Преследуя нас

Девятнадцатая глава

Лекс

С того момента, как я впервые столкнулся с Шарлоттой в ресторане, я знал, что в моем уходе есть нечто большее, чем то, что она говорит. Я никогда не думал, что буду стоять посреди кладбища глубокой ночью.

Не обращая внимания на окружающую обстановку, я молчу, осторожно ступая, позволяя ей освободиться от бремени, отягощающего ее бедные плечи.

Я следую за ней к месту надгробий, расположенных под большой ивой. Она останавливается и молча смотрит на меня, а затем опускается на колени на холодную землю. Осторожно подняв руку, она проводит ладонью по камню, его слова теперь видны, когда я читаю их своими глазами.

Это могила ее бабушки.

Шарлотта не показывает никаких признаков испуга. Кажется, что она спокойно сидит на холодной, грязной земле, ничуть не затронутая своим жутким окружением. Когда она начинает говорить, я опускаюсь рядом с ней на колени и слушаю ее слова, слова, которые, как я знаю, наконец-то объяснят недостающую часть головоломки.

— Лекс, все началось на летних каникулах, когда я переехала в Коннектикут, прошло ровно шестьдесят дней с того момента, когда я видела тебя в последний раз…

Я сидела за обеденным столом, уставившись на лежащий передо мной конверт. Он был плотным, с логотипом Йельского университета, напечатанным в левом верхнем углу.

Когда я приехала сюда две недели назад, я сразу же подала документы в несколько муниципальных колледжей, надеясь, что мое позднее заявление примут. Благодаря помощи бабушки, а также тому, что она была выпускницей Йельского университета и до сих пор дружит с некоторыми старшими преподавателями, я знала, что этот толстый конверт означает только положительные события, и ее помощь окупилась.

Я посмотрела на часы, было четверть третьего. Бабушка сказала, что вернется домой не раньше трех тридцати, и я ждала, не в силах сделать это в одиночку.

Ровно в три тридцать она прошла через кухню, неся корзину с яблоками. Она готовила свой знаменитый домашний яблочный пирог, мой любимый. Она увидела, что я с тревогой сижу за столом. Поставив корзину на пол, она поставила чайник на плиту. Очевидно, чай решал все мировые проблемы. Поставив чашку чая передо мной и одну для нее, она наконец села за стол.

— Милая, сделай глоток, пожалуйста. Мы знали, что этот день настанет. То, что лежит в этом конверте, не определяет, кто ты есть.

Я вникла в ее слова — она была права. Что бы ни случилось, я буду делать то, что хочу, а это учиться на юриста. Я сделала глоток чая и открыла конверт, прочитав вслух слова: «Поздравляю, мисс Мейсон».

Вскочив со своего места, я поцеловала письмо, поблагодарив свои счастливые звезды за то, что меня приняли в Йель. Никогда в своих самых смелых мечтах я не думала, что такое может случиться, и хотя я знала, что бабушка сделала или сказала что-то «богам» Йеля, я приветствовала это принятие точно так же, как если бы меня приняли в первом туре.

— Дорогая, ты сделала это. Какое большое достижение.

— Не могу поверить, что я поступила в Йель. Это… просто вау!

— Это твой путь. Доверься ему во всей его красе. Из этого произойдут большие вещи, помяни мое слово.

Она была права, как всегда, и той ночью я лежала в постели, не в силах сдержать восторг от того, куда повернет моя жизнь.

Йель, я все еще не мог в это поверить.

Был час ночи, и сон не шел. Мне было немного нехорошо, но я продолжала выдавать это за волнение. Это была новая глава моей жизни, и, несмотря ни на что, я должна была двигаться дальше. Возможности были безграничны, и на краткий миг я задумалась о том, что он делает. Был ли он с ней? Какое это имело значение? Я собиралась в Йель. Набрав в кулак воздуха, я не могла поверить в свои счастливые звезды. Я перевернулась на спину и заснула, мечтая о новой жизни, в которую мне предстояло вступить.

На следующее утро я сидела и молча смотрела на миску с хлопьями, которая выглядела как куча рвоты.

— Дорогая, все в порядке? Ты сегодня выглядишь ужасно бледной.

— Да, конечно… просто не выспалась… знаешь, слишком взволнована.

— Ну, поешь, а потом давай отвезем тебя к доктору Фланнигану, чтобы убедиться, что все в порядке? — обеспокоенная, она отодвинула прядь волос от моего лица.

— Бабушка, я в порядке… сейчас. Просто хлопья выглядят… не могла бы ты их убрать?

Было слишком поздно, меня стошнило в кухонную раковину, глупые нервы. Теперь она точно отправит меня к врачу. Что это было со старыми людьми и их одержимостью посещать врача из-за малейшей мелочи? Я знала, что это просто нервы, вот и все.

— О, дорогая, не думай, что теперь ты выберешься из этого.

Час спустя мы сидели в комнате ожидания. Доктор Фланниган, которая оказалась женщиной, назвала мое имя. Бабушка предложила подождать в приемной, и я вошла, не зная, на что именно меня проверяют.

— Мисс Мейсон.

— Чарли, пожалуйста.

— Чарли. Твоя бабушка сказала мне, что ты плохо спишь, и тебя рвет.

— Ну, сон был вызван другими обстоятельствами, а рвота была только один раз.

— Чарли, у тебя был незащищенный секс?

— Эм, нет… Я даже не занималась сексом.

— Когда в последний раз у тебя был половой акт?

Вот дерьмо, мы действительно собирались туда идти?

Я не хотела ворошить воспоминания. Я на мгновение закрыла глаза, пытаясь отгородиться от воспоминаний о нашем последнем разе на вершине скалы.

— Я не знаю… около двух месяцев назад.

— Ты использовала защиту?

— Да, тогда я принимала таблетки.

— Тогда?

— Да, но потом я перестала.

Мне не нравилось, к чему все идет. Мое сердце учащенно билось, и я хотела только одного — прекратить разговор. Я положила свои липкие руки на бедра, потирая ладони о джинсы с легкой дрожью.

К чему она клонит?

— Чарли, не могли бы вы помочиться в чашку?

Доктор Фланниган поставила передо мной чашку. Я схватилась за нее, с трудом пробираясь к туалету, расположенному рядом с ее кабинетом. Беспокойство охватило меня, пока я пыталась помочиться. Этого не может быть. Сидя на унитазе, я знала, что у меня есть всего несколько мгновений до того, как она меня проверит.

Я начала пытаться вспомнить. В то время я всегда принимала таблетки. Нет, мы не пользовались презервативами, но я принимала таблетки. Подростковая беременность была самой горячей темой в старших классах. Я не была глупой. Я всегда помнила о том, что принимаю эту чертову таблетку каждый вечер перед сном, кроме той единственной ночи — ночи, когда я узнала о ребенке.

Вернувшись в кабинет, я передала ей образец, и она обмакнула в него тонкую картонную полоску. Я не могла смотреть, вместо этого уставившись на таблицу герпеса, которая висела на стене.

Боже мой, венерические заболевания?

Я была такой чертовски глупой.

Нет, Чарли, не делай этого с собой.

Он сказал, что не спал с ней, и ты ему поверила.

Бог знает, со сколькими еще людьми он спал. В тот момент я поняла, что почти ничего о нем не знаю. Я была такой наивной. Я бы никогда больше не совершила такой ошибки. Просто дыши, все будет хорошо. Все должно было быть хорошо.

Прошло несколько часов, когда она вытащила палочку, ее лицо не выражало никаких эмоций. Она придвинула стул к столу, потянулась к полке рядом со своим столом и достала несколько брошюр, положив их передо мной.

— Лекс, я сделала тест, и он оказался положительным… Я беременна, — тихо плачет она.

Я сижу неподвижно, потрясенный открытием. Я не только оставил ее, не попрощавшись, я оставил ее беременной моим ребенком. Теперь все стало понятно: почему она сдерживалась, почему не могла простить меня, вспоминая, что она мне говорила о том, что оставила нас. Но ребенок, что случилось с нашим ребенком? Я закрываю глаза, зная, что следующая часть этой истории, вероятно, будет тем, что я не хочу слышать, тем, что вытащит мои ошибки на поверхность, чтобы разложить их передо мной, большим красным маркером указывая, где я не справилась и как я подвела Чарли и нашего ребенка.

— У меня даже не было выбора, хочу я этого или нет, пришли результаты анализа крови, и я была уже слишком далеко. Было слишком поздно, у меня не было выбора, кроме как оставить его, и все, о чем я могла думать, это о том, что мне придется смотреть на этого ребенка каждый день и напоминать о тебе — о том, что от тебя никуда не деться.

— Я думала о том, чтобы найти тебя, но у меня все еще было разбито сердце. Я понятия не имела, что ребенок Саманты был не твой, так что в моих глазах ты все еще был человеком, который предал и оставил меня одну. Единственное, что я знала, это то, что этот ребенок не заслуживает быть вторым сортом. Ему не нужно было соревноваться с другим ребенком, которого ты воспитывал. Я была сломлена, Лекс, так сломлена и не могла вытащить себя из этой депрессии, которая выходила из-под контроля.

Пока она говорила, боль внутри меня становилась все сильнее, распространяясь по всему телу, как самая смертоносная из болезней. Но даже в моей собственной боли, боль Шарлотты намного хуже.

Сделав глубокий вдох, она закрыла глаза, а затем открыла рот, чтобы продолжить: — Моя бабушка была единственной, кто знал. Мы скрывали это от моего отца. Я была в темном месте, очень темном месте. Я изо всех сил пыталась увидеть хоть какой-то свет в этой ситуации. Что я знала о воспитании ребенка в восемнадцать лет? Это была не та жизнь, которую я хотела… по крайней мере, без тебя. Я плакала, засыпая каждую ночь. Я почти не ела… Я почти не двигалась. Моя бабушка укачивала меня во сне на наших качелях на крыльце. Но мне было грустно… так невероятно грустно, что я не смогла понять, что демоны были не только во мне. Она была больна… очень больна.

Она делает паузу, чтобы достать что-то из своей сумочки. Это фотография, и она выглядит знакомой. Мгновением позже я понимаю, что это та же самая фотография, что висит у нее на стене. Но на этот раз она не прикрывает живот одеялом, и выпуклость выделяется на фоне ее худощавой фигуры. Я смотрю на нее, потрясенный, не в силах сглотнуть, боль усиливается, пока я изучаю фотографию в темноте ночи, когда мы сидим здесь.

Моя бедная Шарлотта.

Как я мог это сделать?

Но наш ребенок, что случилось с ребенком?

Я готовлюсь к тому, что, как мне кажется, она сделала единственное, что могло произойти. Должно быть, она отдала на усыновление ребенка. Закрываю глаза, чтобы подумать: где-то там у меня есть восьмилетний ребенок. Мое молчание маскирует смятение, охватившее меня. Как, черт возьми, я мог так поступить с ней? Из всех людей в моей жизни я люблю ее больше, чем саму жизнь. И все же я толкнул ее в этот кошмар, оставив на ней шрам навсегда.

— Я вспомнила тот день, когда все окончательно рухнуло, самый темный день в моей жизни, и тот день, когда я кричала твое имя, надеясь, что где-то ты услышишь меня и вытащишь на свет.

Я скрутила свое тело, пытаясь устроиться поудобнее. Это было бесполезно. Я не могла лежать на животе, поэтому переместилась на спину. Отлично, теперь мне снова нужно было в туалет. Я встала и сходила в туалет в сотый раз за это утро, потом решила, что это бессмысленно, и вышла на улицу, чтобы посидеть на качелях на крыльце.

Было раннее утро, и солнце ярко освещало крыльцо, вдалеке слышалось щебетание птиц и сверчков. Я посмотрела на небо, совершенно голубое, за исключением этих темно-серых облаков, надвигающихся с востока. Я знала, что они предсказывали сильный дождь и возможные грозы в конце дня. Я не удивилась, что бабушки не было дома, ведь обычно она выполняла все свои поручения до семи. Если бы только я могла быть такой продуктивной.

Мой желудок слегка заурчал, о, еда… снова. У меня не было аппетита, несмотря на то, что говорило мне мое тело. На последнем приеме я знала, что доктор Фланниган был недоволен моим взвешиванием. Я потеряла вес. Я сидела и вспоминал лекцию, которую она мне прочитала.

— Чарли. Вы довольно сильно похудели. Утренняя тошнота все еще продолжается? — спросила доктор Фланниган.

— Э-э… нет.

— Итак, вы увеличили количество потребляемой пищи?

— Э-э… просто ем то же самое.

— Итак, что вы ели сегодня на завтрак?

— Эм… я выпила стакан воды, — соврала я. Я ничего не ела.

— Чарли, мы это уже обсуждали. Это не хорошо. Существует так много рисков. Я понимаю, что для тебя это не идеальная ситуация, но ребенку нужны питательные вещества, которые он получит, если ты будешь хорошо и сбалансированно питаться.

Она протянула мне еще одну брошюру «Что есть, когда ждешь ребенка», что было удачей, потому что другую я выбросила.

— Я бы хотела увидеть вас через две недели. Я ожидаю, что эти весы увеличатся. Вы понимаете?

— Да, доктор Фланниган.

Ее слова сильно действовали на мое сознание. Я сердито встала и пошла на кухню. Схватив миску гранолы, я вернулся к качелям на крыльце.

— Ну что, доволен? — спросила я ребенка.

Мое тело дернулось вперед, когда незнакомое чувство кольнуло меня в живот. Я быстро положила руку на то место, откуда оно появилось, слегка потирая его, пока оно не повторилось.

Это был ребенок.

Невольно я улыбнулась, моя первая улыбка с тех пор, как все это произошло более двух месяцев назад. Мой ребенок пинался. Я снова положила руку на живот, надеясь, что это повторится, но ничего не произошло. Никогда не думала, что ощущение того, что внутри тебя шевелится ребенок, может принести столько радости. Я помчалась в дом и взяла еще еды, набивая лицо, надеясь, что это повторится. Я ждала на крыльце, когда бабушка вернется домой, не в силах сдержать свое волнение.

Я просидела там два часа, гадая, где она. Это было необычно для нее. Вскоре после этого по дорожке перед домом прошла очень угрюмая Энни, наша соседка. Мне достаточно было взглянуть на ее лицо, чтобы понять, что что-то очень плохо.

— Энни… все в порядке? — обеспокоено спросила я.

Она выглядела осунувшейся, ее обычно васильково-синие глаза казались серыми. Ее лицо было бледным, на нем блестели полоски слез: — Чарли, твоя бабушка. Она в… она в больнице. Мне так жаль, Чарли.

— Я не знала, что она больна, совершенно не знала, — плечи Шарлотты опускаются, когда она снова кладет ладонь на надгробие, — У нее была опухоль мозга, и выяснилось, что она злокачественная. Было уже слишком поздно для какого-либо лечения, и она хотела умереть спокойно. Энни сказала мне, что не хочет обременять меня, так как у меня и так были свои заботы, а добавив к ним еще и это, я только вызову ненужный стресс. Я до сих пор помню, как держала ее руку — она была холодной, очень холодной. Ее не было, но я крепко держалась за нее, молясь о каком-то чуде. Молилась, чтобы это был кошмар, от которого я так отчаянно хотела проснуться.

Ее кожа была холодной, но мне было все равно. Я прижала ее ладонь к своей щеке. Ее лицо выглядело умиротворенным. Ее закрытые глаза давали мне ложную надежду, что она просто спит, как это часто случалось в последнее время. Я закрыла глаза, вдыхая запах ее кожи, лавандовый аромат, который она всегда носила, и который, где бы я ни находилась, напоминал мне о ней.

Эта женщина всегда была монументальной фигурой в моей жизни, но только в конце, в самом конце, она стала моей жизнью. Она стала моим лучшим другом. Эта женщина была для меня больше, чем родная мать. Она лелеяла и любила меня безоговорочно, несмотря на ошибки, которые я совершала.

Почему это должно было случиться?

Почему я не могла заметить признаки ее болезни?

Непрекращающиеся слезы текли по моему лицу, соленая жидкость попадала на губы, затуманивала зрение и падала на ее руки. Я поцеловала их, надеясь, что мое прикосновение вернет ее ко мне. Может быть, ей нужна была причина, чтобы жить. Да, вот он, твой правнук. Я забралась в кровать и легла рядом с ней, как делала это часто. Не обращая внимания на то, что ей стало еще холоднее, что ее тело не излучало тепла, а кожа была липкой. Я безнадежно желала почувствовать прикосновение ее руки, гладящей мои волосы, гул ее голоса, наполняющий комнату.

— Я почувствовала это сегодня, бабушка…, — я закрыла глаза и попыталась представить себе ее улыбку, когда рассказывала ей свою историю, то, как ее глаза освещали все ее лицо, большие коричневые лужи шоколада, которые повторяли мои, — Ребенок… он пинался. Это было невероятно, мой ребенок пинался, — я громко всхлипнула, не в силах подавить хныкающие звуки, которые вырвались из моего рта. Ее больше нет, действительно нет. Жизнь не могла продолжаться, она была мне нужна.

Я звала ее по имени, мое тело тряслось, я крепко прижалась к ней, когда трясла ее тело. Крича, я требовала, чтобы она вернулась, что жизнь несправедлива. Она молилась Богу каждый день — я видела это своими глазами. Как она могла быть оторвана от этой земли, от этого ангела, который был благословением? Как Бог мог подвести всех нас? Как он мог подвести меня?

Теплые руки обхватили меня, шепча слова на ухо. Я повернулась, отпустив ее, лицом к персоналу больницы. Я знала, что они делают, поэтому я прижалась к Энни, зарывшись головой в ее грудь, всхлипывая так громко, что эхо по всей комнате скрыло звук, с которым уносили мою прекрасную бабушку.

— Шарлотта… Мне так жаль, — шепчу я.

В моих глазах Шарлотта всегда была сильной личностью. Для большинства людей отсутствие матери в подростковом возрасте было бы тяжелым испытанием. Но только не для Шарлотты. Это не мешало ей жить. Она очень любила своего отца, и я ни разу не слышал, чтобы она ныла о том, что ее мать живет на Кубе с каким-то парнем вдвое моложе ее. По мере того как она рассказывает эту историю, я понимаю: Шарлотта очень умеет скрывать свои эмоции. Даже я не мог понять, что ей нужна мать, кто-то, кто мог бы направлять ее на этом трудном этапе жизни, кто-то, кто задушит ее эмоционально и физически в безусловной любви, и она, наконец, испытала это, только теперь немного слишком поздно.

— Говорят, что для каждой смерти есть свой процесс скорби, но когда ты оказываешься в таком положении, это самый одинокий опыт. Неважно, сколько людей вокруг тебя, страдающих так же, как и ты, ты чувствуешь только свою собственную боль. И горе, оно приходит волнами, разбивая тебя, ломая каждую часть тебя, которая едва держится.

— Я не знаю, сколько времени я сидела там, глядя на пустую кровать, которая была ее последним пристанищем, воспроизводя в уме события… как я могла остановить. Конечно, я не могла, но я позволила своему воображению разгуляться, повторяя свои шаги, — продолжает она.

Что-то было не так, очень не так. Кровь была верным признаком. В панике я подошла к медсестрам, и на их лицах отразился ужас, когда они увидели, что я вся в крови. Они немедленно вызвали врачей, и меня срочно доставили в родильное отделение, где и развернулся кошмар.

Внезапно все затихло, как в замедленной съемке: паникующие лица вокруг меня метались по палате, готовясь надеть халаты, перчатки и маски. В комнату ввозили инструменты, врачи обсуждали между собой, пока медсестры надевали на мое лицо дыхательную маску. Я чувствовала, как пульс бьется в моем теле, и мучительная боль вырвалась наружу, когда струйка теплой жидкости растеклась по моим ногам. Я не могла понять, что происходит.

Неужели это все еще кошмар?

Неужели я заснула?

— Шарлотта, послушай меня, тебе нужно тужиться, — сказал мне врач.

Я была в слепой панике. Я не понимала, что происходит. Другая медсестра внесла в палату то, что было похоже на инкубатор.

Это был инкубатор для ребенка.

— Что тужиться? — закричала я, втягивая воздух, который давала мне маска.

— Ребенок. У вас отошли воды, и ребенок сейчас родится. Шарлотта, времени нет, тебе нужно тужиться… сейчас, — повысил он голос.

Давление нарастало, и я невольно почувствовала желание тужиться. Я держалась за медсестру рядом со мной, следуя ее указаниям, делая последний вдох перед тем, как испустить крик.

— Мне поставили диагноз «некомпетентная шейка матки», — говорит она едва слышным шепотом.

— Когда при разрыве вод ребенок вынужден родиться, — медицинские термины мне не чужды, но я знаю, что эта история может пойти только в одну сторону, и готовлюсь к худшему.

Она молча кивает.

— Кровотечение… вода… он был разорван, — она немного сдвигается влево, где я не заметил меньшее надгробие. Смахнув снег, она наклоняется и кладет на него руку. В темноте ночи это подтверждает то, что я только что подумал, то, чего я боялся.

— Он умер, когда я рожала. Было слишком много осложнений. Он был слишком маленьким, слишком хрупким, чтобы даже бороться.

Александр Мейсон Эдвардс

Спи, мой маленький ангел, всегда и навсегда в моем сердце.

— Я держала его… знаешь… несколько мгновений. Я увидела его крошечное личико и поняла, что он заслуживает имени, поэтому я назвала его Александром, в честь тебя. Он был маленьким… очень маленьким, — она всхлипывает, ее плечи поднимаются и опускаются рядом со мной.

— Для него было слишком много всего, что случилось в тот день. Я винила себя за то, что потеряла бабушку и не позаботилась о себе. Я думала, что убила его, потому что не хотела его, но я хотела его… Я была просто в ужасе. Горе переполняло меня, и я звала тебя, кричала твое имя, умоляла прийти и спасти меня, но они думали, что я сошла с ума. Они следили за мной, даже поставили меня на учет как самоубийцу. Я не собиралась убивать себя, но мне нужно было что-то, чтобы унять боль.

Психиатрическая клиника, звонок Брайса. Теперь все это имеет смысл.

— Я не могла видеть ничего, кроме темноты. В жизни больше не было смысла, я потеряла все. Но, Лекс… Мне нужно, чтобы ты непредвзято отнесся к тому, что я собираюсь тебе рассказать, пожалуйста, пойми, что у меня не было другого выбора.

Моя голова слегка откидывается назад, озадаченный тем, о чем она спрашивает. Все еще оправившись от всей этой информации и пытаясь справиться с горем и угрызениями совести, борющимися за мое внимание, я молча жду, когда она расскажет все, что хочет, с открытым сердцем.

— Они хотели поместить меня в психиатрическую клинику. Ну, на один день они так и сделали, но я умоляла их позвонить твоему отцу. Я знала, что если кто-то и поймет, через какое горе я прошла, что привело к этому срыву, то это будет он.

— Мой отец знал? — я почти задыхаюсь, глаза расширяются, когда в них начинает просачиваться гнев.

— Он спас меня, Лекс. Он объяснил мою историю действующим врачам и пообещал оставить меня под своей опекой. Когда я увидела его, он попросил меня сделать что-то, пообещать ему что-то. Что если он собирается поручиться за меня, освободить меня из этого места, то взамен я должен жить своей жизнью. Учиться, ходить в колледж и прожить долгую счастливую жизнь, чтобы все, кто меня любит, гордились мной. Мне нужно было стать Шарлоттой Мейсон, найти, кто она такая, и начать жизнь.

— Итак, я пообещала ему это сделать. Три дня спустя я похоронила свою бабушку и нашего сына. Мой отец был в командировке и из-за плохой погоды не смог вернуться вовремя. Это был второй худший день в моей жизни. Я пообещал им обоим, что буду гордиться ими, что где бы они ни были, они всегда будут улыбаться мне. Это было единственное, что заставляло меня идти вперед. Только так я могла жить дальше.

— Шарлотта…, — я теряюсь в словах, боясь сказать что-то не то.

— В тот день, вместо того чтобы пойти на собрание, я сразу отправилась в тату-салон. Я знала, чего хочу.

Феникс.

— Татуировка, феникс. Она символизирует возрождение, потому что мне пришлось начать новую жизнь, Лекс, без тебя, бабушки и ребенка. Пока я была одна, мне нужно было напоминание каждый день, что я все еще стою здесь и у меня есть жизнь, которую нужно прожить. Мне дали второй шанс, — она улыбается сквозь слезы, — Игла… отвечая на вопрос, который ты мне задал, это было ничто, не сравнить с тем, через что я прошла.

— Мне жаль, что ты не сказала мне, — умудряюсь сказать я, чувствуя вину за то, что снова надавил на нее, — Я бы хотел быть там с тобой.

— Никто не знал, кроме Энни. Даже Никки и Эрик не знают правды. Я держала это в себе, но теперь ты знаешь, Лекс, почему, когда я увидела тебя, я испугалась. Быть покинутой тобой, вернуться в то место, куда я обещала твоему отцу никогда не возвращаться. После того, что случилось в Хэмптоне, я сбежала, пытаясь сама контролировать ситуацию. Я ни за что не послушала бы ни тебя, ни кого-либо другого. В тот вечер, когда я была в ресторане с Джулианом, я знала, что он не тот, с кем я хочу провести остаток жизни, и мне было больно, потому что в то время я хотела этого. Это сделало бы жизнь проще. Это всегда был ты, Лекс… но потом ты сказал, что все кончено, и беременность все перевернула. Я лгала тебе, потому что думала, что если сделаю тебе достаточно больно, ты оставишь меня в покое. Я была так напугана… что это было дежавю… этот ребенок… и я знала, что не переживу, если потеряю его, поэтому я сделала то, что знала, что должна сделать. Я снова обратилась к доктору Эдвардсу. Он был единственным, кто знал, и он снова научил меня, что, что бы ни случилось, я в состоянии управлять своей судьбой. Я должна упорно бороться за то, чего я хочу. Я хочу этого ребенка, нашего ребенка, и я хочу тебя, Лекс.

Когда я сижу и смотрю на это крошечное надгробие, на маленькую надпись, подтверждающую, что мой сын покоится там спящим, я протягиваю руку, чтобы прикоснуться к нему, мои руки дрожат, когда я провожу пальцами по словам. Я закрываю глаза, пытаясь запомнить каждую букву, то, как она ощущается под моими пальцами, желая отчаянно соединиться с этим ребенком, который был нашим.

Я повторяю свои действия, желая чего-то, какого-то знака, и вдруг, в холодной, суровой ночи посреди этого кладбища, меня охватывает прилив тепла. Я сосредотачиваюсь на нем. Это неоспоримо, то, как оно заставляет мои мурашки исчезнуть, то, как я внезапно чувствую себя умиротворенным, как будто на мне лежит рука. Я открываю глаза и вижу, что Шарлотта лежит на земле, а вокруг моей руки ничего нет. По-другому это не объяснить, и я не понимаю, что слеза вырвалась наружу, пока соленая жидкость не попадает на мои губы. Я никогда не плакал. Я не помню, чтобы плакал с самого детства, но эта эмоция переполняет меня так, что я даже представить себе не могу.

Шарлотта придвигается ближе ко мне и целует уголок моего рта, чтобы смыть одинокую слезу.

— Ты тоже это почувствовал?

Я киваю, боясь и в то же время смиряясь с тем, что бы это ни было.

— Это он, он делал это раньше, знаешь, сказал мне, что с ним все в порядке. О нем заботятся. Это единственная причина, по которой я смогла прожить свою жизнь. Довериться Богу, что этот маленький мальчик продолжает жить, и что хотя его нет с нами, он все еще любим и находится в счастливом месте.

Я притягиваю ее к себе, прижимая к своей груди, пока мы продолжаем сидеть на холодной земле. Мои руки перемещаются к ее животу, где я ласкаю нашего ребенка… нашего второго ребенка. И хотя всего несколько минут назад я оплакивал этого ребенка, о существовании которого даже не подозревал, я крепко прижимаю Шарлотту к себе, как будто, обнимая ее, я защищаю этого нерожденного ребенка, молясь, чтобы ему был дан шанс, которого не было у его старшего брата.

— Лекс… Мне страшно…, — тихо плачет она.

Я убираю ее волосы в сторону, нежно целую ее шею.

— Не бойся. Мне жаль, Шарлотта, больше, чем ты можешь себе представить, за все, через что ты прошла одна. Я даже не могу поставить себя на твое место, но теперь я понимаю. Эти шрамы, которые были на твоем сердце, твоей душе, я обещаю тебе, что буду любить тебя, и никакая мера времени не изменит этого. Я обещаю, что проведу остаток своей жизни, залечивая эти шрамы, пока они не заживут, и что бы ни случилось… что бы ни подкинула нам жизнь, мы пройдем через это вместе. Только ты и я навсегда.

Она прижимается к моей шее, и в этой темноте я никогда не чувствовал себя в такой безопасности. Я никогда не хотел ничего большего в своей жизни. Мы создали эту семью. Это мы, это наша семья, мы все четверо.

Расслабив плечи, я закрываю глаза со спокойной улыбкой. Я нахожу в себе силы, и с этими силами я обещаю защищать свою семью до тех пор, пока я буду жить. Мир может рухнуть вокруг нас, но пока у меня есть Шарлотта, все остальное не имеет значения.

Мир не имеет значения.

С этого дня мы навсегда останемся единым целым.

— Давай я отвезу тебя домой, — шепчу я, боясь, что она простудится.

— Я дома, Лекс… с тобой… где бы ты ни был. Ты дом.

Она поворачивается ко мне лицом и мягко целует меня в губы, как будто весь мир свалился с ее плеч.

— Ну, тогда, как насчет того, чтобы отвезти тебя в место, где есть четыре стены, крыша, горячий душ, теплая постель и что-нибудь вкусное поесть?

— Пока ты там, — она улыбается, ее глаза смотрят на меня с любовью, — Веди.

Я тяну ее вверх, пока мы счищаем грязь и снег с одежды. Попрощавшись еще раз, мы поворачиваемся спиной, держась за руки, идем по дорожке к входу и садимся в машину.

Мы едем обратно в гостиницу, где остановились многие постояльцы. Провожая Шарлотту до ее двери, она умоляет меня не уезжать. Я целую ее в губы, обещая, что вернусь через пять минут, когда соберу вещи в своей комнате. Я оставляю ее позади и вхожу в свою комнату, с удивлением обнаруживая, что мой чемодан и комната полностью собраны, а сверху лежит записка.

Все твои вещи собраны. Я не думала, что ты окажешься сегодня один. Спасибо тебе за все. Теперь иди и живи счастливо.

С любовью, твоя сестра,

Адриана.

Я улыбаюсь этим чувствам. Несмотря на ее раздражительность, я действительно не мог бы просить о лучшей сестре — единственном человеке, несмотря ни на что, который знает меня лучше, чем я иногда знаю себя.

Захватив свой чемодан, я возвращаюсь в комнату Шарлотты. Я вхожу тихо, чтобы услышать звук падающей воды. Я не хочу прерывать ее, я знаю, что это был долгий день, но я хочу обнять ее.

Раздевшись, я вхожу в ванную комнату, наполненную паром. Я открываю стеклянную дверь и вижу, что она стоит с закрытыми глазами под струями воды. Мой взгляд скользит по ее телу, любуясь каждым изгибом, представляя, как моя рука касается каждого сантиметра. Осторожно, чтобы не испугать ее, я вхожу, обхватывая ее руками. Она тут же погружается в меня, и мы молча стоим вдвоем. Наши обнаженные тела слились в одно целое, и мы совершенны.

Шарлотта совершенна.

Прижав ее голову к своей груди, я нежно глажу ее по спине.

— Я люблю тебя…, — пробормотала она.

— Я тоже тебя люблю.

Подняв ее голову, наши глаза встречаются, притягивая нас ближе друг к другу. Ее простой взгляд бросает якорь в мою душу, и только Шарлотта, моя прекрасная жена, может подчинить мое сердце биению своего собственного. Я никогда не хочу, чтобы наша история закончилась, здесь — я хочу испытывать нашу уникальную любовь до конца жизни. Без нее у меня нет цели. Я буду бродить по этой земле в одиночестве, и я это уже проходил, делал это.

Ничто, и я имею в виду ничто, никогда не разлучит нас снова.

Лаская мою щеку, ее грудь прижимается к моей груди, делая невозможным контролировать порывы, бушующие во мне. Невесомый взгляд, ее однобокая ухмылка привлекают мое внимание.

— Что это за ухмылка?

— Я надеюсь, что у нашего ребенка будут твои глаза. Если это будет девочка, каждый мальчик будет хотеть ее, а если мальчик, каждая девочка будет хотеть его. Я не думаю, что ты понимаешь, насколько они сильны. Как они очаровывают… словно накладывают на тебя заклятие.

— Ну, теперь ты меня просто напугала, потому что я не хочу, чтобы нашу дочь пытался подцепить каждый игрок, и я не хочу, чтобы на нашего сына вешалась каждая мамаша-хулиганка.

— О, значит, для тебя это нормально, а для него нет?

— Ты называешь себя мамой-хулиганкой? — поддразниваю я.

— Ты называешь себя игроком?

— Шах и мат, миссис Эдвардс, — я смеюсь, потому что даже в самые мрачные времена всегда есть тот единственный человек, который заставит тебя увидеть свет, заставит тебя снова смеяться, когда ты думаешь, что это невозможно.

Я прикасаюсь к ее губам, изо всех сил стараясь игнорировать тот факт, что мы стоим здесь голые и мокрые. Что Шарлотта голая и мокрая. Я серьезно, я парень, ради всего святого, но я чувствую себя немного виноватым за то, что все это время тыкал в нее своим членом.

— Нам нужно выйти… тебе нужно поесть.

— Тебе тоже, — поддразнивает она.

— О, поверь мне, я знаю. У меня большой аппетит, если ты не заметила, но сейчас мне очень нужно, чтобы ты поела. Дело теперь не только в тебе, — говорю я ей серьезным тоном.

— Да, я заметила… это почти просверлило во мне дыру, — хихикает она, выпуская после этого небольшой вздох, — И да, я проголодалась.

Мы вместе выходим из душа, вытираясь. Шарлотта надевает свою ночнушку, а я нахожу свои боксеры. Сидя на кровати, мы вызываем обслуживание номеров и заказываем столь необходимую еду. Пока мы ждем, я целую ее шею, отчаянно желая почувствовать вкус ее кожи.

— Я не могу поверить, что Адриана и Элайджа поженились. Сегодняшний день был таким…, — она прерывается, тихо стонет, — Ты отвлекаешь меня.

— Ага, — дышу я в ее кожу, — У нас есть дело, чтобы убить время.

— Эй, я быстрая, но не настолько.

Раздается стук в дверь. С довольной ухмылкой Шарлотта спрыгивает с кровати и надевает халат, оставляя меня на кровати расстроенным. Прикрыв лицо, я издаю стон.

Молодой парень вносит еду, снимая крышки и глядя на Шарлотту. Я спрыгиваю с кровати, издавая легкий рык, и беру у него счет. Даже не проверяя суммы, я подписываю его и требую, чтобы он ушел.

— Правда, Лекс? — Шарлотта стоит у края кровати, положив руки на бедра, — Парню было лет двадцать один в лучшем случае.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — вру я, приглашая ее сесть и поесть.

Она качает головой с разжатой челюстью: — Некоторые вещи никогда не меняются с тобой…

Я игнорирую ее замечание, снова напоминая ей, чтобы она поела. Еда на свадьбе была нормальной, но нет ничего лучше гамбургера и картошки фри после полуночи.

— О, ничего себе, как вкусно, — восклицает она, в мгновение ока доедая свой бургер.

— Тебя сильно тошнило по утрам?

— Не очень. Не так сильно, как в первый раз, — тихо говорит она.

— Какой у тебя срок?

— Думаю, около семи недель.

Мы закончили есть и почистили зубы, прежде чем забраться обратно в постель. Это наша вторая официальная ночь вместе после ночи в Хэмптоне, которая была совершенно неудачной. Выключив лампу рядом с собой, она прижимается ко мне, и только бледный лунный свет проникает в комнату.

— Что будет, когда мы вернемся в город? — пробормотала она в моих объятиях.

— Что ты имеешь в виду?

— С нами?

— Я не знаю, Шарлотта. Скажи мне, чего ты хочешь

— Мы женаты, и я хочу, чтобы мы жили вместе.

— Договорились.

— В моей квартире?

— Не договорились, — заявляю я, затем быстро поясняю: — Ну, временно, но нам нужно что-то побольше.

— Но ты живешь в Лондоне.

— Шарлотта, посмотри на меня, — умоляю я. Она поворачивается ко мне лицом, ее свежее мятное дыхание охлаждает воздух между нами, — Я могу делать все, что захочу… Я владею этой компанией. Если мне нужно быть в Нью-Йорке, значит, я буду в Нью-Йорке. Ты и я… это все, детка. Назад дороги нет.

— Никакого пути назад… а Лекс? — снова мягко называет она мое имя, — Ты все еще подкалываешь меня.

— Тогда нам нужно найти способ предотвратить это.

Я опускаю голову, чтобы встретиться с ее головой и поцеловать ее губы, ее язык скользит по моим, мягкий, но интенсивный. Невозможно отрицать, что она нужна мне, и я так стараюсь дать ей отдых, в котором она нуждается, но это чертовски невозможно.

Мой разум предупреждает меня остановиться и дать ей поспать, но она так нужна мне. Я хочу, чтобы она увидела, как сильно я ее люблю, как сильно я никогда не переставал ее любить.

Наши поцелуи становятся лихорадочными, когда она стонет в мой рот, ее тело жаждет большего. Я перемещаюсь к ее шее, осыпая поцелуями теплую кожу, ее голова опускается глубже в подушки, пока она пытается успокоиться.

Я медленно спускаюсь ниже, целуя каждую точку на ее груди, она умоляет меня спуститься ниже, и я делаю это, не торопясь. Я хочу насладиться этим моментом. Я так долго ждал возможности оказаться внутри нее и наконец-то заняться с ней любовью без наших обычных ограничений.

Пока я дразню языком ее соски, она извивается под моим телом, вгрызаясь в мое плечо. Я стараюсь не ложиться прямо на нее, напоминая себе, что есть еще кто-то, о ком нужно думать. Одна эта мысль на мгновение отвлекает меня, но, словно зная об этом, она притягивает мою голову к своей, и наши глаза снова встречаются.

Я точно знаю, чего она хочет в этот момент.

Не отрывая от нее взгляда, я осторожно ввожу свой член в нее, и ее глаза кричат мне о наслаждении. Когда я медленно вхожу, мой член чувствует каждый изгиб, прокладывая себе путь и находя место, которое он называет домом, затем я остаюсь совершенно неподвижным, позволяя ей перевести дух.

— Лекс, — шепчет она, все еще задыхаясь, — Necesito que te pierdes en mí, tengo que sentir lo mucho que me quieres. Muéstrame lo mucho que me quieres, sólo a mí(прим. испанский: «Мне нужно, чтобы ты потерял себя во мне, мне нужно почувствовать, как сильно ты меня любишь. Покажи мне, как сильно ты меня любишь, только меня»), — ее голос едва слышен, но то, как она говорит со мной, как испанский язык слетает с ее языка, это наш интимный способ общения, как в старые времена, и она читает мои мысли.

Итак, сегодня вечером мы делаем то, чего оба жаждем, то, что нам обоим нужно друг от друга. Мы занимаемся любовью до восхода солнца, и только в свете нового дня мы засыпаем в объятиях друг друга, готовые к новым начинаниям.