Проклятие главы рода

Глава 14

Авто отъехало от парковки, и вскоре о недавних событиях напоминал разве что запах взрывчатки, что плотно въелся в ноздри. Так вот какая жизнь у Ильи (наверное, теперь уже можно даже в мыслях не называть его Валерьевичем)? Ежедневно его могут убить, причем как обычные люди, так и затаившая обиду нечисть. Мало ли у него врагов среди криминального мира? Как он вообще держится, как не свихнулся от постоянной угрозы?

Конечно, все те штуки, которые он вытворял, делали его очень сильным — но не всемогущим же.

А если бы у него не оказалось артефакта и они сели в машину… а если бы срикошетила случайная пуля…

Даже думать страшно, что могло произойти.

— Значит, ты владеешь телекинезом? Поэтому тебя все боятся? — спросила Агата и вдруг подумала, что вопрос звучит прямолинейно. — Прости, я, наверное, как-то слишком в лоб спросила.

— Да всё нормально, не беспокойся. — Он на миг отвлекся от дороги, глянул ей в лицо и подмигнул. — Меня боятся, потому что раньше я работал непосредственно на Арджеш, а не просиживал зад в милиции. Ну а телекинез — это так, одна из причин, по которой я приглянулся вампирам. Ничего особенного. Ты, вон, превращаешься в зеленую машину для убийств, я — управляю вещами. Мелочи.

Агата фыркнула. Ну да, про зеленую машину — неплохо сказано. Она себя с этой стороны как-то никогда не рассматривала. Орочья сущность была для неё естественна (ну а как иначе, если ты родился орком?), но, если вдуматься, так и есть: огромное зеленое создание, которое может выламывать ворота на своем пути.

— В любом случае, моя связь с древними в прошлом, — равнодушно добавил Макаров.

— Ты чего-то не сделал для них, да?

— Скорее — проявил лишнюю инициативу. — Он сжал руль пальцами так, что костяшки побелели. — Да и плевать. Меня устраивает то, чем я сейчас занимаюсь.

«Тебе нравится ловить мелкую шваль типа девиц легкого поведения?» — хотела спросить Агата, но прикусила язык. И так очевидно, что он только изображает хорошую мину при плохой игре.

Не настолько они близки, чтобы лезть друг другу в душу. Достаточно и того, что вечер прошел очень неплохо, и даже последние события его не омрачили — скорее, добавили перчинки.

Звучало странно, но рядом с Макаровым всё ощущалось иначе, чем с Серпом. Если новый Серп — это айсберг, холодный, мощный, о который можно разбиться, а старый Серп — это что-то светлое и яркое, но давно утерянное, то Илья — словно буйство стихии. Пусть он и не проявляет эмоций, старается сдерживаться, но Агата видела его в бою. Помнила его движения и то, как он улыбался, когда передавал ей стаканчик с кофе или рассказывал о коктейлях.

Они подъехали к подъезду дома мамы Агаты. М-да, совсем темень. Сейчас её опять будут отчитывать как маленькую девочку за то, где она шляется, и за то, что оставила мужа и детей совсем одних.

Агата прикрыла веки, готовясь к худшему, а затем выдохнула и дернула на себя дверь.

— Спасибо, — сказала она, вылезая из машины. — За то, что подвез, и… вообще, за сегодняшний вечер.

«Мне было нужно отвлечься от всего, что происходит в моей жизни», — чуть не добавила женщина, но промолчала.

— Да не за что, обращайся, если понадобится собутыльник, — хмыкнул мужчина и внезапно сощурился. — Хм, а это не твой муж?

Агата резко повернулась туда, куда указал Макаров. Серп медленно, но неуловимо надвигался в их сторону. В тусклом свете фонарей его облик казался зловещим. Вот уж действительно: айсберг. Агата даже поежилась. Что-то подсказывало, что ничего хорошего от него сейчас ждать не следует.

Серп подошел к авто со стороны Макарова и постучал ему в стекло.

— Выйди, нужно поговорить, — сказал он тихо, но таким тоном, что у Агаты мурашки поползли по спине.

В её сторону мужчина даже не глянул, будто она была пустым местом. Вся его ярость была обращена на Илью. Тот вышел без лишних вопросов и застыл напротив супруга Агаты. Спрятал ладони в карманы джинсов, склонил голову набок, поглядывая на Серпа с легкой насмешкой.

А вот тот был взбешен. За маской спокойствия бурлил океан темных эмоций. Это чувствовалось даже в том, как он дышал, как держался, как сжимал кулаки.

— Что-то не так? — миролюбиво уточнил Илья.

— Ты меня спрашиваешь? — Серп смотрел на него, не мигая. — Я приехал к любимой супруге, а её нет дома. Думаю, подожду-ка, не будет же она всю ночь где-то шляться. А тут смотрю: моя жена выходит из твоей машины. Хотелось бы знать, что всё это значит.

— Я встретил Агату Эдуардовну в городе, — кажется, Макаров сознательно не стал упоминать бар Паука, — и предложил подвезти до дома. В этом есть что-то предосудительное?

— Ты ещё спрашиваешь? Это — моя женщина. Ты не должен даже приближаться к ней. Слышишь?! — Серп схватил Макарова за грудки, и тот аккуратно снял его ладони.

— Успокойся. Не знаю, в чем ты хочешь меня обвинить, но это не так. Я довез Агату Эдуардовну до дома. И всё. Закатывай сцены ревности кому-нибудь другому.

— Он действительно только подвез меня, — подала голос Агата.

Серп отмахнулся от неё как от крикливой болонки. Взмахом руки. Не удостоив даже толикой внимания.

Опять в ней поселилось это чувство стыда, что начало разрастаться в баре. Ведь Серп прав: приехала незнамо с кем, затемно, да ещё и после бара. Кошмар.

Но Агата заставила себя посмотреть на ситуацию иначе.

Конечно, тому же Серпу будет удобно, если его жена начнет шарахаться от любого мужика, опасаясь, что её уличат в чем-то грязном. Но нельзя путать белое и черное, нельзя забывать, что верность — это не ходить вокруг мужа, будучи его покорной рабыней.

Они с Макаровым не сделали ничего плохого. Даже если учесть бар и коктейли — они просто пообщались. Раньше у Агаты были друзья (в том числе мужского пола), с которыми она могла поболтать по душам обо всём. После отъезда в дом Адронов всё изменилось. Она растеряла прошлые связи, ушла с головой в материнство.

Но это не означало, что она должна оправдываться за то, что просто доехала с кем-то в одном автомобиле. Это уже ни в какие ворота не лезет.

Что дальше: муж посадит её на цепь?!

— Серп, перестань, — твердо сказала женщина. — Ты зря горячишься.

— Не лезь не в свое дело, — приказал мужчина. — Дай нам поговорить.

Агата разозленно сжала кулаки. Он ей будет затыкать рот?..

— Вообще-то это как раз моё дело! Это меня ты постоянно пытаешься обвинить в какой-то гадости. А если бы меня таксист привез, с ним бы я тоже тебе изменяла?

— Но твой новый друг — не таксист. — Серп выдохнул и заговорил другим, спокойным тоном: — Ладно, ты права. Возможно, я перегнул палку. Проваливай, — приказал он Макарову. — Нам с Агатой нужно многое обсудить.

Илья внимательно глянул на Агату, словно спрашивая: я могу уехать, или лучше остаться?

Она кивнула. Всё нормально. С мужем они разберутся самостоятельно. Вроде он услышал её слова — значит, не всё потеряно.

Или так только кажется?

Когда клятва была принесена, Медея наконец смогла выдохнуть и расслабиться. Теперь Паук даже если захочет, не сможет ее выдать.

— Итак, теперь, когда между нами установилось полное доверие, расскажи мне про ситуацию подробнее. Я должен знать, что искать. — Вяземский кивнул на бессознательного Филиппа.

— Я уже говорила — он пытался убить себя, когда узнал, кто я такая. Я не позволила ему это сделать, и я хочу, чтобы, когда он очнулся, то не попытался сделать этого снова. — Медея скрестила руки на груди и поджала губы.

Еще немного, и она всё исправит. Всё снова будет как раньше.

— Есть два варианта, — качнул головой граф. — Стереть воспоминание о том, кто перед ним. Он очнется и ничего не будет знать о твоей… скажем так, профессиональной сфере. Или второй вариант, куда более сложный — попытаться изменить его отношение к тому, что ты — это ты.

— Есть возможность, что он сможет принять меня?

Медея на секунду представила, каково это. Филипп бы понял ее, не осуждал. Принял бы случившееся. Больше не придется скрывать от него правду. Он смирится с ней. Это было бы облегчением.

— Зависит от того, насколько глубоко спрятаны убеждения, толкнувшие его на эту койку. — Вяземский усмехнулся. — Ну и нужен ли он тебе будет, если изменится.

Медея уже собиралась возмутиться. Как это «не нужен»? Она за этим и пришла, чтобы Филиппа изменили.

Вопрос эхом отразился от ее сознания.

«…Нужен ли он тебе будет, если изменится…»

И она промолчала. Потому что не знала ответа. Потому что поняла, что хочет именно того Филиппа, что встречал ее дома, что готовил для нее, гулял с ней, рассказывал интересные истории… Изменить его — значило надругаться над чем-то идеальным.

— Ладно, давай начнем, а там посмотрим, — вздохнул Вяземский.

— Я… могу это видеть?

— Видеть и контролировать, ты хочешь сказать, — хмыкнул Паук, но, вопреки ее опасениям, не отказал, а напротив, протянул руку. — Без лишних комментариев. Помни — я дал клятву, и, что бы ни увидел, это останется между нами.

«Главное, чтобы ты это помнил, Паук», — мрачно подумала Медея и накрыла его ладонь своей.

Кошачье мурлыканье и бой барабанов. Словно кто-то рядом нашептывал сказку. В этой сказке был заколдованный принц и принцесса, оказавшаяся злой ведьмой.

Разворачивающаяся перед Медеей сцена была настолько реальной, что она решила, будто действительно перенеслась в прошлое, будто будущее еще не наступило.

— …Мирослава, нет… скажи, что это не правда. Это не ты, это не можешь быть ты! Ты мой прекрасный добрый ангел, я не верю, что это ты… Почему ты молчишь?

Они на маленькой кухне. Лицо Филиппа… такое родное, нежное, сейчас искривлено страданием, в глазах боль, которую он даже не пытается скрыть.

— Нет, нет, Филипп… это не правда… — начала было Медея, но ее перебил едкий жестокий голос. Ее собственный.

— Да. Это сделала я. Всю твою зазнавшуюся семейку отправила на тот свет. Потому что они это заслужили. Стоны, крики, страдания. Их было преступно мало. Они должны были мучиться гораздо дольше. Но я же добрый ангел, как ты и сказал. Я была милосердна. Управилась быстро.

— Нет, я не верю. — Парень пошатнулся, едва устояв на ногах. — Ты не могла. Ведь мы с тобой, ты и я…

Он задыхался от волнения, язык не слушался, руки мелко тряслись.

— Ты и я — что? Тебя я сделала своим ручным песиком, который без моей команды даже голос не подает. Так что заканчивай истерику, песик, я не давала такой команды.

— Не слушай ее, Филипп. — Медея попыталась встать между прошлой собой и Филиппом, заставить ту, прошлую, замолчать. Но сцена никак не желала изменяться, она была соткана из дыма и света. С таким же точно результатом можно было бороться против тумана. — Она… я не это имела в виду. Прошу тебя…

На лице было мокро. Она порывисто стерла — что это? Кровь?

Но на ладонях была лишь влага. Неужели она… плачет?

— Я просил без лишних комментариев, — раздался спокойный голос над ухом. Настолько чуждый обстановке кухни в маленькой квартире, где они жили с Филиппом, что это мгновенно отрезвило.

«Это все не взаправду. Это прошлое. Прошлое, которое можно изменить», — напомнила себе Медея.

— Держи себя в руках. Посмотрим, насколько глубока проблема.

Кухня растаяла, подёрнувшись дымкой.

Они перенеслись на два года назад. Самое начало того, как Медея и Филипп начали жить вместе.

Парень еще слаб. Он с трудом передвигается по квартире, и она ругается на него за то, что пытается встать с кровати.

— Если ты свалишься и подохнешь, то, получается, я зря тратила на тебя столько времени, — шипит она. — И вообще, ты совершенно ничего не поел.

А она час времени убила на кухне, чтобы приготовить эту дурацкую кашу, а та еще, как назло, подгорела! Филиппу с его ранами нужна щадящая диета.

Медея помогает парню сесть и подносит к его рту ложку.

— Ммм… — Едва он берет ложку в рот, как тут же начинает морщиться.

— Что? Тебе больно? Снова открылись раны?

— Нет, не в этом дело… — Он делает над собой усилие и глотает содержимое ложки. — Мирослава, я не голодный, правда.

— Очевидно, что у тебя нет аппетита. Когда я бываю ранена, то тоже никогда не хочу есть. Но питание необходимо для восстановления, — менторским тоном начинает она, запинаясь, когда Филипп вдруг перехватывает ее руку.

— И часто ты бываешь ранена?

Она на мгновение теряется, сбивается с мысли. Как часто? Какой странный вопрос. Будто она считает или ведет статистику. За свою жизнь она настолько привыкла к травмам, что скорее заметит, когда у нее ничего не болит, чем наоборот.

— Ешь давай. — Рассердившись больше на себя, чем на него, она зачерпывает еще одну ложку и снова пихает парню. — Я свою порцию уже съела.

— Съела? Ты такое любишь? — Она никак не могла понять, на что он всё намекает.

— Что значит — люблю, не люблю? Еда — это лишь средство выжить. Раньше и помоями приходилось питаться. О чем ты вообще говоришь?

Филипп на мгновение опешил, глаза округлились, остекленели. Они смотрели друг на друга в немой тишине, пока уголки губ парня вдруг не дрогнули. И он не спросил тихо, с каким-то непонятным ей трепетом:

— Мирослава, а давай с завтрашнего дня я буду готовить? Хорошо?

И снова воспоминание меркнет.

Теперь они оба сидят на траве на набережной. Это был первый раз, когда она разрешила Филиппу выйти из квартиры. Они оба под оборотным зельем.

И если Филиппа она прятала от окружающих, то свою внешность, себя она прятала от самого Филиппа.

Она боялась, что кто-нибудь узнает ее и обратится как к Медее.

Филипп рассказывает ей о памятниках архитектуры на противоположном берегу, о том, как раньше по реке проходили корабли с заряженными пушками.

— Ты меня не слушаешь, — вдруг обрывает свою речь он и при этом улыбается.

— Нет, я слушаю. Продолжай, — протестует Медея. На самом деле смысл фраз ускользает от нее тотчас, как Филипп произносит следующие, но ей нравится вот так сидеть рядом с ним. Нравится тембр его голоса. И то, что он рядом.

Нравится то, что они оба на улице и она может не прятать от него спину. Пока ее тайна надежно сокрыта — ей не надо его бояться. Ожидать подвоха.

Вот только стоит об этом подумать, как Филипп вдруг касается руками ее шеи.

Инстинкты срабатывают прежде, чем она успевает осмыслить. Адреналин бьёт в кровь.

Кинжал моментально оказывается в ее руке, а она сама нависает над парнем, прижимая его к земле, уперев острое лезвие ему в шею.

— Ты пытался задушить меня?! — выплевывает она, чеканя каждое слово.

— Что? Мирослава, успокойся, я всего лишь хотел обнять тебя. — Филипп смотрит на нее снизу-вверх большими щенячьими глазами.

Медея ослабляет хватку, но кинжал убирать не спешит.

— Тебя что, никто никогда не обнимал? — Он вскидывает брови, рот приоткрывается от удивления, а она настолько растеряна, что не находит ничего лучше, чем побыстрее отодвинуться, пряча подальше кинжал. — Мирослава?

Филипп не намерен сдаваться.

— Что тебе? — грубо бросает она.

— Можно… я тебя обниму? — На этот раз он терпеливо ждет ответа, а не лезет с инициативой.

— Зачем? — Она скрещивает на груди руки и вскидывает голову, прямо глядя ему в глаза. Пусть не думает, что она боится!

— Люди обнимаются, потому что это приятно. Это дает чувство поддержки. Показывает, что ты не один, — он говорит все это, словно объясняет маленькому ребенку, что только еще сильнее злит Медею.

— Люди любят обманывать сами себя, — хлестко и уничижительно. — Они приходят в этот мир и уходят поодиночке, а всё остальное — сказочки для трусов.

— Ты просто не хочешь признаваться, что никогда ни с кем не обнималась. Вот и плетешь сейчас всякое, — провокационно ухмыляется Филипп, не поддаваясь на ее нарочитую грубость.

— Ха! Если посчитать, сколько раз меня душили, то уж явно гораздо больше, чем тебя. — Медея закатывает глаза и отворачивается. Глупый спор. Глупый Филипп.

— Это не одно и то же, — тянет Филипп. — Ты даже не знаешь, что это, — а затем вдруг резко меняет тему. — А целоваться знаешь, что такое? Любить друг друга?

— Пфф… Думаешь, я ни разу не видела, как насилуют в подворотне? — фыркнула она.

Ну и идиот. Нашел, чем ее удивить.

— Это… — Филипп бледнеет, тяжело сглотнув, и лишь затем продолжает. — Это не то же самое.

— Ну так просвети меня, о гуру взаимоотношений, — с явным сарказмом откликается Медея.

— Целуют кого-то, когда не могут словами выразить всё, что чувствуют. Когда прикосновением губ хотят выразить свою любовь.

Медея притворно вздыхает.

— Такой взрослый мальчик, а веришь во всякие сказки. Любовь, скажешь тоже.

И снова другой образ. Ускользающий, невесомый.

Она стоит рядом с Филиппом на балконе. Только что отгремел салют в честь Нового года.

— Зря ты не позволила купить мне фейерверки. Как бы было здорово их запустить самим. Смотри, какая красота!

Медея же смотрит, задрав голову, со всех сторон раздаются взрывы, за которыми следуют распускающиеся огненные цветы.

И почему ей раньше они не нравились? Если пересилить себя, не прятаться, а наоборот, настроиться, что будет громко, то зрелище действительно завораживающее. Словно ожившая магия.

На ее плечи падает теплая кофта.

— Выскочила в одном платье, да ты вся холодная…

Филипп обнимает ее в попытке согреть. Медея поворачивается к нему, теряясь в волшебстве момента. Ей вдруг очень хочется сказать ему что-нибудь приятное. Как-то выразить все то, что было в тот момент на душе.

Но говорить красиво она совсем не умеет. Вот если бы было что-то, что могло бы описать её чувства без слов.

«…Целуют кого-то, когда не могут словами выразить все, что чувствуют…»

— Поцелуй меня, — шепчет она, с затаенным страхом и предвкушением.

Но их поцелуй растворяется в кровавой пелене. Медея видит себя со стороны, черный кожаный комбинезон, на нем практически не видна чужая кровь, чего не скажешь о перепачканном лезвии кинжала.

Медея то появляется, то исчезает, так быстро, что лица не разобрать. Но она-то сама себя всегда узнает. Как и фирменное убийство исподтишка. К чему идти напролом, когда можно просто подло ударить в спину.

И враги в ужасе разбегаются, пытаются спастись, атаковать в ответ. Но куда там. Они так медлительны и глупы, что даже не могут понять, кто перед ними.

Походка похожа на поступь тигрицы, мягкая, обманчиво ленивая, плавная. Вокруг валяются тела ее поверженных недругов.

— Надо же, этот все еще жив. Как печально… для него. — Она склоняется над одной из ее сегодняшних жертв. Волосы падают на ее лицо, заслоняя.

Неужели Филипп все это помнил? Или баюн добрался до бессознательного? Того, что сам Филипп старался вытеснить как можно дальше.

— Это все из-за меня… — шепчет парень перед тем, как упасть в небытие.

На этот раз они проваливаются в куда более далекое прошлое. Медея видит еще живого главу клана Сигнус, его жену, Филиппа и еще какого-то потрепанного мага. Они сидят за столом в большой, богато украшенной гостиной. Чрезмерная роскошь и идеальная чистота бросаются в глаза, особенно на контрасте с прошлым воспоминанием, где Медея разгромила эту же гостиную в пух и прах, пока убивала членов клана одного за другим.

— В нашей семье уже несколько десятков лет не было ни одного толкового предсказателя. С чего вы вообще взяли, что это пророчество, а не приступ белой горячки?! — истерическим тоном вопит женщина, у нее заметно округлившийся живот, к которому она то и дело прикладывает руки, будто пытается защитить. — Дядюшка заливает за воротник практически без перерывов вот уже второй месяц, что тут можно обсуждать, это просто смешно!

— Я тоже считаю, что нужно это просто проигнорировать. Если мы все сделаем вид, что ничего не было — никто об этом и не узнает. — Это уже глава клана. Мужчина обводит взглядом присутствующих.

— Не смотрите на меня так. — Должно быть, это и был тот самый пьющий дядюшка. — Обидно слышать про толковых предсказателей, что их нет. Когда я сижу перед вами. Но вы же все такие напыщенные, правильные. Аж тошнит. Так что все это поделом.

— Да он опять напился! — поморщилась женщина. — Милый, зачем мы вообще это обсуждаем, ведь ясно же, что он спятил.

— Не можешь что-то изменить — расслабься и получай удовольствие. — Мужик вытащил из-за пазухи флягу и, отсалютовав присутствующим, приложился к ней.

«А этот тип мне нравится…» — Медея поймала себя на том, что она бы с удовольствием побеседовала с пьяницей, но быстро оборвала мысль. Она же сама его убила, к чему теперь пустые рассуждения.

— Подождите, — внезапно перебил Филипп. — Речь о том пророчестве, которое я случайно услышал от дядюшки? Ну, что следующий родившийся на свет ребенок нашего клана возвестит окончание правления Арджеша?

— А о чем, по-твоему, я тут полчаса распинался. — Глава клана, кажется, был близок к тому, чтобы выйти из себя. — Или ты хочешь сказать, что уже успел ляпнуть это кому-то?!

Филипп побледнел, но тут же затряс головой:

— Нет, нет, я бы не посмел. Пап, за кого ты меня принимаешь, я ведь не идиот… — он говорил одно, но Медея слишком хорошо его успела узнать за прошедшие два года, чтобы понимать — парень лжет. И при этом сам отчаянно хочет верить в собственную ложь.

Она почувствовала рывок, кто-то тянул ее прочь от чужой памяти, и совсем скоро Медея обнаружила себя сидящей на больничном полу, перед кроватью Филиппа. Она тяжело дышала, будто долгое время была под водой без возможности вдохнуть и теперь наконец вынырнула на поверхность.

— Ах ты кикимора подзаборная, троллью ногу тебе в глотку, какого лешего ты, тварь, не сказала, кто он такой?! — ругался граф Вяземский совсем не аристократично. — Чтоб тебя болотники всемером драли! Во что ты меня втянула?!

«Как хорошо, что клятву я стребовала до, а не после», — улыбнулась Медея, не обращая внимания на слова. Она в свой адрес вещи и похуже слышала. Подумаешь. Ничего, Паук перебесится и успокоится. Серп тоже был не в восторге, но ничего. Даже, вон, в цирк после всего позвал вместе со своими мини-орками.

— Вы поклялись мне помочь.

— Я что, по-твоему, смертник?! — Граф принялся ходить по палате из угла в угол. Вид у него при этом был всклокоченный. — Я клялся сохранить полученную информацию в тайне, о том, чтобы безоговорочно помогать, речи не было. Но ты должна была предупредить меня, какие тут ставки! Если Арджеш узнает, что я был в курсе, что этот парень жив… Им будет наплевать, что я был под клятвой!

Медея медленно поднялась с пола и тяжело опустилась на краешек кровати, на которой лежал Филипп.

— Он, — она мотнула головой в сторону парня, — у меня уже два года, и за все это время у них не возникло ни одного вопроса. Так что можете не беспокоиться, в моих интересах молчать и дальше.

— Всё тайное становится явным, — мрачно предрек Паук. — Судя по всему, о пророчестве насчет ребенка узнали. Радикальный способ решения проблемы, ничего не скажешь… — Вяземский обвел глазами комнату, но при этом словно смотрел куда-то вдаль. Возможно, прокручивал в голове увиденные воспоминания еще раз? Что-то, что Медея не смогла разглядеть. — А я всё гадал, кому нужна была смерть их клана.

— Сигнусы мертвы. Филипп больше не один из них, — скорее самой себе, чем графу, сказала Медея.

На самом деле информация о пророчестве стала новостью и для нее. Это многое меняло. Например, то, что донимать Серпа просьбами уговорить Арджеш помиловать Филиппа — бесполезно. Не помилуют. Пока он жив, жива и возможность, что он оставит потомство. Даже если его оскопить, в магии есть много темных и запрещенных способов обзавестись ребенком… экзотическими методами.

А потому единственное, что устроит вампиров — это полное уничтожение.

— Ты, говоришь, скрывала его два года? — фыркнул Вяземский. — Видимо, плохо скрывала, раз о том, кто ты есть, твой парень узнал из анонимной записки. Ты уверена, что в следующий раз такую же записку пошлют не Арджешу?

— Что? — Медея вцепилась в краешек кровати, ее ощутимо начало штормить. Где она прокололась? Кто мог разгадать ее секрет?

И что будет, если этот «аноним» действительно решит рассказать обо всем вампирам?

— Давай сделаем так, — Вяземский, кажется, наконец-то взял себя в руки и обратился к ней, — я уберу из его воспоминаний эту записку. Уберу то, как вы выясняли отношения после. Его попытку свести счеты с жизнью мы исправим, добавим какого-нибудь хулигана-грабителя, который его случайно ранил. Чтобы он не удивлялся, когда очнется в больнице.

Медея кивала на каждое слово. Это именно то, что ей было сейчас нужно.

— Но на этом — всё. Копаться дальше в его сознании я не стану. Если изменения будут сильными и Арджеш его поймают, они легко узнают почерк того, кто эти изменения проводил. Не хочу оставлять лишних следов в его разуме.

— Хорошо. — Это не совсем то, на что она надеялась. Но явно лучше, чем то, что сейчас.

Паук кивнул ей и быстрым шагом снова подошел к кровати. Наклонился к телу Филиппа и что-то зашептал ему на ухо.

Больше он не предложил ей присоединиться.

Время замерло. Застыло словно желе. Тянулось медленно, почти бесконечно. Медея нервно заламывала пальцы, боясь издать лишний звук, помешать работе баюна.

А потом… Филипп открыл глаза.