Вика.
День в ателье тянется бесконечно, и к вечеру я чувствую, как усталость и головная боль сжимают меня в тиски. Я выхожу из мастерской, закрываю дверь, и холодный воздух бьёт в лицо, но не освежает. Ехать домой не хочу — там тишина, пустота и тени той ночи с Максимом, что всё ещё жгут меня изнутри. Я стою на тротуаре, сжимаю сумку, и понимаю — ещё одна ночь в одиночестве меня добьёт. Достаю телефон, набираю Олю. Она отвечает после второго гудка, голос бодрый, как всегда.
— Вик, привет! Ты где?
— Привет, — говорю я, голос дрожит от усталости. — Только вышла с работы. Не хочу домой. Можно к тебе?
— Да ты что, конечно! — восклицает она. — Приезжай, я как раз домой собираюсь. Привезу вкусняшек, посидим. Давай, жду.
Я кладу трубку, сажусь в машину, и дорога к Оле становится спасением. Её квартира — в получасе езды, уютное гнездышко с тёплым светом и запахом её духов.
Когда я вхожу, она уже открывает дверь, в одной руке бутылка вина, в другой бокал.
— Ну что, подруга, совсем тебя работа заебала? — говорит она, её резкий голос звучит почти ласково. — Проходи.
Я снимаю пальто, сажусь на диван в её гостиной. Оля раскладывает еду на журнальном столике — коробочки с горячим ризотто, булочки с трюфелем, что-то с пряным соусом. Запах заполняет комнату, и я невольно расслабляюсь. Она открывает вино, наливает себе в бокал, а мне суёт кружку с чаем.
— Пей чай, — командует она, заметив, как я морщусь. — Вижу, что голова трещит. Вино тебе сейчас только хуже сделает.
— Спасибо, — шепчу я, грея руки о кружку. Она права — головная боль стучит в висках, и алкоголь меня бы добил.
— Ешь, — говорит она, пододвигая мне тарелку с ризотто. — Не спорь. Ты небось неделю на кофе живёшь, а выглядишь, как призрак.
Я беру ложку, пробую — тёплое, сливочное, и желудок отзывается, напоминая, как давно я не ела нормально. Оля смотрит на меня, отпивает вино, прищуривается.
— Ну, колись, — говорит она, откусывая булочку. — Что у тебя творится? И не ври, я же вижу.
Я сжимаю ложку, смотрю в кружку. Стыд жжёт горло, но Оля — единственная, кому я могу это сказать.
— Я спала с ним, — шепчу я, голос дрожит. — С Максимом. В ночь после развода. Напилась и… сорвалась.
Она замирает, бокал повисает в воздухе. Потом выдыхает, качает головой.
— Ну, ты даёшь, Вик, — голос её мягчеет, но резкость всё ещё сквозит. — И что? Теперь себя грызёшь?
— Мне мерзко, Оля, — говорю я, слёзы подступают. — После всего, что он сделал, я позволила ему… Я ненавижу себя.
Она ставит бокал, садится ближе, кладёт руку мне на плечо.
— Слушай сюда, — говорит она, голос твёрдый, но тёплый. — Я через это прошла, помнишь? Мой развод — тот ещё пиздец был. И я тоже “падала”, напивалась, цеплялась за бывшего, как дура. Это не конец, Вик. Ты живая, ты человек. И ты справишься.
Я шмыгаю носом, смотрю на неё. Её глаза — как опора, держат меня.
— Он сломал всё, — шепчу я. — А я ещё хуже сделала.
— Да пошёл он нахуй, этот твой Максим! — Оля вспыхивает, голос режет воздух. — Сука, мразь, козёл ебаный! Двадцать лет тебе мозги ебал, а потом с этой шлюхой Алиской замутил! А она — тварь конченая, ненормальная сучка! Ты видела её взгляд? Я замечала — странный, пустой, как у психопатки, когда никто не смотрел. Думала, показалось, а оказалось — нет. Она влезла в твою семью и всё разъебала! Они оба, бляди, друг друга стоят!
Я невольно улыбаюсь сквозь слёзы. Оля и её язык — резкий, как нож, но сейчас он лечит. Её слова про Алису цепляют — я тоже видела этот взгляд, но гнала мысли прочь. Теперь всё сходится.
— Спасибо, — шепчу я. — Мне правда тошно.
— Тошно — это нормально, — говорит она, сжимая моё плечо. — Но ты себя не грызи. У тебя есть Рома, есть я, есть жизнь впереди. А этот мудак пусть гниёт со своей шлюшкой.
Рома. Его имя греет грудь. Он в Англии, и я рада, что он не видел моего падения. Если бы он знал, мне было бы стыдно смотреть ему в глаза. Он звонит каждый день, а я вру, что все в порядке. Он не должен знать.
— Я хочу уехать, — говорю я тихо. — К Роме. В Лондон. Ищу управляющего, чтобы бросить всё.
— Правильно, — кивает Оля. — Уматывай отсюда, Вик. Здесь только могила с этими воспоминаниями. А там — новая жизнь. Ты это заслужила.
Я киваю, отпиваю чай. Голова болит, виски сжимает. Бессонница и стрессы выматывают, и я думаю — надо провериться. Завтра запишусь к врачу. Это не просто нервы — слишком часто я просыпаюсь в поту, слишком часто голова раскалывается.
— Пресса ещё не прознала? — спрашивает Оля, прищурившись. — Эти суки любят такие истории.
— Мне всё равно, — отвечаю я, голос глухой. — Самое худшее уже случилось. Пусть пишут что хотят.
— Ну и правильно, — хмыкает она. — А я у тебя останусь ночевать. Не отпущу тебя одну домой в таком состоянии. Доедай, и спать.
Я киваю, беру ещё ложку ризотто. Её присутствие — как тёплый свет в этой тьме. Она права. Я жива. И я справлюсь. Ради Ромы. Ради себя. Ускорю поиски управляющего, уеду в Лондон, начну заново. И, может, смогу забыть ту ночь, что всё ещё тлеет во мне
Завтра продолжим!