Я бежала, на каждом третьем шаге с шумом выдыхая воздух. Шаг — глотнуть холодного воздуха. Шаг — выдохнуть. Шаг — не дышать.
Я не бегала слишком давно, а на такую дистанцию — вообще не помню когда. Бег я любила, потому что он давал возможность подумать, побыть в одиночестве вдали от дома и предков. Но после того, как умер Джек, думать мне не хотелось.
Теперь все начинало меняться.
Поэтому я снова стала бегать, хотя температура на улице была далека от комфортной, а я отвыкла от физических нагрузок. Несмотря даже на новенькие пружинистые кроссовки, икры нещадно болели.
Я бежала к Коулу.
Я не смогла бы добежать от нашего дома до дома Бека, даже когда совершала пробежки регулярно, поэтому оставила машину в трех милях от него, сделала разминку в полупрозрачном тумане и побежала.
За эти три мили у меня было навалом времени, чтобы передумать, однако же дом уже виднелся впереди, а я все бежала. Видок у меня, наверное, был еще тот, но какая разница? Если я явилась только поговорить, не важно, как я выгляжу.
Машины перед домом видно не было; Сэм уже уехал. Не знаю, обрадовало это меня или расстроило. Во всяком случае, это означало, что я с большой вероятностью никого дома не застану, потому что Коул, возможно, бродил где-то в волчьем обличье.
И снова я не могла понять, обрадовало бы это меня или расстроило.
Когда до дома оставалось несколько сотен футов, я перешла на шаг, держась за бок. К тому времени, когда я добралась до задней двери, дыхание почти восстановилось. Я наудачу подергала за ручку; она подалась, и дверь открылась.
Я переступила через порог и замерла в нерешительности. Я совсем уже было собралась подать голос, когда сообразила, что превратиться в человека мог не только Коул, поэтому так и осталась стоять в темном закутке у двери, глядя на залитую ярким светом кухню. Мне вспомнилось, как я сидела в этом доме, когда умирал Джек.
Легко Грейс говорить, что я ни в чем не виновата. Подобные слова вообще ничего не значат.
От внезапно раздавшегося грохота я вздрогнула. На какое-то время наступила тишина, потом откуда-то снова послышались стук и какая-то возня. Это походило на бессловесный спор. Я долго стояла на месте и не могла решить, не лучше ли мне развернуться и отправиться в обратный путь до машины.
«Ты уже один раз просидела в этом доме, сложа руки», — мрачно напомнила я себе.
Поэтому я двинулась вперед, к двери в кухню. Из коридора я заглянула в гостиную и заколебалась, не понимая, что там происходит. Я увидела… воду. На деревянном полу поблескивали маленькие, неправильной формы лужицы, похожие на островки льда.
Я оглядела комнату. В ней творился полный содом. Торшер со сбитым набекрень абажуром валялся на диване, по полу были разбросаны рамы от картин. С одного из столиков свисал коврик, который я раньше видела на кухне, а рядом красовался перевернутый стул, словно случайный прохожий, не удержавшийся на ногах от потрясения. Я медленно переступила порог, настороженно прислушиваясь, но дом погрузился в тишину.
Разгром был настолько причудливым, что явно его устроили сознательно: раскрытые книжки валялись в лужицах воды с вырванными страницами; смятые банки консервов раскатились по углам, из цветочного горшка торчала перевернутая вверх дном пустая винная бутылка, со стен полосами была содрана краска.
Снова послышался тот же самый грохот и знакомая возня, и не успела я что-либо предпринять, как из коридора слева показался волк; он нетвердо держался на ногах, и его шатало от стены к стене. Теперь мне стало ясно, каким образом гостиная пришла в такое состояние.
— Черт побе… — начала я и попятилась в направлении кухни.
Волк, впрочем, похоже, не собирался на меня нападать; с его боков ручейками стекала вода. Серовато-бурая мокрая шерсть липла к телу, он казался каким-то маленьким и совсем не страшным, не страшнее собаки. Между нами была пара шагов, когда волк остановился и вскинул на меня дерзкие зеленые глаза.
— Коул, — ахнула я, и сердце мое заколотилось с удвоенной частотой. — Ты псих ненормальный.
Как ни странно, звук моего голоса заставил его отпрянуть. Это напомнило мне — на самом деле он всего лишь волк, и все его инстинкты, должно быть, сейчас кричат о том, что я перегораживаю ему путь к отступлению.
Я попятилась, но не успела даже решить, стоит ли открывать ему дверь, как Коула начала бить дрожь. Когда между ним и мной осталось всего несколько шагов, его уже крутило и корежило по полной программе. Я отошла на несколько шагов, чтобы его не вырвало на мои новенькие кроссовки, и, скрестив руки на груди, принялась наблюдать за его превращением.
Когти Коула оставили на стене еще несколько свежих борозд — я представляла себе, как им «обрадуется» Сэм, — и он завалился на бок. А потом с его телом произошло волшебство. Шкура пошла пузырями и растянулась, волчья пасть широко раскрылась от боли. Он перекатился на спину, тяжело дыша.
Обращенный в человека, он лежал передо мной на полу, точно выброшенный на берег кит, и на руках у него выделялись нежные розовые шрамы — воспоминания о ранах. Потом он открыл глаза и посмотрел на меня.
У меня засосало под ложечкой. Коул вновь обрел свое человеческое лицо, но глаза на этом лице все еще были звериные, обращенные куда-то в глубь собственной волчьей сути. Наконец он заморгал, брови у него изломились, и я поняла, что теперь он видит меня по-настоящему.
— Классный фокус, — произнес он хрипловатым голосом.
— Видала и получше, — холодно отрезала я. — Ты что творишь?
Коул даже не сменил позы, разве что разжал кулаки и распрямил пальцы.
— Научные эксперименты. На себе. В истории тому есть множество славных примеров.
— Ты что, пьян?
— Не исключено, — с ленивой улыбкой обронил Коул. — Я еще не понял, каким образом превращение влияет на уровень алкоголя в крови. Впрочем, чувствую я себя вполне сносно. А ты что здесь делаешь?
Я сжала губы.
— А меня здесь и нет. То есть я как раз уходила.
Коул протянул ко мне руку.
— Не уходи.
— По-моему, тебе тут и без меня не скучно.
— Помоги мне разобраться, — сказал он. — Помоги мне выяснить, как остаться волком.
В своих воспоминаниях я вновь сидела в ногах постели, на которой лежал мой брат — брат, который поставил на карту все, лишь бы остаться человеком. Я видела, как утрачивают чувствительность пальцы у него на руках и ногах, как он всхлипывает от боли в раскалывающейся голове. У меня сейчас не нашлось бы слов, чтобы выразить все свое отвращение к Коулу.
— Разбирайся сам, — отрезала я.
— Не могу, — ответил Коул, лежа на спине и глядя на меня с пола. — У меня получается только вызвать у себя превращение, но удержаться в волчьем обличье не удается. Холод служит толчком к превращению, но так же действует и адреналин, если я все правильно понял. Я пытался сидеть в ванне со льдом, но она не действовала, пока я не полоснул себя ножом, для адреналина. Но эффект не держится. Я все время превращаюсь обратно в человека.
— Какое горе, — отозвалась я. — Сэм будет в ярости, когда увидит, во что ты превратил его дом.
Я развернулась в сторону выхода.
— Пожалуйста, Изабел. — Голос Коула устремился мне вслед, хотя тело осталось лежать на месте. — Если не смогу остаться волком, я покончу с собой.
Я остановилась. Только не оборачиваться!
— Я не пытаюсь давить на жалость. Просто это так и есть. — Он поколебался. — Я должен каким-то образом спрыгнуть с этой карусели, а выхода всего лишь два. Я просто не могу… мне необходимо в этом разобраться, Изабел. Ты знаешь о волках больше моего. Пожалуйста, помоги.
Я обернулась. Он все так же лежал на полу, прижав одну руку к груди и протягивая ко мне другую.
— Ты сейчас только что попросил меня помочь тебе покончить с собой. Не надо делать вид, будто это что-то иное. Что, по-твоему, значит навсегда превратиться в волка?
Коул закрыл глаза.
— Ну, тогда помоги мне сделать это.
Я рассмеялась. Я отдавала себе отчет, как жестоко прозвучал этот смех, но не стала смягчать впечатление.
— Я расскажу тебе одну вещь, Коул. Я сидела в этом доме, в этом самом доме, — он открыл глаза, и я ткнула в пол, — в той комнате, и смотрела, как умирает мой брат. Просто сидела сложа руки. Знаешь, как он умер? Его укусили, и он пытался не превратиться в оборотня. Я заразила его бактериальным менингитом, от которого у него поднялась страшенная температура, мозг практически поджарился, отнялись пальцы на руках и ногах, и в конце концов он умер. Я не отвезла его в больницу, потому что знала, что он лучше умрет, чем будет жить оборотнем. И в конечном итоге так оно и случилось.
Коул смотрел на меня. Это был тот же самый мертвый взгляд, который я уже видела у него. Я ожидала хоть какой-то реакции, но так и не дождалась. Глаза у него были тусклые. Пустые.
— Я говорю тебе все это только для того, чтобы ты знал: после этого мне миллион раз хотелось покончить со всем этим. Я думала про выпивку и наркотики — в конце концов, помогает же это моей мамаше, — думала взять какое-нибудь из восьми миллионов папашиных ружей и разнести себе башку к чертовой матери. Но знаешь, что самое грустное? Все это даже не потому, что мне не хватает Джека. Ну, то есть его мне действительно не хватает, но дело не в этом. Дело в том, что я постоянно чувствую себя виноватой в том, что убила его. Ведь это я его убила. Бывают дни, когда я просто не в состоянии жить с этими мыслями. Но ведь живу же. Потому что это жизнь, Коул. Жизнь — это боль. Нужно просто терпеть, сколько можешь.
— А я не хочу, — просто сказал Коул.
Такое впечатление, что он всегда пускал в ход честность, когда я меньше всего этого ожидала. Я отдавала себе отчет, что тем самым он заставляет меня сочувствовать себе, даже когда мне этого совсем не хотелось, но сопротивляться я могла не больше, чем желанию поцеловать его в тот раз. Я снова скрестила руки на груди; мне казалось, что он пытается вытянуть у меня какое-то признание. А я не знала, есть ли мне еще в чем признаваться.
Я лежал на полу, совершенно раздавленный, и был абсолютно уверен, что сегодня тот самый день, когда я наконец найду в себе мужество покончить со всем этим.
А потом эта уверенность куда-то делась — глядя на лицо Изабел, когда она рассказывала о своем брате, я понял, что напряжение отступило. Я был словно воздушный шар, который все раздувался и раздувался перед тем, как лопнуть, а потом появилась она и умудрилась лопнуть первой. А воздух при этом почему-то вышел из нас обоих.
Выходило, что у каждого в этом доме была причина сбежать, но я один пытался это сделать. До чего же я устал.
— Я и не догадывался, что ты тоже человек, — сказал я. — С настоящими эмоциями.
— К несчастью.
Я принялся разглядывать потолок. Куда двигаться дальше, было не очень понятно.
— А знаешь, чего я больше не хочу? — первой нарушила молчание она. — Смотреть, как ты валяешься тут голышом. — Я скосил на нее глаза, и она добавила: — Такое впечатление, что ты вообще не носишь одежду. Каждый раз, когда я тебя вижу, ты голый. Ты точно уверен, что не собираешься в ближайшее время превращаться в волка?
Я кивнул; движение отдалось гулом в голове.
— Это хорошо; значит, мне не придется краснеть за тебя, когда мы окажемся на людях. Найди себе какую-нибудь одежду; поехали пить кофе.
Я одарил ее взглядом, в котором явственно читалось: «О да, это мне поможет». Она улыбнулась своей жестокой улыбкой.
— Если после кофе ты не передумаешь кончать с собой, у тебя для этого будет в полном распоряжении весь вечер.
— М-да, — протянул я, поднимаясь на ноги.
Перспектива встать и оглядеть гостиную и коридор, которые я разгромил, застала меня врасплох. Не думал, что когда-нибудь доведется сделать это еще раз. Спина разламывалась от многочисленных превращений за столь короткое время.
— Надеюсь, кофе там приличный.
— Не слишком, — призналась Изабел. Теперь, когда я поднялся, на лице у нее отразилось непонятное чувство. Облегчение? — Впрочем, он лучше, чем можно ожидать от такой дыры. Надень что-нибудь удобное. Нам еще до моей машины три мили пилить.