Превращение

26

В ту ночь я не мог заснуть и потому затеял печь хлеб.

Не спалось мне главным образом из-за Грейс; даже думать о том, чтобы отправиться в кровать и лежать там в одиночестве, дожидаясь прихода сна, было совершенно невыносимо. Впрочем, свою роль в этом сыграл и Коул, который до сих пор торчал в доме. Он оказался таким беспокойным — расхаживал туда-сюда, включал и выключал стереосистему, присаживался на диван, начинал смотреть телевизор, потом снова вскакивал, — что лишил покоя и меня. У меня было такое впечатление, будто я нахожусь рядом со звездой, готовой взорваться.

Так вот, о хлебопечении. К нему меня приобщил Ульрик, который был страшно привередлив в отношении хлеба. Он в рот не брал большинство покупных сортов, а если прибавить к этому то обстоятельство, что в десятилетнем возрасте я сам только хлебом и питался, в тот год хлебопечка у нас работала не переставая. Бек считал нас обоих несносными и никакого касательства к нашим заскокам иметь не желал. Поэтому утра мы проводили в обществе друг друга — я бренчал на подаренной Полом гитаре, устроившись на полу у кухонных шкафчиков, а Ульрик сражался с тестом, время от времени ворча на меня, чтобы не мешался под ногами.

Однажды, почти в самом начале года, Ульрик поднял меня на ноги и приставил месить тесто; это случилось в тот самый день, когда Бек узнал, что Ульрик был на приеме у врача. Это воспоминание не давало мне покоя с тех самых пор, как я стал свидетелем отчаянных попыток Виктора сохранить человеческий облик. Бек ворвался в кухню, сам не свой от ярости. За спиной у него маячил Пол; он остановился на пороге, и, судя по лицу, его привело на кухню не столько беспокойство, сколько предвкушение захватывающей сцены.

— Скажи, что Пол говорит неправду, — потребовал Бек, а Ульрик тем временем передал мне банку с закваской. — Он утверждает, что ты был у врача.

Вид у Пола был такой, как будто он вот-вот расхохочется, да и Ульрик тоже, казалось, еле сдерживался.

Бек вскинул руки, как будто собрался придушить Ульрика.

— Значит, ты там все-таки был. Был. Дурак ты набитый. Я же говорил тебе, что из этого не выйдет ничего хорошего.

Ульрик широко ухмыльнулся.

— Скажи ему, что он тебе прописал, — сквозь смех выдавил Пол. — Скажи.

Ульрик, похоже, понял, что Бек не находит в этом ничего смешного, поэтому с улыбкой кивнул на холодильник и попросил:

— Достань молоко, Сэм.

— Галоперидол, — продолжал веселиться Пол. — Он пришел с жалобами на то, что он оборотень, а ушел с рецептом на антипсихотик.

— Тебе так смешно? — осведомился Бек.

Ульрик наконец-то взглянул на Бека и дернул плечом.

— Брось, Бек. Он решил, что я псих. Я рассказал ему, как все было: про то, что я зимой превратился в волка, и про — как это по-английски? тошниловку? тошноту? — и про дату, когда я в этом году снова превратился в человека. Про все симптомы. Все ему выложил как на духу, а он слушал и кивал, а потом выписал мне рецепт на лекарство для психов.

— Где ты был? — уточнил Бек. — В какой больнице?

— В Сент-Поле. — Они с Полом покатились со смеху при виде выражения лица Бека. — А что, ты думал, я заявлюсь в местную больничку и сообщу им, что я оборотень?

Беку явно было не до смеха.

— Что, и все? Он тебе не поверил? Не назначил анализ крови? Ничего?

Ульрик фыркнул и, позабыв, что поручил мне заниматься тестом, принялся сам подсыпать муку.

— Да ему до смерти хотелось поскорее выставить меня за дверь. Как будто я заразный.

— Жаль, меня там не было, — заявил Пол.

Бек покачал головой.

— Вы оба просто идиоты. — Впрочем, произнесено это было ласковым тоном. Он протиснулся мимо Пола в коридор. — Сколько раз вам говорить: если хотите, чтобы врач вам поверил, придется его укусить.

Пол с Ульриком переглянулись.

— Он серьезно? — поинтересовался Пол.

— Вряд ли, — отозвался Ульрик.

Он закончил месить тесто и поставил его подходить, и разговор перескочил на что-то другое, но я на всю жизнь усвоил урок: в нашей битве на помощь врачей рассчитывать не приходится.

Мои мысли вернулись к Виктору. Мне не давали покоя его мгновенные превращения из человека в волка и обратно.

Судя по всему, Коул тоже не мог избавиться от этих воспоминаний; он вошел в кухню и с раздраженным выражением взгромоздился на островок в центре.

— Я должен бы удивиться, что ты печешь хлеб, но отчего-то не удивлен, — произнес он, морщась от терпкого запаха дрожжей. — Ну что, меня опять мучает сознание несправедливости того, что Виктор не может остаться человеком, а я не могу остаться волком. Все должно быть наоборот.

— Я уже понял, — с трудом сдерживая раздражение, отозвался я. — Ты хочешь быть волком. Не Коулом, а волком. Все предельно понятно. Так вот, у меня нет волшебного средства, которое помогло бы тебе остаться волком. Прости. — Мой взгляд упал на бутылку виски, стоящую рядом с ним. — Где ты это взял?

— В шкафчике, — любезным тоном сообщил Коул. — А почему это тебя так волнует?

— Я не горю желанием любоваться на тебя пьяного.

— А я не горю желанием быть трезвым, — в тон мне ответил Коул. — Вообще-то ты никогда не говорил, что тебя так бесит мое желание быть волком.

Я отвернулся к раковине и принялся отмывать руки от муки; под водой они немедленно стали липкими. Я неторопливо соскреб с них тесто, обдумывая ответ.

— Мне слишком через многое пришлось пройти, чтобы остаться человеком. Я знаю одного парня, который пошел на то же самое и погиб. Я отдал бы все на свете, чтобы мои близкие были сейчас со мной, но они вынуждены зимовать в лесу, не помня даже, кто они такие. Быть человеком — это… — Я хотел сказать «исключительная привилегия», но решил, что это прозвучит слишком высокопарно. — Жизнь в обличье волка лишена смысла. Если у тебя нет воспоминаний, ты все равно что никогда не существовал. Ты не можешь ничего оставить после себя. Я вообще не понимаю, о чем тут говорить. Твоя человеческая суть — единственное, что по-настоящему важно. Почему ты от нее отказываешься?

Я не стал упоминать о Шелби. Помимо Коула, она была единственным известным мне человеком, который предпочел жизнь в волчьем обличье сознательно. Я знал, почему она сделала такой выбор, однако это не значило, что я его одобряю. Надеюсь, она получила то, чего хотела, и стала волчицей навсегда.

Коул отхлебнул виски и поморщился.

— Ты сам и ответил на собственный вопрос. Когда говорил про отсутствие воспоминаний. Бегство — лучшая терапия.

Я развернулся к нему лицом. На этой кухне он казался нереальным. Обычно люди обладают приобретенной красотой — чем дольше их знаешь и чем сильнее любишь, тем красивее они кажутся. Однако Коул бессовестно перепрыгнул этот этап и со своей вызывающей голливудской красотой не нуждался ни в чьей любви.

— Не думаю, — сказал я. — Мне эта причина не кажется веской.

— Правда? — с любопытством спросил Коул. Я с удивлением отметил, что в его голосе нет злобы, только смутный интерес. — Почему тогда ты ходишь в туалет на втором этаже?

Я уставился на него.

— А что, ты думал, я не замечаю? Да. Ты всегда ходишь в туалет наверх. Ну, то есть, может, конечно, внизу страшная ванная, но, по-моему, с ней все в порядке. — Коул спрыгнул с островка, слегка пошатнувшись при приземлении. — Так что ты, кажется, просто не хочешь видеть ванну. Я прав?

Не знаю, откуда он разузнал мою историю, впрочем, никто особенно ее и не скрывал. Может, ему рассказал даже сам Бек, хотя мне как-то странно было об этом думать.

— Это просто маленький заскок, — сказал я. — Избегать ванн, потому что твои родители пытались утопить тебя в ванне, — совсем не то же самое, что бежать от жизни, превратившись в волка.

Коул широко улыбнулся. Выпивка настроила его на благодушный лад.

— Давай заключим сделку, Ринго. Ты перестанешь обходить стороной ванную на первом этаже, а я — бежать от жизни.

— Всенепременно.

После того как родители попытались меня утопить, я лежал в ванне всего однажды — когда прошлой зимой Грейс затолкала меня туда, чтобы отогреть. Но в тот миг я был наполовину волком и практически не понимал, где нахожусь. К тому же то была Грейс, которой я доверял, а не Коул.

— Нет, серьезно. Я крайне целеустремленный субъект, — настаивал Коул. — Ведь счастье — это достижение целей. Мм, забористая штука. — Он поставил бутылку на столешницу. — Я уже тепленький. Так что скажешь? Ты ныряешь в ванну, а я посвящаю себя сохранению нашего с Виктором человеческого облика? Раз уж это у тебя такой маленький заскок.

Я сокрушенно улыбнулся. Он с самого начала знал, что может не опасаться, я и на пушечный выстрел не подойду к ванне.

— Туше! — сказал я, и в памяти вдруг всплыл последний раз, когда я слышал это выражение: в книжном, потягивая зеленый чай в обществе Изабел. Казалось, это было давным-давно.

Я широко улыбнулся. Внутри плескалось приятное ленивое тепло, какое оставляет после себя крепкий алкоголь.

— Вот видишь, Ринго, — сказал я Сэму, — мы с тобой оба с большим прибабахом. У каждого свои тараканы.

Сэм молча смотрел на меня. На самом деле не так уж он походил на Ринго, скорее на сонного желтоглазого Джона Леннона, если уж быть до конца точным, но имя Джон с ним как-то не вязалось. Меня вдруг охватил приступ неожиданного сочувствия. Бедный парень не мог даже сходить отлить в нижний сортир, потому что его собственные предки пытались его укокошить. Вот непруха-то.

— Не хочешь устроить сеанс шоковой терапии? — поинтересовался я. — По-моему, сегодня отличный вечер для шоковой терапии.

— Спасибо, я как-нибудь сам, — отказался Сэм.

— Брось. — Я протянул ему бутылку, но он покачал головой. — Это поможет тебе расслабиться. Выпьешь — и в гробу ты видал эту ванну.

Голос у Сэма стал чуточку менее дружелюбный.

— В другой раз.

— Приятель, — сказал я, — я пытаюсь найти к тебе подход. Я пытаюсь помочь тебе. И себе самому заодно.

Я дружески ухватил его за локоть, Сэм попытался выдернуть руку, но как-то без убежденности. Я потянул его к выходу из кухни.

— Коул, — сказал Сэм. — Ты пьян. Пусти.

— А я говорю тебе, что все прошло бы куда проще, если бы и ты тоже был пьян. Не передумал насчет виски?

Мы были уже в коридоре. Сэм снова попытался выдернуть руку.

— Нет, не передумал. Коул, хватит. Ты что, с ума сошел?

Он рванулся прочь. От двери в ванную нас отделяли считаные шаги. Сэм уперся, и мне пришлось тащить его обеими руками. Он оказался на удивление сильным; не ожидал, что такой хлюпик может оказать серьезное сопротивление.

— Я помогу тебе, а ты — мне. Подумай, насколько легче тебе станет, когда ты взглянешь в лицо своим демонам, — продолжал я.

Не уверен, что так оно и случилось бы на самом деле, но звучало это солидно. Должен также признаться, что мне и самому любопытно было взглянуть, как поведет себя Сэм, оказавшись перед грозной ванной.

Я втащил его в ванную и локтем включил свет.

— Коул, — севшим внезапно голосом произнес Сэм.

Это была всего лишь ванна. Пустая ванна, совершенно ничем не примечательная: кремовый кафель на стене, отдернутая белая занавеска. Дохлый паук на дне. При виде ее Сэм вдруг рванулся у меня из рук, да с такой силой, что я с трудом его удержал. Я почувствовал, как напряглись все его мышцы.

— Пожалуйста, — попросил он.

— Это всего лишь ванна, — сказал я и обхватил его руками.

Впрочем, это было излишне. Он весь обмяк.

Недолгий миг я видел перед собой то, чем она являлась на самом деле, то, какой я, должно быть, видел ее первые семь лет моей жизни: ничем не примечательную ванную комнату, обшарпанную и прозаическую. Потом я наткнулся взглядом на ванну, и земля ушла у меня из-под ног. Я…

Сидел в комнате за обеденным столом. Отец сидел рядом; мать вот уже несколько недель не садилась от меня поблизости.

«Я не могу больше любить его, — сказала она. — Это не Сэм. Это тварь, которая иногда кажется похожей на него».

Передо мной на тарелке лежал горох. Я терпеть не мог горох. Видеть его на тарелке было странно, потому что мама это знала. Я не мог отвести от него глаз.

«Я знаю», — произнес отец.

Меня тормошил Коул.

— Ты не умираешь, — твердил он. — Тебе просто так кажется.

Родители держали меня за тощие руки. Меня поставили перед ванной, хотя вечер еще не наступил и я был в одежде. Родители уговаривали меня залезть в нее, а я отказывался, и, по-моему, это их даже обрадовало, потому что так им было легче, чем если бы я доверчиво повиновался. Отец взял меня на руки и опустил в воду.

— Сэм, — произнес Коул.

Я сидел в ванне, полностью одетый; темные джинсы намокли и потемнели, вода пропитала мою любимую синюю футболку в белую полоску, ткань начала липнуть к ребрам, и на секунду, всего на один милосердный миг мне показалось, что это всего лишь игра.

— Сэм, — повторил Коул.

Я ничего не понимал, а потом понял.

Это случилось не в тот миг, когда я ловил взгляд матери, а она упорно смотрела на край ванны и сглатывала, снова и снова. И не когда отец пошарил у себя за спиной и позвал мать по имени, чтобы она посмотрела на него. И даже не когда она взяла из его протянутой руки бритву, очень осторожно, как будто выбирала из блюда с угощениями хрупкий крекер.

Это случилось, когда она наконец взглянула на меня.

В мои глаза. В мои волчьи глаза.

Я все понял по ее лицу.

И в это мгновение они затолкали меня под воду.

Сэм куда-то ускользнул. Не знаю, как это еще описать. Глаза у него стали… пустые. Я потащил его в гостиную и принялся тормошить.

— Очнись! Мы вышли оттуда! Оглянись по сторонам, Сэм! Мы оттуда вышли.

Я отпустил его запястья, и Сэм сполз на пол, привалился к стене, обхватив голову руками. Внезапно стало казаться, что он состоит из локтей, коленей и суставов, сплетенных в один безликий клубок.

Не знаю, что я чувствовал, глядя на него. Понимая, что происходящее с ним — что бы это ни было — дело моих рук. Я почти ненавидел его за это.

— Сэм? — повторил я.

После долгого молчания он произнес тонким и слабым голосом, не поднимая головы:

— Оставь меня в покое. Оставь в покое. Что я тебе сделал?!

Он судорожно дышал, в груди у него что-то клокотало. Это не походило на рыдание, скорее на приступ удушья.

Я смотрел на него сверху вниз, и внезапно горло у меня перехватило от гнева. Какого черта он так раскис? Подумаешь, паршивая ванна! Сделал из меня настоящее чудовище, хотя я всего-навсего подвел его к самой обычной ванне! А я ведь совсем не такой, каким он меня считает!

— Бек тоже пошел на это добровольно, — сказал я ему, потому что сейчас он не мог ничего мне возразить. — Он сам мне сказал. Он сказал, что после юридической школы у него было все, а он был несчастен. Он хотел покончить с собой, но один мужик, Пол, убедил его, что есть другой выход.

Сэм молчал, все так же судорожно дыша.

— И это было именно то, что он предложил мне, — продолжал я. — Только у меня не получается быть волком. И не говори, что ты не желаешь этого слышать. Ты ничем не лучше меня. Посмотри на себя. Не тебе упрекать меня в ненормальности.

Он не сдвинулся с места, и тогда это сделал я. Я подошел к задней двери и распахнул ее. Пока я накачивался виски, наступила ночь, темная и ледяная, и наградой мне стала разрывающая внутренности боль в животе.

Мне все-таки удалось сбежать.