Спрашивать у служанки о причине, по которой меня хочет видеть герцог, было бессмысленно. Бедняга, конечно, о ней не знала.
И не сказала бы.
Вон как они все трепещут перед ним!
И не стоит обольщаться его обходительным, в последнее время, манерам — он хищник, сидящий в засаде. И будет преследовать жертву, пока она не обессилит.
— Ваше сиятельство, так вышло, что мы обменялись походными шатрами, — улыбнулась я, стараясь казаться как можно спокойнее. Смотрела ему прямо в глаза, общалась как с равным, но с оттенком отчуждения. Я всё-таки королева. — Вам так понравился мой?
Ирен организовала всё так, будто мы собирались остаться здесь надолго. И кровать мне выправила, пусть и не настоящую, но вполне удобную.
На сундуки постелили доски, потом перину, можно было не опасаться ночью оказаться на полу.
И комод мой велела принести, даже зеркало, показывающее человека до пояса, хотя отец Педро каждый раз мне высказывал своё недовольство. Мол, тщеславие и гордыня — бич королев.
Про королей никто не смел говорить.
Опасно.
— Мы отправляемся через пару часов, я уже приказал собираться.
— Что-то случилось?
— Прочтите сами, — он протянул мне раскрытое письмо. Я сразу приметила королевский оттиск внизу послания. Оттиск франкийского короля.
— Узнаёте почерк вашего венценосного кузена?
Я похолодела. Ничего хорошего тон герцога и это письмо мне не сулили. Ясно, что его перехватили. Не стал бы кузен-король писать канцлеру, кормящемуся с руки другой страны. И не только своей.
— Читайте, я вас не тороплю. В конце концов, письмо предназначено вам, ваша милость.
— Кто вам прислал его? Канцлер? Перехватил его через своих шпионов, которыми наводнил страну?
Что я могу сделать? Только нападать, зажатая в угол.
— Для находящейся в глуши, малообразованной королевы вы очень о многом осведомлены, ваша милость.
Он кружил возле меня, и это нервировало. Ждал, пока прочту, приметил, конечно, что мои руки дрожат.
Я пробежала глазами, сначала не поняла смысла написанного. Король Иоанн будто специально хотел написать письмо позаковыристее, чтобы показать свой ум и начитанность. На самом деле просто выпендривался.
Со второго раза, вспомнив родной язык королевы Бланки (а она была не слишком начитанной), мне удалось понять: «Терпи, сестра, я строчу письма Папе, он поможет приструнить твоего мужа, потому что я обещал Святому Престолу богатые дары, а деньги все любят. И Франкия гораздо ближе к Оплоту Бога территориально, чем твоя Клермондия с, прости Господи, Лузитанией.
А ты пока, сестра, помни, о чём мы с тобой говорили в последнюю встречу (ага, помню, как же, ни черта не помню!). Будь тверда в вере, искореняй еретиков и тёмных магов (блин, герцог это прочёл, сто пудов), ибо они отрыжка Господа нашего (всё, мне конец!).
И если желаешь, чтобы я помогал тебе не только молитвами, помни об интересах родной страны. Помни и что-то, наконец, делай, а то без пользы тебя отдали замуж. Только все планы испортила!
— Ну что скажете, ваша милость?
Я уже поняла: чем герцог любезнее, тем в больше ярости находится. Вон как смотрит, будто уже проклинает.
Или хочет удушить.
— Простите моего кузена, короли часто несдержанны в словах.
— А королевы?
— А королевам, ваше сиятельство, приходится лавировать между королями, их приближёнными и прочими членами династии!
Я не выдержала, тоже вспылила. Смотрит, будто это я та самая отрыжка Господа, как не толерантно выразился мой кузен, а не он.
— Я непричастна к этому письму, ваша светлость, и его величество с его глубоким умом сразу это поймёт.
Герцог отступил, усмехнулся, зашёл с другого бока, сложив руки за спиной, будто инквизитор на допросе еретика.
Поставить бы его на место, да Бланка уже это сделала на своей свадьбе и нажила смертельного врага. С которым теперь надо договориться.
— Почему вы показали это письмо мне? Не королю. Значит, о чём-то желаете договориться? — предприняла я новую попытку и обернулась, чтобы снова скрестить с ним взгляды.
— С вами? А разве вам есть что мне предложить, ваша милость? — резко ответил он и сделал шаг навстречу. Наша дуэль напоминала танец. Или борьбу, в которой нет проигравших. Важно выторговать себе пожирнее кусок.
— Может, и есть, — уклончиво ответила я и улыбнулась. — Мы же одна семья, ваше сиятельство, нам ли спорить?
И тут он поменялся в лице, а я поняла, что затронула больную тему. Он подошёл совсем близко и спросил тихим тоном, полным скрытой угрозы:
— Что вы имеете в виду, ваша милость? Я приёмный и единственный сын герцога из рода Каста и его супруги, моя настоящая мать была аристократкой из захудалого рода, но отец являлся давней роднёй герцога Каста. Погиб на поле боя. Так на что вы намекаете?!
Я видела бешенство в его глазах. И желание схватить меня за плечи и вытрясти душу. Или правду.
— Я слышала, что вы доводитесь родственником его величеству, — произнесла я, боясь дышать, но отступать не собиралась.
Угрожаете мне, так знайте, что мне тоже известна ваша тайна.
— Кто вам сказал, ваша милость? Может, вас сослали не только потому, что вы не понравились королю, но и за ваш длинный язык? Знаете, что бывает с такими?
— Королевами? — напомнила я.
Чтобы помнил, кто я.
— Королева — фигура сменная. Лишь король имеет значение на доске, ваша милость, — его гнев поутих, и герцог отошёл к столу.
— Я очень благодарна вам, ваше сиятельство, что вы сказали мне это в лицо. Теперь всё ясно— я слишком задержалась на вашей доске, это хотели сказать?
Он молчал и не поворачивался, тогда я решила закинуть ещё одну удочку:
— Одно непонятно, кто ваш истинный хозяин? Король или маркиз Тавора? А может, вы желаете жениться на Марии и усыновить её бастардов? Прикрыть грех прелюбодеяния? А нет, его величество умён, он этого не позволит, ведь тогда эти дети породнятся с короной. И кто знает, как изменится со временем расстановка сил на доске!
Герцог снова обернулся и сжал кулаки. Потом медленно подошёл ко мне и бросил письмо моего кузена мне же в лицо.
— Вы глупая женщина, ваша милость, если считаете, что я хочу погубить вас. Иначе это письмо вам показали только на допросе. Но мне с некоторых пор мне кажется, что даже моя помощь не в силах спасти ту, кто стремится к погибели.
Смерил меня тяжёлым взглядом и вышел. Бросив на прощание, что он передумал, и мы заночуем здесь.