Проклятая попаданка серебряной совы

Глава 16

Послеполуденное солнце, пробиваясь сквозь высокие окна бального зала, превращает пространство в ослепительную шкатулку. Позолота на колоннах и зеркальных рамах плавится в лучах, а мириады пылинок, поднятые в воздух движением гостей, танцуют в световых столпах. Я стою у одного из окон, нервно теребя складки парчового платья. Ткань тяжёлая, со сложным узором, и каждая подкладка кажется мне гирей, приковывающей к полу.

Уговоры Марфы надеть «что-то подобающее» увенчались частичным успехом. Я избежала корсета, зашнурованного до удушья, устроив тихую сцену о варварских жертвах моды. В итоге мы сошлись на компромиссе: короткий лиф, туго стягивающий грудь и рёбра, но оставляющий возможность дышать. Катерина, помогавшая мне одеваться, смотрела круглыми от изумления глазами, не узнавая свою прежнюю капризную госпожу, для которой тонкая талия была вопросом чести.

Пока мы готовились, я мысленно настраивалась на другое. В моём сознании этот мир до сих пор существовал в границах поместья Крыловых, как декорация в видеоигре, за пределами которой лишь не нарисованная текстура. Мысль, что за высокими чугунными воротами простирается целый, живой, дышащий XIX век, была абстрактной и пугающей.

Реальность ударила, едва я ступила за порог. Воздух пах грязью, навозом и дымом угольных печей. Во дворе стояла закрытая карета, не музейный экспонат, а массивная конструкция из дерева и металла, запряжённая парой нервно переступающих лошадей. Рядом, не сводя с меня почтительного взгляда, стоял кучер, бородатый мужчина с лицом, испещрённым морщинами, в поношенной ливрее.

Но настоящим испытанием стала дорога. Тряска на ухабах мостовой переворачивала мои внутренности. Я сидела, вцепившись в кожаную обивку сиденья, стараясь дышать глубоко, но тошнота подкатывала едкой волной. Мир за мутным стеклом прыгал. Киллиан, сидевший рядом, молча наблюдал за моей бледностью. После особенно сильной кочки, от которой у меня потемнело в глазах, его пальцы легли поверх моей сжатой в кулак руки.

— Я же говорил, тебе было бы лучше остаться, — произнёс он с горечью. Его прикосновение было прохладным и твёрдым.

Напротив, развалившись с непринуждённым видом, сидел Виктор и наблюдал за моими мучениями с откровенным недоумением, будто не понимая, как можно быть настолько упёртой.

Всё изменилось, когда мы попали в центр города, и я невольно прильнула к окну, забыв о тошноте и спутниках. За стеклом разворачивался живой портрет эпохи. Не идеальные дома, как на открытках, а настоящие, с облупившейся штукатуркой, кривыми ставнями и дымящимися трубами. И люди, полные нравов. Одежда различалась по стилю в зависимости от статуса: от простой и практичной у бедных слоёв до элегантной у богатых горожан. Торговки в цветастых платках, громко зазывающие покупателей к своим лоткам. Извозчики, покрикивающие на заморенных кляч. Чиновники в мундирах, важно шествующие по своим делам. Женщины в длинных платьях с накидками или шалями. Дети в заплатанной одежде, игравшие в салки на площади. Это был не музей, а мир. Шумный, пахнущий, несовершенный и ошеломляюще реальный. Восторг от увиденного был таким всепоглощающим, что смыл остатки дурноты.

Без приключений мы добрались до особняка Голицыных. И теперь я стою в бальном зале, пытаясь освоиться с новой реальностью.

Пространство действительно напоминает гигантскую шкатулку. Хрустальные люстры с тысячами отражённых огней, паркет, отполированный до блеска, гул голосов, смеха и музыки, сливавшийся в нарастающий гул. Дамы в пышных кринолинах, подобные переливающимся самоцветам, кавалеры во фраках и мундирах, и все кружатся в причудливом вихре вальса под звуки оркестра.

Переминаясь на месте, я собираюсь сделать шаг, исследовать обстановку и людей, как распахиваются парадные двери, и в зал входит молодой человек в безупречном костюме, кричащем о состоянии и положении. На кукольное лицо и светлые волосы, уложенные с искусственной небрежностью, я уверена, были потрачены часы работы слуг. В холодных голубых глазах светится самодовольство охотника, вышедшего на промысел.

Мужчина скользит по залу, кивая и улыбаясь, но ни на ком не задерживаясь, его путь прям и неумолим, он направляется ко мне.

— Сын князя Голицына, Давид, — шепчет слева Виктор. В его голосе насмешка, смешанная с предостережением, а по моей спине бегут мурашки.

Имя «Давид» мелькало в дневнике Алисии, восторженными описаниями его «дьявольского обаяния» и язвительными заметками о настойчивости. Один из самых надоедливых поклонников.

Справа от меня Киллиан, до этого момента расслабленный, внезапно выпрямляется. Он не делает ни шага, не повышает голос, но всем существом излучает безмолвный сигнал: «Стой. Не приближайся». Его лицо, которое за время нашей поездки несколько смягчилось, вновь становится непроницаемой маской. Однако приближающийся молодой князь кажется совершенно неуязвимым для этого невербального предупреждения.

— Рад приветствовать вас в нашем доме! Киллиан! Мой старый друг! — Давид приближается размашистой походкой, его голос звенит, как колокольчик, но с фальшивыми нотами. — Виктор и… Алисия. Вы сияете, как всегда, затмевая само солнце.

Он ловок, как фокусник. Его рука скользит вперёд, и прежде чем я успеваю отреагировать, пальцы уже сжимают мою, а губы касаются кожи. Прикосновение быстрое, но неприятно влажное. Откровенный взгляд скользит по мне снизу вверх, полный самоуверенности и скрытой насмешки.

— Ваше сиятельство, — пытаюсь забрать я руку, но он удерживает её, усиливая дискомфорт.

— Как же я скучаю по нашим прогулкам в саду, — продолжает он, обращаясь ко мне так, будто многолюдного зала не существует. — Помните, как мы любовались вашими любимыми белыми розами? Вы тогда сказали, что их чистота напоминает вам… о чём-то очень далёком.

Он бросает намёки, играя в свою игру, правила которой для меня — тёмный лес.

Жар заливает щёки, но не от смущения, а от нарастающего гнева и беспомощности.

— Мои вкусы… изменились, — холодно отвечаю я, наконец высвобождая руку из его хватки. — После болезни многое воспринимаешь иначе.

Давид театрально приподнимает бровь.

— Неужели? А я надеялся, что некоторые прекрасные постоянства останутся неизменны. — Его улыбка приобретает язвительный оттенок, когда он протягивает руку Киллиану для рукопожатия. — Вы, как всегда, не жалуете общество, но я рад видеть вас здесь. Для такой жемчужины, как Алисия, стоит делать исключение и выходить в свет. Или вы по-прежнему предпочитаете общество пыльных фолиантов и тикающих диковинок?

Киллиан смотрит на Давида с отстранённым видом, но я, стоя так близко, уловила крошечную перемену. В глубине его тёмных глаз пробежала тень, смесь обострённого внимания и незаметного презрения, как если бы энтомолог изучал редкое, но надоедливое насекомое.

Виктор слева от меня казался его отражением. Небрежная поза сменилась собранностью, а насмешливый взгляд стал оценивающим. Он не сводит глаз с князя, готовый в любой момент вмешаться, превратившись из шута в стражника.

Они стоят как две скалы, а я между ними — корабль, застигнутый внезапным шквалом.