Превращение

31

С каждой минутой мы оказывались все дальше и дальше от Мерси-Фоллз и всего, что имело к нему отношение.

Ехать было решено на машине Сэма, потому что она была дизельная и с меньшим пробегом, но Сэм пустил меня за руль, зная, что я люблю водить. В проигрывателе до сих пор стоял один из моих дисков с Моцартом, но я переключила его на альтернативную рок-радиостанцию, которую предпочитал Сэм. Он захлопал глазами от неожиданности, и я немедленно возгордилась, что начинаю постигать его язык. Может, я продвигалась вперед и не с такой скоростью, как он в понимании меня, но все равно была довольна собой.

День выдался погожий и ясный, в низинах дорогу затягивала полупрозрачная дымка, которая, однако, начала рассеиваться, как только солнце поднялось над кронами деревьев. Из динамиков медовым голосом пел под гитару какой-то парень; его манера пения напомнила мне Сэма. Сэм закинул руку на спинку моего сиденья и легонько пощипывал меня за шею, негромко подпевая словам. Несмотря на небольшую ломоту во всем теле, я не могла отделаться от ощущения, что в мире все идет совершенно правильно.

— Ты уже придумал, что будешь петь? — поинтересовалась я.

Сэм склонил голову к плечу и пальцем принялся лениво водить по моей спине.

— Еще нет. Подарок был слишком неожиданный. А последние несколько дней меня куда больше заботил конфликт с твоими родителями. Да спою что-нибудь. Но могу и налажать.

— Не думаю, что ты налажаешь. А что ты пел в душе?

Когда он ответил, в его голосе не было смущения, это было очень непривычно и трогательно. Я начинала понимать, что музыка была единственной кожей, в которой он чувствовал себя по-настоящему непринужденно.

— Одну новую песню. Да, новую. Ну, пожалуй.

Я выехала на шоссе; в это время дня на дороге было пустынно, и мы могли выбирать любую полосу.

— Она была новорожденная?

— Да, новорожденная. Вернее даже, зародыш. У нее, наверное, даже лапок еще нет. Погоди, я, похоже, перепутал человеческих младенцев с головастиками.

Я напрягла память, пытаясь сообразить, какая часть тела первой развивается у человеческих младенцев, но так ничего и не вспомнила, поэтому просто поинтересовалась:

— Обо мне?

— Они все о тебе, — отозвался Сэм.

— Я, если что, не в претензии.

— Ты-то да. Ты просто скользишь по жизни, оставаясь сама собой, а вот мне приходится бежать со всех ног, чтобы угнаться за переменами в тебе в творческом смысле. Ты не из тех, кого можно назвать неподвижной мишенью.

Я нахмурилась. А я-то считала себя до омерзения постоянной.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Но ты сейчас здесь. — Свободной рукой Сэм указал на вытертое сиденье. — Ты не смирилась с домашним арестом, а добилась того, чтобы быть со мной. Такому посвящают целые альбомы.

Он даже половины всего не знал. На меня нахлынуло сложное чувство, состоявшее из угрызений совести, жалости к себе, неуверенности и нервозности, тесно переплетенных друг с другом. Я не знала, что хуже: умолчать о том, что я до сих пор под домашним арестом и что со мной творится что-то очень нехорошее, или рассказать ему. В одном я не сомневалась: не рассказать я не смогу. Но мне не хотелось портить ему этот день, его единственный идеальный день рождения. Может, вечером. Или завтра.

Все оказалось сложнее, чем я думала. Я все равно не понимала, где тут материал для альбома, хотя мне приятно было думать, что я на самом деле совершила что-то, настолько поразившее Сэма, который знал меня куда лучше, чем я сама. Поэтому я слегка изменила тему.

— А как ты свой альбом назовешь?

— Ну, сегодня никакого альбома не будет. Будет демозапись.

Я махнула рукой.

— Когда ты запишешь альбом, как он будет называться?

— Одноименный, — отозвался Сэм.

— Терпеть не могу такое.

— «Сломанные игрушки».

Я покачала головой.

— Это больше похоже на название группы.

Он легонько ущипнул меня за шею, так что я ойкнула.

— «Угнаться за Грейс».

— Пожалуйста, только без моего имени, — отрезала я.

— Тебе просто не угодишь. «Бумажные воспоминания»?

Я задумалась.

— Почему «Бумажные»? А, журавлики! Странно, что я ничего не знала о куче журавликов в твоей комнате.

— С тех пор как я встретил тебя в своем человеческом обличье, я перестал их делать, — напомнил мне Сэм. — Последнего сложил позапрошлым летом. Все те, что были сделаны после этого, хранятся в лавке или у тебя в комнате. А дома у меня что-то вроде музея.

— Теперь нет.

Я покосилась на него. В утреннем свете он казался по-зимнему бледным. Я перестроилась в другой ряд просто ради того, чтобы перестроиться.

— Верно, — согласился Сэм. Он убрал руку у меня из-за головы и принялся водить пальцами по пластиковой решетке вентиляционного отверстия на приборной панели. Потом спросил, не глядя на меня: — Как ты думаешь, за кем твои родители видят тебя замужем? За кем-то получше, чем я?

— Кому какая разница, что они там видят? — фыркнула я, и тут до меня запоздало дошел смысл сказанного.

Что на это ответить, я не знала. И не понимала, серьезно он об этом спросил или нет. Он ведь не спросил, выйду ли я за него замуж. Это было не одно и то же. Я затруднялась определить, какое чувство у меня это вызвало.

Сэм сглотнул и принялся щелкать ползунком на решетке.

— Я все думаю, как сложилась бы твоя жизнь, если бы мы не встретились. Если бы ты закончила школу, получила стипендию и уехала в какой-нибудь крутой университет, или куда там берут математических гениев. И там познакомилась бы с каким-нибудь обаятельным и успешным мегамозгом.

Из всех черт характера Сэма, которые ставили меня в тупик, самое большее недоумение вызывали эти внезапные приступы самоуничижения. Впрочем, мне не раз приходилось быть свидетелем тому, как папа выводил маму из приступов хандры, сценарии которых очень походили на те, что я видела у Сэма. Наверное, это были издержки творческой личности.

— Не говори глупостей, — сказала я ему. — Я же не извожу себя мыслями, как бы все сложилось, если бы ты тогда вытащил из сугроба какую-нибудь другую девочку.

— Правда? Это радует. — Он включил печку на полную мощность и прижал запястья к вентиляционным отверстиям. Солнце уже припекало сквозь лобовое стекло, но Сэм был прямо как кот — для него тепла никогда не бывало слишком много. — Трудно свыкнуться с мыслью, что я навсегда останусь человеком. Думаю, мне стоит подыскать себе какую-нибудь другую работу.

— Другую? Не в книжном магазине?

— Я не знаю точно, как организовано финансирование нашего дома. Какие-то деньги лежат в банке, на них капают проценты, а время от времени на счет поступают дополнительные платежи из какого-то фонда. Все счета оплачиваются из этих денег, но никаких подробностей я не знаю. Мне не хотелось бы спустить эти деньги, поэтому…

— А почему бы тебе не поговорить с кем-нибудь в банке? Они наверняка смогут поднять договор и все тебе объяснить.

— Я не хочу ни с кем разговаривать, пока не буду уверен, что Бе…

Сэм умолк. Это была не короткая запинка, а молчание, которое красноречивее точки. Он отвернулся и стал смотреть в окно.

Только через минуту до меня дошло, что он хотел сказать. Бек. Он не хочет ни с кем разговаривать, пока не будет уверен, что Бек никогда больше не превратится обратно в человека. Прижатые к приборной панели кончики пальцев у Сэма побелели, он весь как-то нахохлился.

— Сэм, — позвала я, искоса глядя на него, чтобы не отрывать глаз от дороги. — Что с тобой?

Сэм положил руки на колени, накрыв один кулак другим.

— Зачем ему понадобилось инициировать новых волков, Грейс? — спросил он наконец. — Все сразу стало настолько сложнее. Мы ведь справлялись.

— Он не мог знать про тебя, — сказала я, снова косясь на него. Он медленно водил пальцем по переносице. — Он думал, что…

Теперь я не смогла произнести вслух то, что собиралась: «Это был твой последний год».

— Но Коул… Я не представляю, что с ним делать, — признался Сэм. — У меня такое чувство, что я не понимаю о нем чего-то, что должен понимать. Видела бы ты его глаза, Грейс! Ох, там с одного взгляда ясно, что с ним что-то неладно. Какой-то внутренний надлом. А кроме него их еще двое, да еще Оливия, а я хочу, чтобы ты поехала в колледж, но мне нужно… кто-то должен… не знаю, чего от меня ждут, но это такая ответственность. Я не знаю, чего именно хотел от меня Бек и чего я жду от себя сам. Я просто…

Он не договорил, а я не знала, как его утешить.

В молчании мы проехали несколько долгих минут; лишь из динамиков лился негромкий гитарный перебор да убегали вдаль нескончаемые белые полосы по обочинам. Сэм сидел, прижав ко рту пальцы, как будто признание в собственной неуверенности оказалось неожиданностью для него самого.

— «Каждое новое утро».

Он посмотрел на меня.

— «Каждое новое утро». Название для твоего альбома.

Он глядел на меня со странным выражением. Наверное, был удивлен, что я попала в яблочко.

— Именно так я себя и чувствую. В точку. Когда-нибудь я привыкну, просыпаясь с утра, быть уверенным, что до конца дня останусь человеком. И так будет завтра, послезавтра и вообще всегда. А пока что я спотыкаюсь на каждом шагу.

Я снова покосилась на него, поймала его взгляд.

— Но через это проходит каждый. Все когда-нибудь осознают, что не вечно будут оставаться детьми и неизбежно вырастут. Просто ты подошел к этому моменту немного позже, чем большинство людей. Ты справишься.

Сэм улыбнулся, печально, но искренне.

— Вы с Беком просто два сапога пара.

— Наверное, поэтому ты нас обоих и любишь, — отозвалась я.

Сэм молча кивнул, потом произнес задумчиво:

— «Каждое новое утро». Когда-нибудь, Грейс, я напишу для тебя песню и так ее назову. И весь альбом тоже.

— Это потому, что я очень умная, — сказала я.

— Да, — подтвердил Сэм.

Он отвернулся к окну, а я порадовалась этому обстоятельству: наконец-то я получил возможность незаметно для него вытащить из кармана платок. У меня пошла носом кровь.