Проклятая попаданка серебряной совы

Глава 5

Марфа, как я выяснила, когда в комнату зашла молоденькая горничная и обратилась к ней по имени, восприняла моё упрямое желание «привести себя в порядок» с убийственной буквальностью.

Переодевание стало церемонией медленного удушения, пыткой, достойной инквизиции. Горничная принесла неэластичный корсет, о котором я когда-то читала в романах, а настоящего костяного монстра из плотной ткани и гибких пластин. Когда Марфа принялась его зашнуровывать, мир сузился до невыносимо сдавливающего дискомфорта. Рёбра протестующе скрипели, лёгкие не могли расправиться, я ловила воздух жалкими глотками. Казалось, ещё немного, и потеряю сознание от банального удушья.

— Чуть свободнее, Марфа, умоляю, — выдавила я, цепляясь за стойку кровати.

— Но, сударыня, вы же говорили, что талия должна быть тоньше, чем у королевы!

От этой фразы становится ещё хуже. Значит, настоящая Алисия была не только легкомысленной, но и жертвой моды до самоистязания. Возможно, я ошиблась в причине своего обморока. Не шок от путешествия во времени, а тотальная гипоксия свела с ума мой мозг.

— Сегодня я предпочту дышать, — хриплю я.

Марфа с немым осуждением слегка распускает шнуровку, но это всё равно что ослабить удавку, а не снять её с шеи. Когда же я вижу гору тканей, кринолины, фижмы, бесчисленные нижние юбки, протест вырывается сам собой.

— Меня едва держат ноги, а в этих доспехах я даже с места не сдвинусь!

— Но, госпожа, — всплеснула руками младшая горничная, — без кринолина платье не сядет по фигуре!

— Я хочу одеться… посвободнее, — отрезаю я, отбрасывая ненужные ткани. Беру лишь один пышный подъюбник и тёмно-аквамариновое платье с длинным рукавом, самое простое из предложенного.

Молчаливое недоумение красноречивее любых слов. Они переглядывались, помогая мне облачиться в выбранный наряд, движимые скорее привычным послушанием, чем пониманием.

Когда горничная застёгивает последнюю пуговицу на лифе, я ловлю своё отражение в зеркале. Передо мной стоит незнакомая знатная дама. Изящная, с бледным лицом, смягчённым лёгким макияжем, тонкой талией и аккуратно убранными в пучок волосами. Но внутри этой изысканной оболочки бьётся сердце перепуганного зверька, метаясь в поиске выхода.

— А с виду-то и не скажешь, что чего-то не хватает, — с осторожным удовлетворением произносит Марфа, окидывая меня критическим взглядом вместе с молоденькой горничной. — Хозяин, я думаю, будет доволен.

Её слова, как удар хлыста, возвращают в реальность, к главной проблеме. Киллиан.

Что мне делать, когда увижу его снова? Как вела себя с ним Алисия? Кокетничала? Была холодна и бесцеремонна? Я не знаю абсолютно ничего об их отношениях, кроме одного неоспоримого факта, перечёркивающего всё остальное: их роман закончится её смертью.

— Марфа, — осторожно начинаю я, опуская взгляд и играя складками платья, — после… падения… я многое не помню. Чувствую себя такой глупой.

Надеюсь, что симуляция потери памяти станет моим щитом. И не ошиблась. Лица горничных смягчаются, на них расплывается тёплое, почти материнское сочувствие.

— Ах, бедная вы моя! Это часто бывает после такого потрясения. Не извольте беспокоиться, всё потихоньку вспомнится.

— Боюсь, даже самые простые вещи вылетели из головы, — вздыхаю я, с наигранной слабостью опускаясь на стул у туалетного столика. — Наш с графом… сегодняшний разговор в гостиной. О чём он был? Мне смутно помнится, будто мы спорили, но…

Оборвав фразу, даю ей пространство для ответа. Это ловушка, расставленная с холодным расчётом. Если они ссорились, я получу потенциальный мотив. Если нет, ценную информацию об их обычной жизни.

Марфа хмурится, словно перебирая в памяти утренние события.

— Разговор? Вы просто обсуждали новую книгу, что господин Киллиан привёз вам из Петербурга. Поэзию какую-то, модную нынче. Потом беседовали о предстоящем бале. Никакого спора и в помине не было.

Книга. Поэзия. Бал. Ничего, что могло привести к трагедии, возникшей не из-за сиюминутной ссоры. Это чуть лучше. Или гораздо хуже, делая угрозу куда более страшной: невидимой и абсолютно непредсказуемой.

В дверь тихо постучали. Молодая горничная бросилась открывать, и в проёме, залитом светом из коридора, снова возник Киллиан. Мертвенная бледность с его лица сошла, но напряжение в широких плечах никуда не исчезло. Взгляд оценивающе скользнул по мне, от непокорных прядей волос до кончиков туфель, задерживаясь на моём «приличном», по мнению Марфы, виде.

— Вы выглядите… значительно лучше, — наконец произнёс он.

Пытаюсь изобразить на своих губах нечто, похожее на улыбку, но чувствую, как лицо сводит жалкая, натянутая гримаса. Я сжимаю пальцы, спрятанные в складках бархатного платья, в обессиленные кулаки.

Мужчина застыл в дверях, и его молчание казалось громче любого крика. Понимаю, я должна что-то сказать, сделать жест. Но разум пуст, а тело сковал страх. Все правила этикета, почерпнутые из романов, растворились в панике. Я просто сижу, сжимая в потных ладонях бархат юбки, и смотрю на него, как загипнотизированная птица на змею.

— Я вернулся убедиться, что вы подкрепились, — нарушает тягостную паузу Киллиан. Он обводит комнату взглядом и смотрит на поднос с почти пустой тарелкой. — Марфа, принеси нам вина.

Горничные тут же исчезают, прикрыв за собой дверь. Воздух в комнате становится невыносимо плотным. Он делает шаг вперёд, и я невольно отшатываюсь, вжимаясь в спинку стула.

Его лицо мгновенно искажается. Не гневом, а чем-то уязвимым, словно я нечаянно дотронулась до открытой раны. Он замирает на месте.

— Вы меня боитесь? — тихо спрашивает он с усталым недоумением.

Прямой вопрос повергает в ступор. Что я могла ответить? «Да, потому что в будущем вы убьёте женщину, в чьём теле я сейчас нахожусь»? Открываю рот, но вместо слов вырывается лишь сдавленный звук. Паника, которую с трудом сдерживала, поднимается болезненным комом в горле. По спине бегут мурашки, а руки леденеют.

— Я не… — пытаюсь сглотнуть, но во рту пересохло. — Просто голова… всё ещё кружится…

Комната и правда начинает медленно плыть, окрашиваясь в серые размытые пятна.

А в тёмных глазах Киллиана что-то меняется. Исчезает отстранённость, появляется настороженная тревога. Он смотрит так, будто я сложная рукопись на незнакомом языке.

— Странно, — тихо говорит он. — Обычно после… недомоганий… вы требуете немедленно прислать парикмахера и портного с изысканными тканями.

Его слова рисуют безжалостный портрет женщины, абсолютно непохожей на меня. Легкомысленной и капризной. Любое моё неверное движение выдаст самозванку и разобьёт хрупкий лёд его доверия.

Человек же не может полностью измениться после потери памяти?

Развернуть ситуацию не вышло. Возвращается Марфа с подносом, звенящим хрусталём. Киллиана словно отбрасывает невидимой силой, и он отступает к окну, пропуская её. Его неприступная спина обращена ко мне. Он смотрит на улицу, залитую скупым светом, но кожей я чувствую, всё его внимание приковано ко мне.

Беру бокал, рука дрожит так, что тонкий хрусталь издаёт звенящий скрежет, и делаю глоток. Тёплое, пряное вино обжигает горло, но не может растопить ледяное оцепенение внутри.

И тут меня осеняет самая страшная догадка. Главная угроза не возможная смерть в будущем, а то, что я нахожусь в теле женщины, чьи мысли мне неведомы. А Киллиан, самый проницательный свидетель этого преступления, должно быть, знает каждую её улыбку и капризную нотку в голосе.

Он оборачивается резко, словно почувствовав тяжесть моих мыслей.

— Не смею вас больше беспокоить.

На этот раз его баритон звучит безучастно. Он коротко кивает Марфе и выходит из комнаты, не оглядываясь. А я сжимаю в ладони охладевший бокал с недопитым вином, не в силах издать ни звука.