Превращение

42

Самый долгий день в моей жизни начался и закончился, когда Грейс сомкнула глаза.

Наутро я проснулся и обнаружил, что Грейс не мирно спит в моих объятиях, а скорее разметалась поверх меня и моей подушки, придавив меня к постели. Из окна лился солнечный свет; лучи солнца прямоугольником обрамляли наши тела на кровати. Мы умудрились проспать все утро. Не помню уже, когда я последний раз так спал — как убитый, не обращая внимания на бьющее в глаза солнце. Приподнявшись на локте, я взглянул на Грейс, и меня охватило странное, гнетущее чувство, словно на меня разом навалилась тяжесть тысяч непрожитых дней, нагроможденных один на другой. Она что-то пробормотала в полусне и перевернулась ко мне лицом. Я заметил у нее на щеке красную полоску, но она тут же смазала ее запястьем.

— Фу, — сказала она и широко открыла глаза, чтобы взглянуть на руку.

— Дать тебе платок? — спросил я.

Грейс простонала.

— Я сама принесу.

— Все нормально, — сказал я. — Я уже встал.

— Нет, не встал.

— Встал. Видишь, я приподнялся на локте. Значит, я в тысячу раз ближе к тому, чтобы встать, чем ты.

В обычных обстоятельствах я бы поцеловал ее, или принялся бы щекотать, или погладил по бедру, или положил голову ей на живот, но сегодня мне было страшно ее сломать.

Грейс покосилась на меня, как будто такая сдержанность показалась ей подозрительной.

— Я могу просто вытереть нос о твою футболку!

— Вас понял! — отчеканил я и пошел за платком.

Когда я вернулся, ее спутанные волосы закрывали лицо, не давая мне разглядеть его выражение. Она молча вытерла руку и быстро скомкала платок, но я все же успел увидеть на нем кровь.

Внутри у меня все натянулось, как пружина.

Я протянул ей стопку бумажных платков.

— По-моему, надо отвезти тебя к врачу.

— Да какой от этих врачей толк, — отозвалась Грейс.

Она промокнула нос платком, но он остался чистым. Тогда она еще раз вытерла запястье.

— Я все равно считаю, что надо съездить, — возразил я. Должно же хоть что-то унять беспокойство, поселившееся в моей груди.

— Терпеть не могу врачей.

— Я знаю, — сказал я.

Это была правда. Грейс не раз поднимала эту тему прежде; впрочем, я полагал, что дело тут скорее в нежелании тратить время, чем в страхе или неприязни к медицинским работникам. Я считал, что на самом деле ее не привлекает необходимость сидеть в приемном отделении.

— Давай поедем не в больницу, а в медицинский центр. Там все быстрее.

Грейс поморщилась, потом пожала плечами.

— Ладно.

— Спасибо, — с облегчением сказал я, а она упала обратно на подушку.

Грейс закрыла глаза.

— Вряд ли они что-нибудь найдут.

Я подумал, что она, скорее всего, права. Но что еще мне оставалось?

Я отчасти даже хотела пойти к врачу — вдруг мне все-таки смогли бы помочь? Но еще сильнее я боялась, что не смогут. Ведь тогда у меня не останется даже надежды.

Пребывание в медицинском центре еще больше усилило ощущение нереальности всего происходящего. Я здесь никогда не бывала, а вот Сэм, похоже, неплохо ориентировался. Стены были выкрашены в грязноватый оттенок морской волны, а кабинет украшала настенная роспись в виде четырех бесформенных китов-касаток, резвящихся в волнах. Все то время, пока врач с медсестрой задавали мне вопросы, Сэм то прятал руки в карманы, то вытаскивал их обратно. Когда я покосилась на него, он на несколько минут прекратил это занятие, а потом принялся выкручивать пальцы так, что затрещали косточки.

В голове у меня все плыло, о чем я и сообщила доктору, а мой нос послушно продемонстрировал медсестре кровотечение. Боль в животе, впрочем, я могла описать лишь на словах, а когда попыталась заставить их понюхать мою кожу, оба явно пришли в недоумение, хотя доктор все-таки подчинился.

Девяносто пять минут спустя после того, как мы переступили порог медцентра, я вышла оттуда с рецептом на средство от сезонной аллергии, рекомендацией принимать препараты железа и промывать нос соленой водой, а также вооруженная теоретическими знаниями об особенностях подросткового возраста и вреде недосыпа. А Сэм стал на шестьдесят долларов беднее.

— Ну как, тебе полегчало? — спросила я у него, когда он открывал передо мной дверцу своего «фольксвагена».

В ненастный весенний день он казался взъерошенной птицей, сиротливо чернеющей на фоне серых облаков. Из-за обложенного неба невозможно было сказать, начинается ли день или уже идет к концу.

— Да, — отозвался Сэм.

Врать он так и не научился.

— Вот и славно, — заключила я, умеющая врать по-прежнему виртуозно.

То, что сидело во мне, со стоном потянулось и напомнило о себе болью.

Сэм повез меня пить кофе, но я не сделала ни глотка. Пока мы сидели в «Кенниз», у него зазвонил телефон. Сэм показал мне трубку, и я увидела на экранчике номер Рейчел.

Он откинулся на спинку и передал телефон мне. Рукой он обнимал меня за плечи, это было хотя и очень неудобно, но приятно, однако я не могла даже пошевельнуться. Я положила голову ему на плечо и откинула крышку телефона.

— Да?

— Грейс, чтоб тебя, ты что, совсем спятила?

В животе у меня все связалось в узел.

— А, ты, наверное, пообщалась с моими родителями.

— Они позвонили мне домой. Думаю, они вообще всех на уши подняли. Спрашивали, не у меня ли ты, потому что ты, «по всей видимости, не ночевала дома» и не подходила к телефону, так что они были слегка обеспокоены, самую чуточку, но мне было очень неприятно оказаться втянутой в эту историю!

Я прижала ладонь ко лбу и облокотилась на стол. Сэм из вежливости сделал вид, будто ничего не слышит, хотя голос у Рейчел всегда был громкий.

— Прости, Рейчел. Что ты им сказала?

— Ты же знаешь, что я не умею врать, Грейс! Я не могла сказать им, что ты у меня!

— Я понимаю, — отозвалась я.

— Поэтому я сказала им, что ты у Изабел, — продолжала Рейчел.

Я захлопала глазами.

— Ты что?

— А что еще мне оставалось делать? Сказать им, что ты у нашего мальчика, чтобы они явились к нему и прибили вас обоих?

— Они все равно рано или поздно узнают, — ответила я несколько более воинственно, чем намеревалась.

— То есть как это? Ты хочешь сказать, что не собираешься возвращаться домой? Скажи, что ты просто психанула, потому что они посадили тебя под домашний арест. Или что тебе просто до зарезу приспичило подержаться за помидоры нашего мальчика. Только не говори, что это навсегда!

При упоминании о «помидорах» лицо у Сэма странно вытянулось.

— Я не знаю, — призналась я Рейчел. — Я так далеко не загадывала. Но пока что назад возвращаться не хочу. Мама заявила, что у нас с Сэмом все несерьезно и что мне неплохо бы уяснить разницу между любовью и похотью. А вчера вечером папа запретил мне видеться с ним, пока мне не исполнится восемнадцать.

Вид у Сэма стал ошарашенный. Об этом я ему не говорила.

— Ничего себе! Да уж, и почему только эти предки так однобоко все понимают? Тем более что наш мальчик… ну, в общем, наш мальчик просто чудо, так что не понимаю, в чем проблема. И тем не менее что мне оставалось делать? Вы собираетесь… э-э… Так что вы собираетесь делать?

— Ну, в конце концов мне надоест носить по очереди две футболки, так что придется явиться домой и встретиться с ними лицом к лицу. А до тех пор… до тех пор я не собираюсь с ними разговаривать.

Странно было слышать из собственных уст такие слова. Да, я злилась на родителей за то, что они наговорили. Но даже я понимала, что сами по себе все эти вещи не стоили того, чтобы из-за них сбегать из дома. Это была скорее вершина айсберга, и я не столько сбежала, сколько довела до логического конца их эмоциональное отдаление от меня. Мы могли жить, по целым дням не встречаясь друг с другом, так что изменилось для них в этом смысле сегодня?

— Ничего себе, — снова сказала Рейчел. Если уж даже она не находила никаких других слов, это значило, что она в замешательстве.

— Я просто сыта всем этим по горло, — сказала я и с удивлением отметила, что голос у меня немного дрожит. Надеюсь, Сэм этого не заметил; во всяком случае, я позаботилась о том, чтобы теперь мой голос звучал твердо. — Мне надоело притворяться, какая мы счастливая семья. Теперь я сама буду о себе заботиться.

Этот миг вдруг показался мне необыкновенно важным; сидя в обшарпанной кабинке в «Кенниз» и глядя на отражение нас с Сэмом в салфетнице, я чувствовала себя плавучим островком, который течение относит все дальше и дальше от суши. Я попыталась вобрать в себя всю эту картину: тусклое освещение, щербатые тарелки, нетронутая кружка кофе передо мной на столе, неприметные цвета нескольких футболок, которые Сэм натянул одну поверх другой.

— Ничего себе, — повторила Рейчел и надолго умолкла. — Грейс, раз уж все действительно так серьезно… не наломай дров, ладно? Я хочу сказать… побереги нашего мальчика. У меня такое впечатление, что это будет война из тех, после которой остаются горы трупов и выжженная пустыня вокруг.

— Поверь мне, — сказала я, — единственное, что я твердо намерена сберечь, это наш мальчик.

Рейчел шумно выдохнула.

— Ясно. Ты же знаешь, я для тебя что угодно сделаю. И еще, наверное, тебе стоит связаться с этой фифой, чтобы она тоже была в курсе ваших дел.

— Спасибо, — сказала я, и Сэм положил голову мне на плечо, будто вдруг обессилел точно так же, как и я. — Увидимся завтра, ладно?

Рейчел утвердительно хмыкнула и повесила трубку. Я сунула телефон Сэму обратно в карман и уткнулась лбом ему в висок. Закрыв глаза, я вдохнула запах его волос и на миг представила, что мы снова в доме Бека. Мне хотелось свернуться клубочком у него под боком и уснуть, не тревожась ни о конфликте с родителями, ни о Коуле, ни о запахе миндаля, который снова начал исходить от моей кожи.

— Проснись, — сказал Сэм.

— Я не сплю, — возмутилась я.

Сэм посмотрел на меня, потом на мой кофе.

— Ты даже не прикоснулась к своему жидкому топливу, Грейс.

Не дожидаясь ответа, он вытащил из бумажника несколько банкнот и придавил их к столу собственной пустой чашкой. Вид у него был усталый и постаревший, под глазами темнели круги, и внезапно меня охватило чувство вины. Теперь ему приходится еще и со мной возиться.

Под кожей снова забегали иголочки, во рту появился знакомый медный привкус.

— Поехали домой, — сказала я.

Сэм не стал уточнять, какой дом я имела в виду. Теперь дом у меня был только один.