Развод. Цена искупления

Глава 35

Вика

Саундтрек: Земфира “Не отпускай”

Максим стоит передо мной, как гора, высеченная из ледяного гранита. Величественный. Холодный. Непоколебимый. Его взгляд, как всегда, пронзителен, но сегодня в нём что-то иное. Что-то, что я раньше не замечала. Или упустила. Глубоко внутри, под этой бронёй уверенности, под привычной маской хладнокровия, внутри него тоже идёт раскол. Он пытается скрыть это, но я вижу. Вижу, как трещины расходятся по его каменной броне, как что-то в нём рушится, и он уже не может это остановить.

— Вик, — его голос низкий, ровный, наполненный металлом. Не мольба. Не оправдания. Просто факт. — Развода не будет.

Я резко сжимаю пальцы на ручке чемодана. Боль от ногтей, впивающихся в кожу, помогает удержаться на плаву, не сорваться. Не дать волне отчаяния захлестнуть меня с головой.

— Ты уже решил за меня? Как всегда? — мой голос звенит от сдерживаемого гнева. Я смотрю прямо ему в глаза, ловлю каждую эмоцию, каждое микродвижение. — Ты изменил мне, Макс. Ты разрушил всё, что мы строили, но всё равно думаешь, что имеешь право решать за меня? Ты не забыл Дашу. Ты переспал с невестой сына в нашем доме. И теперь ты мне говоришь, что развода не будет? А этот дом… — голос хрипнет после каждого слова. Еле держусь.

Максим слегка щурится, едва заметно, но я вижу, как на его шее дергается жилка. Он пытается сохранить контроль, но я знаю его слишком хорошо. Он не так силён, как хочет казаться.

— Это твой дом, — говорит он медленно, с расстановкой, будто вбивая каждое слово мне под кожу. — Ты вложила в него душу, ты сделала его живым. Без тебя он опустеет.

Я тихо смеюсь. Горько. Разрушительно. Этот смех рвётся из глубины души, как крик, который я не могу выпустить.

— Пустеет? — я смотрю ему в лицо, ощущая, как внутри всё горит, как пожар разрастается, охватывая душу. — А вчера ночью он точно не был пустым, правда?

Максим поджимает губы, но не отводит взгляда. Он не может. Он знает, что если отведёт, то проиграет.

— Вик…

— Не смей, — я резко поднимаю ладонь, останавливая его прежде, чем он успевает сказать ещё хоть слово. — Ты говоришь, что это мой дом? Ты серьёзно? После того, что ты сделал? После того, что я увидела в нашей спальне? Вчера на этой постели ты трахался не со мной, Волков. — прерываюсь от горечи и картинок, что в эту секунду перед глазами стоят.

Я делаю шаг вперёд. Мой голос дрожит, но я не позволяю ему сломаться.

— Этот дом был моим, — выдыхаю. — Он был нашим. Моим, твоим, Ромкиным. Пока ты его не осквернил.

Он моргает. В его глазах мелькает боль, но он продолжает стоять передо мной, не двигаясь. Он не может признать свою слабость. Не может признать, что сломал то, что было для нас святым.

— Ты измарал его, — продолжаю я, голос предательски срывается на хрип. — Ты превратил его в место, где мне противно находиться. Где я задыхаюсь от боли. И не только я. Ты лишил дома не только меня.

Максим сжимает кулаки, но молчит. Он знает, что слова уже ничего не изменят.

— Так что нет, — мой голос звучит резко, твёрдо, как удар хлыста. — Мне не нужен этот дом. Ты можешь оставить его себе. Жить в нём. Наслаждаться им. Наслаждаться своей новой жизнью с Алисой. Ты ж мечтал все эти двадцать лет об огне. Так гори.

Максим качает головой.

— Ты не понимаешь.

Я усмехаюсь, чувствуя, как в груди всё сжимается.

— О, поверь, Макс, — в голосе звучит презрение, боль, ненависть. — Я понимаю даже больше, чем хотелось бы.

Он делает шаг вперёд, но я тут же отступаю, не позволяя ему приблизиться.

— Не надо, — предупреждаю глухо, будто мне приходится выталкивать слова из горла.

В его взгляде появляется что-то новое. Не мольба. Не сожаление. А что-то глубже. Что-то, что я не могу понять. И не хочу.

— Всё кончено, Макс, — голос звенит от надлома. — Вчера ты убил всё, что нас связывало. Ты можешь не давать мне развод, можешь делать вид, что у нас есть будущее. Но это ложь.

Я резко обхожу его, направляюсь к лестнице, но он говорит мне в спину:

— Ты можешь уйти, Вик. Но этот дом всё равно останется твоим.

Я замираю, закрываю глаза.

Потому что он прав.

Этот дом был частью меня.

Я вложила в него душу. Каждый уголок здесь дышит воспоминаниями. Здесь я обнимала Максима долгими вечерами, здесь я чувствовала себя в безопасности.

Но теперь…

Теперь это тюрьма.

Теперь это место, которое не принадлежит мне.

Я поворачиваюсь, смотрю на Максима последний раз.

— Нет, — отвечаю бесцветно. — Этот дом теперь принадлежит предательству и предателям, что его разрушили. Он больше не мой и не моей семьи. И семьи больше нет.

Я спускаюсь вниз.

Не оглядываюсь. Слышу, как что-то тяжёлое громыхает наверху. Но я не останавливаюсь даже на секунду.

Потому что я знаю — этот дом больше не мой.

И этот человек — тоже.

Я выхожу за порог, и холодный ветер обжигает лицо. Чемодан в моей руке кажется невероятно тяжёлым, но я не останавливаюсь. Я не могу.

Потому что за спиной остаётся не просто дом.

Там остаётся жизнь, которую я больше не узнаю.

И человек, которого я тоже не узнаю.

Макс по жизни борец. А сейчас… в нём столько нового, что… горько на душе истерзанной.

Скулю на заднем сиденье такси, пока еду до старой квартиры. Там тоже не могу находиться. В ней столько счастливых моментов было. Она вся пропитана любовью и радостью.

Ромка первые шаги там сделал…

Мы в ней другими были. Молодыми и горячими.

А сейчас я будто мёртвая. Мы с Дашей местами поменялись. Она воскресла, а я умерла.

И от мысли, что вот она, рядом, как змея в мою семью проползла вновь. Горько и нестерпимо больно. Если бы мне одной страдать… А у меня сын, которому сердце разбили.

И думать я сейчас должна совсем не о том, что мой муж…

Думать нужно о том, чтобы Ромка мой в себя пришёл. А как ему помочь? Я сама… едва двигаюсь.

— Притормозите здесь, — прошу водителя, когда у проезжей части мелькает яркая вывеска супермаркета. — Подождёте? Я оплачу.

Получив положительный ответ, иду в продуктовый и не глядя смахиваю в тележку продукты. А когда на кассе выкладываю их на ленту, понимаю, что купила всё для шарлотки и борща.

Ромка в детстве всегда за Максом повторял. Он любит мой борщ и шарлотку, с таким аппетитом их поглощал, а сын повторял, сидя напротив.

Господи… дай мне сил! Я очень тебя прошу! Дай мне сил сдюжить всё!

— Сын, — на автомате кладу ключи на комод.

В квартире тишина.

— Ромка! — зову.

Но в ответ снова тишина. Включаю свет в прихожей и вижу на комоде белый лист с витиеватым почерком сына.

"Мам, я к себе уехал. Выкину вещи этой су… и вернусь. Не волнуйся. Я в порядке."

Слёзы катятся по щекам, но я стираю их тыльной стороной ладони. Нет времени плакать. Нет времени сдаваться.

Я должна быть сильной. Для него. Для нас.

Потому что, если я сломаюсь, кто тогда соберёт нас обратно?

Бросаю пакеты с продуктами у входа, ключей от машины нет. На ней уехал.

Господи, лишь бы бед не натворил. Захлопываю входную дверь и бегу вниз, параллельно звоню Ромке, но он трубку не берет.

Дечочки, мои хорошие! Я читаю каждый комментарий, они очень сильно вдохновляют писать дальше. Я очень рада, что эта непростая история вам очень интересна. Еле держусь, чтобы не спойлерить каждой в ответ)

PS. Саундтреки — это музыка под которую я пишу историю. Нужно их выкладывать или нет? Маякните в коммах, плиз)

Всех обнимаю, завтра будет либо огромный кусь, либо 2–3 главы.