Проклятая попаданка серебряной совы

Глава 2

Первым приходит не свет и не звук, а ощущение стремительного падения, выворачивающего душу наизнанку. Меня швыряет в кромешной тьме, где нет верха, низа, только вихрь, разрывающий на части. Ледяной ветер обжигает кожу и проходит насквозь, вымораживая кости и память. В ушах гул моего собственного, но абсолютно беззвучного крика.

Пытаюсь ухватиться за что-нибудь пальцами, ногтями… но вокруг лишь пустота, плотная и безжалостная. Мои мысли распадаются под чудовищным напором чистого ужаса. Сердечный приступ? Инсульт? Нет… Я испытываю слишком много, чтобы умирать. Чувствую каждый нерв, оголённый и звонкий от перегрузки.

И внезапно… падение обрывается. Резко, будто нашлось дно. Меня тянет с чудовищной скоростью через пелену мрака, и сквозь толщу, словно мутной воды, начинают проступать размытые пятна. Дрожащее, живое свечное пламя.

Я лежу на чём-то невероятно мягком и огромном. Тело ватное, веки налиты свинцом, но у меня получается их приподнять.

Над головой незнакомый тёмно-багровый балдахин, собранный в пышные складки. Воздух густой, пропахший ладаном, воском и тишиной.

И тут память возвращается обжигающим холодом, пронзая всё тело.

Кабинет прабабки Дианы. Мамина усталая просьба разобрать архив превратилась в летнюю каторгу перед отъездом в университет. Мой безупречно выверенный план пошёл под откос…

Короткой вспышкой в сознании всплывает лицо. Искажённое не фотографическим недочётом, а всепоглощающим бессилием. Самые тёмные глаза, что смотрят сквозь время прямо на меня.

Сердце заколотилось, сжимаясь в ледяной ком. Я в просторной кровати под зловещим балдахином. Высокие потолки давят лепниной, а громадные шторы глушат любой намёк на внешний мир. Всё вокруг монументальное, из чёрного дерева, поглощающего свет.

Резко сажусь, и мир плывёт, закручиваясь воронкой. В висках стучит: «Беги!»

В этот момент дверь с протяжным скрипом приоткрывается. В комнату вплывает пожилая женщина в тёмно-зелёном платье и белоснежном чепце. Увидев меня, она всплёскивает руками, и на морщинистом лице расцветает улыбка безудержного облегчения.

— Госпожа Алисия! Слава Создателю! Вы очнулись!

Алисия?

Моё имя Лидия.

Почему она зовёт меня Алисией?

Она приближается к кровати и поправляет одеяло.

— Вы нас так напугали… Почти трое суток без памяти. Хозяин не отходил, пока доктор не велел дать вам покой.

Трое суток? Хозяин?

Каждое слово, точный удар молотка, вбивающий в сознание гвоздь ужаса. Это не может быть реальностью. Скорее галлюцинация, в которую меня погрузили с головой.

— Воды, госпожа? — Голос женщины ласковый, но он обжигает, словно раскалённая проволока.

Молча киваю, не в силах издать ни звука. Горничная наливает воду из расписного кувшина и передаёт мне. Пальцы дрожат так, что я едва удерживаю стакан. Ледяная влага обжигает пересохшее горло, но не может растопить ком паники, засевший глубоко внутри, под самым сердцем.

Пока я пью, делая маленькие глотки, женщина суетится, поправляя подушки. Её сочувствующий взгляд скользит по моему лицу…

— Как же вы нас напугали, — причитает она, стирая невидимую пыль с прикроватной тумбы, — такой обморок, да ещё и с криком… Господин Киллиан думал, вам дурно сделалось от чаю. Уж он-то был вне себя.

Киллиан.

Перед глазами, поверх этого жуткого сна, снова всплыло лицо мужчины, искажённое неподдельной тревогой, когда он бросился ко мне через гостиную. Его руки, прикосновение, которое сквозь накатывающую пелену обморока показалось одновременно сильным, властным и… до жути бережным. Это не вязалось с плоским образом холодного злодея из недописанного письма.

«Если со мной что-то случится…»

Обрывок фразы из ларца пронзает, как осколок. Сердце ёкает и замирает.

Вернув стакан, я заставляю лёгкие работать ровнее. Здесь нужна мыслить логически. Это единственный якорь, что удержит меня от безумия.

— Я… не понимаю, — голос звучит чужим, выше и тоньше моего. — Что… случилось?

Женщина вздыхает, с материнской заботой присаживаясь на край кровати.

— Да ничего особенного, госпожа. Сидели вы с хозяином в голубой гостиной, чай пили. Беседовали о будущем бале у князей Голицыных. Вы смотрелись усталой, но спокойной. Мило улыбались. И вдруг… — Она разводит руками. — Будто бес в вас вселился. Вскочили, словно ужаленные, вскрикнули и на пол.

Слушаю, и обрывки мозаики складываются в жутковатую картину. Они пили чай. Беседовали. А потом я, Лидия из будущего, моргнула и оказалась здесь, за несколько дней до трагедии, лицом к лицу с человеком из истлевшего прошлого. Мой крик и обморок были единственно возможной реакцией.

Пока горничная говорит, мой взгляд скользит по комнате. Роскошной, но душной, как гроб, задрапированный бархатом. И там, на туалетном столике, притаилось небольшое овальное зеркало в серебряной оправе. Меня тянет к нему с неодолимой силой, смесью страха и мазохистского любопытства. Я должна увидеть.

— Зеркало, — вырывается у меня, выдавая бурю внутри.

Женщина с недоумением хмурится, но покорно берёт его и подаёт мне. Непослушной рукой я медленно подношу тяжёлую раму к лицу, как приговорённый к плахе.

Из затуманенной поверхности на меня смотрит незнакомка.

Бледное, почти прозрачное лицо, обрамлённое волнами светлых, цвета пшеницы, волос. Огромные зелёные глаза, полные немого ужаса. Тонкие, изящно изогнутые брови и маленький, упрямо сжатый рот. Она хрупкая, словно фарфоровая статуэтка. Совершенно, до боли чужая. Ничего общего с моими тёмными, вьющимися волосами, смуглой от солнца кожей и решительным взглядом человека, знающего свою цель.

Медленно провожу ладонью по щеке. Незнакомка в зеркале в точности повторяет движение. Её бледные пальцы касаются кожи.

Это самое выворачивающее ощущение в моей жизни. Хуже падения в темноте. Осознание, что собственное отражение стало чужой маской, за которой заточена твоя душа.

Зеркало выскальзывает из ослабевших пальцев и с глухим стуком падает на одеяло.

Мама… Я разбирала архив… Моя студенческая жизнь, которая должна продолжиться в конце лета…

Мысли о настоящем кажутся теперь несбыточным сном, туманным и нереальным. Щипаю себя за запястье, и короткая боль иглами расползается по телу, доказывая лишь одно: это не сон. Это жестокая, непробиваемая явь.

Хочу проснуться. До слёз отчаянно хочу, потому что здесь, в этой чужой реальности, у меня нет ничего. Ни мамы, ни друзей, ни чётких планов на завтра. Даже моего тела. Лишь роль в пьесе, которую я не учила. И тайна, что начинает разворачивать лепестки, обещая быть смертельно ядовитой.