Развод. Цена искупления

Глава 37

Вика.

Тишина в комнате давит на уши. Рома сидит напротив, сгорбившись, его взгляд пустой, устремлён в никуда. Кулаки сжаты так сильно, что костяшки побелели. Я вижу, как его пальцы дрожат, как будто он пытается удержать что-то внутри, что вот-вот вырвется наружу. Его дыхание прерывистое, неровное, словно каждый вдох даётся ему с трудом.

Я знаю этот взгляд.

Я видела его сегодня утром в зеркале. Удивительный он, похож и на меня и на Волкова.

— Мам… — его голос срывается в хрип. — Я так жалею…

Моё сердце сжимается, будто его сдавили тисками. Я чувствую, как комок подкатывает к горлу, сильно прикусываю щеку, не позволяя себе расплакаться.

— О чём, сынок? — спрашиваю, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хотя внутри всё кричит от боли.

Рома откидывается на спинку дивана, закрывает глаза. Его лицо искажается гримасой страдания, словно он пытается спрятаться от реальности, которая слишком тяжела, чтобы её вынести.

— Жалею, что когда-то вообще подошёл к ней. Что заметил её среди всех. Что позволил себе в неё влюбиться.

Он хрипло усмехается, но в этом звуке нет ни капли радости. Только горечь. Горечь, которая разъедает его изнутри.

— Ты бы видела, какой она была тогда… — голос дрожит, словно он говорит о чём-то, что уже никогда не вернуть. — Такая светлая, такая искренняя… Она казалась настоящей. Из нее будто огонь лился.

Я сжимаю зубы так сильно, что челюсти сводит судорогой. Внутри вновь поднимается волна гнева, боли, отчаяния. Но я не могу позволить себе сорваться. Не сейчас.

Он говорит об Алисе с сожалением.

В каждом его слове я слышу боль.

И если бы можно было хоть как-то вытащить эту боль из его сердца и забрать себе…

— Ты не виноват, сынок, — тихо говорю, но Рома резко вскидывает голову. Его глаза вспыхивают, полные злости и отчаяния.

— Виноват! — голос звенит, как натянутая струна. Он бьёт кулаком по спинке дивана, и я вздрагиваю. — Я сам привёл эту тварь в наш дом! Я сам защищал её, когда ты, когда отец смотрели на неё с подозрением! Я сам убеждал себя, что это неважно, что она не похожа на других, что она “другая”!

Я закрываю глаза на мгновение, чтобы собраться.

Я поверила.

Но мой инстинкт не подвёл меня.

— А она… — хрипит, будто ему больно даже говорить. — Она просто врала мне в лицо, понимаешь?

Он резко поднимает голову, а глаза полны ненависти.

— Она трахалась с ним, пока я думал, что строю с ней будущее. Она улыбалась мне, говорила, что любит, а потом…

Он замолкает, тяжело дышит, проводит ладонями по лицу, словно пытаясь стереть этот кошмар.

Я чувствую, как по телу пробегает холод.

— Я её ненавижу, мам, — рычит с яростью. — Ненавижу за каждое слово, за каждый поцелуй, за каждую ночь, когда я прижимал её к себе и верил, что она моя.

Я хочу что-то сказать, но не могу.

Потому что нет слов, которые могли бы смягчить его боль.

— Я не знаю, что было хуже, — он вдруг смотрит на меня. — То, что она это сделала? Или то, что он?

Я вдыхаю, не в силах отвести взгляд.

— Я всегда ставил его в пример. Всегда думал, что он — человек, которому можно доверять, который не предаст.

Моё сердце сжимается в болезненной судороге.

Рома говорит о своём отце.

О том, кого он боготворил.

— А он просто взял и уничтожил всё, что у нас было, — продолжает он. — Как будто это вообще ничего не значило. Как будто я для него… никто. И Ты тоже!

Я чувствую, как слёзы подступают к горлу, но не позволяю им пролиться.

Рома отворачивается, опускает голову, пальцы снова сжимаются в кулаки.

— Почему, мам? — голос срывается. — Почему он так поступил?

Я не знаю, что ответить.

Я не могу оправдать Максима.

Я не могу сказать, что всё ещё верю в него.

Потому что я больше не верю.

— Я бы убил его, — Рома вдруг произносит это так спокойно, что у меня по спине пробегает холод. — Когда я увидел их там… Если бы ты не остановила меня, мам… Я бы убил.

Я вскакиваю с места.

— Не смей так говорить! — мой голос звенит в напряжённой тишине. — Ты что, хочешь сломать себе жизнь из-за них?!

Рома смотрит на меня.

— А какая у меня теперь жизнь?

И я не знаю, что сказать.

Потому что он прав.

Потому что его мир разрушился так же, как и мой.

— Что мне теперь делать, мам? — он смотрит на меня с такой болью, что мне хочется разрыдаться. — Как мне выкинуть её из головы? Из сердца? Как мне теперь видеть его и не ненавидеть до судорог?

Я подхожу к нему, кладу ладони на его плечи.

— Мы справимся, сын.

Рома качает головой.

— Нет, мам. Я больше не знаю, кто мы. У нас больше нет семьи.

Я закрываю глаза, сжимаю пальцы на его плечах.

Он прав.

Но мне страшно это признать.

Но я не могу позволить ему утонуть в этой боли.

— Мы с тобой — это семья, Ромка, — говорю с решимостью. — И пока мы есть друг у друга, мы не одни.

Рома смотрит на меня, долго, пристально.

А потом медленно кивает.

И мне хочется поверить, что этого достаточно.

Но я знаю, что путь к исцелению будет долгим.

И он только начинается.

Замолкает, уходя в свои мысли.

Рома сидит на полу, сгорбившись, его лицо скрыто в тени. Он молчит, но я вижу, как его плечи напряжены, как пальцы снова сжимаются в кулаки. В комнате тихо, только часы на стене отсчитывают секунды, каждая из которых кажется вечностью.

— Мам, — наконец произносит он, и его голос звучит глухо, словно он говорит из какой-то бездны. — Я даже отцом его назвать не могу.

Я замираю. Эти слова режут, как нож. Я знаю, что он прав, но всё равно больно слышать это от него.

— Он звонил, — продолжает Рома, не поднимая головы. — Я видел его номер. Но не взял трубку. Не хочу слышать его голос. Не хочу знать, что он там будет оправдываться, врать, как всегда…

Он поднимается на ноги и резко вскидывает голову, глаза горят.

— А Алиса… — он произносит её имя с такой ненавистью, что мне становится холодно. — Она звонила десять раз. Десять, мам! Я смотрел на экран и думал: что она хочет? Объяснить? Извиниться? Сказать, что это всё была ошибка?

Он хрипло смеётся, но в этом смехе нет ни капли радости. Вновь ерошит волосы.

— Я не взял трубку. Не хочу её слышать. Не хочу видеть. Не хочу знать, что она там ещё придумает. И првда ее мне тоже не нужна!

Я чувствую, как моё сердце разрывается. Я хочу подойти, обнять его, но знаю, что он сейчас как раненый зверь — любое прикосновение может вызвать только боль.

— Я не хочу никого видеть, мам, — говорит это тихо и решительно, что я понимаю: это не просто слова. — Ни его, ни её. Никого.

— Ромка… — начинаю, но он резко перебивает меня.

— Нет, мам, не надо. Не говори, что всё будет хорошо. Не говори, что время лечит. Я не хочу слышать это сейчас.

Он смотрит на меня, и в его глазах столько боли, что мне хочется кричать.

— Ты знаешь, что самое гадкое? — дрожащим голосом. — Я до сих пор помню, как он учил меня играть в футбол. Как мы ездили в отпуск. Как он говорил, что я — его гордость. А теперь…

Он замолкает, проводит рукой по лицу, словно пытаясь стереть воспоминания.

— А теперь он просто чужой человек. Который предал меня. Который разрушил всё, что у нас было.

Я чувствую, как слёзы подступают к глазам, но сжимаю зубы. Не сейчас. Не перед ним.

— И она…. Она знала, мам. Она знала, что он мой отец. И всё равно…

Он не заканчивает фразу, но мне и не нужно слышать продолжение. Я вижу, как его руки снова сжимаются в кулаки, как он пытается сдержать ярость, которая бурлит внутри него.

— Я не знаю, что делать, — продолжает тихо, почти шёпотом. — Я не знаю, как жить с этим. Как просыпаться и не думать о них. Как дышать, когда всё внутри будто разорвано на куски.

Я подхожу к нему, осторожно кладу руку на его плечо. Он не отстраняется, но и не смотрит на меня.

— Ромка, — говорю мягко, — ты не должен проходить через это в одиночку. Я здесь. Я всегда буду здесь.

Он медленно поворачивает голову, смотрит на меня. Его глаза полны сомнения.

— А что, если я не смогу это пережить? — надломленно.

— Сможешь, — отвечаю твёрдо, хотя сама не уверена в своих словах. — Мы справимся. Вместе.

Он смотрит на меня ещё несколько секунд, а потом медленно кивает. Но в его глазах я вижу пустоту.

— Я не хочу никого видеть, мам, — повторяет. — Ни его, ни её. Никого.

— Хорошо. Никого.

Он снова опускает голову, и я понимаю, что разговор окончен. Он сказал всё, что мог.

Я остаюсь рядом, но знаю, что он сейчас где-то далеко. В своём мире боли, гнева и отчаяния.

И я не знаю, как вернуть его обратно.

Я смотрю на него, чувствуя, как сердце разрывается от боли. Он молчит, но я вижу, как его плечи напряжены, как пальцы снова сжимаются в кулаки.

Внезапно он резко поднимается. Его движения резкие, словно он пытается сбросить с себя что-то тяжёлое, невыносимое.

— Поехали отсюда, — говорит глухо, но с какой-то странной решимостью.

Я смотрю на него, не понимая.

— Куда, Ромка? — спрашиваю, хотя уже знаю ответ.

— Поехали куда-нибудь, мам! — он почти кричит, его глаза горят. — Здесь всё грязное. Всё пропитано ложью, предательством. Я не могу больше здесь находиться. Я тут все для нее, а она…

— Хорошо, — говорю тихо. — Поехали.

Мы выходим из дома, и холодный воздух вновь бьёт в лицо. Рома идёт быстро, почти бежит, словно пытается убежать от чего-то. Я едва поспеваю за ним.

Такси, на котором я приехала, всё ещё ждёт у подъезда. Водитель, увидев нас, кивает и открывает дверь.

— Куда едем? — спрашивает он, когда мы садимся на заднее сиденье.

Отвечаю, называя адрес нашей старой квартиры.

Рома молчит, смотрит в окно. Лицо напряжено, губы сжаты. Я знаю, что он сейчас где-то далеко, в своих мыслях, в своей боли.

Дорога кажется бесконечной. Город мелькает за окном, но я почти не замечаю его. Всё моё внимание приковано к Роме. Он сидит, сжавшись, словно пытается стать меньше, незаметнее.

Когда мы подъезжаем к дому, Рома вдруг говорит:

— Здесь всё по-прежнему. Столько лет прошло… ничего не меняется.

— Да.

Мы выходим из машины, и я плачу водителю. Рома рядом по парковке бродит.

— Пойдём, — говорю я мягко, беря его за руку.

Рома заходит вслед за мной в квартиру, останавливается на пороге.

— Пакеты….

— Угу, хотела ужин нам приготовить.

Он кивает, но я вижу полное равнодушие. Он проходит в гостиную к дивану, садится, опускает голову.

— Мам…

Я сажусь рядом, осторожно кладу руку на его плечо.

— Я здесь, Ромка, — говорю мягко.

Он медленно опускает голову мне на колени. Его тело напряжено, но постепенно он расслабляется. Я глажу его волосы, чувствуя, как он дрожит.

— Я не знаю, что делать, — шепчет он. — Всё болит. Всё.

— Знаю, сынок, — отвечаю, хотя знаю, что мои слова не могут унять его боль.

Он замолкает, и через некоторое время его дыхание становится ровным. Он засыпает.

Я сижу, глажу его волосы, смотрю на его лицо, которое даже во сне кажется напряжённым. Я чувствую, как слёзы катятся по моим щекам, но я не вытираю их.

— Мы справимся, — шепчу, хотя сама не уверена в этом.

Он спит, а я остаюсь рядом, чувствуя, как боль и горечь вновь наполняют комнату.

Завтра нужно найти юриста. Я хочу развод.

Постараюсь сегодня еще главу принести.