заметно вздрогнуло. Потом что-то мелькнуло со стороны окон, и в ладони Виталии упал окровавленный черный сизарь.