Развод. Чужая родная дочь (СИ)

Глава 49

Оля

Переглядываемся с Натаном и с осторожностью входим в квартиру.

- Не разувайтесь, - бросает женщина через плечо. И, чуть сгорбившись и шаркая ногами, направляется на кухню.

Следуем за бывшей акушеркой и с осторожностью рассаживаемся вокруг стола. Напряжение пробирается под кожу, опутывает цепями, причиняя почти физическую боль. Меня ломает, выкручивает, от волнения я не знаю, куда деть руки. В конце концов, с силой зажимаю их между колен и сжимаюсь в комок, ожидая страшного.

Я боюсь. Сама не знаю, чего, но все внутри покрывается коркой льда. Нервы натянуты так сильно, что зубы начинают отстукивать как при лихорадке.

Бросаю взгляд на Натана. Он подается вперед, впечатывая тяжелый взгляд в лоб акушерке. Его фигура словно высечена из камня, а глаза разбрасывают молнии. Губы сжаты в тонкую линию, пальцы с силой сжимают край стола.

- Ну? - с легкой, неживой улыбкой женщина вскидывает брови. Ее глаза мертвы, а лицо не выражает ни единой эмоции. Бездушная маска.

Поворачиваемся с Натаном друг к другу. Зависаем на пару секунд, молчаливо перебрасываясь взглядами, в итоге я откашливаюсь и несмело, спотыкаясь и едва не заикаясь, начинаю:

- Постарайтесь вспомнить, пожалуйста, чуть больше десяти лет назад… второго мая вы вместе с врачом принимали у меня роды…

- Я вас очень хорошо помню, - Анна Алексеевна грубо прерывает на полуслове. Переводит взгляд на Натана и медленно проговаривает: - И вашу жену помню. С двойняшками.

Ледяная струйка пота ползет по желобу позвоночника. Такое ощущение, что я нахожусь в фильме ужасов, а эта пожилая женщина своей морщинистой рукой утащит меня в ад.

Хотя я и так в аду последние месяцы. Разве может быть хуже?

Оказывается, ещё как может.

- Говорят, что все дети после рождения на одно лицо: отекшие и припухшие, - внезапно продолжает. - Но акушерки их прекрасно различают и помнят каждого. Потому что, как правило, именно они, а не врач, принимают этого малыша и приводят за руки в этот мир.

Затаив дыхание, мы с Петранским впитываем в себя каждое слово вступления. Не перебиваем, а лишь ждем продолжения.

- А ещё у акушерок, как и у врачей, есть свое кладбище, - вдруг с болью выплевывает Анна Алексеевна.

Вздрагиваю от ее слов всем телом, и Натан обнимает меня за плечи, крепко прижимая к груди.

- Второго мая был полный аншлаг - около пятнадцати рожениц. Врачей, разумеется, на всех не хватало. И часто роды принимали только акушерки. Я принимала у вас поначалу вместе с врачом, - указывает на меня подбородком, - а потом и у вашей жены.

Часто дышу и закусываю костяшку большого пальца.

- У вас у обеих поначалу все шло хорошо. Вы родили здоровую девочку, а вот у вашей жены случились осложнения, и в итоге младшая родилась слабенькой.

Натан только с виду такой серьезный и несокрушимый. Но его с силой впивающиеся в мое плечо пальцы кричат об обратном.

- Ваша девочка резко начала тяжело дышать под утро, - Анна Алексеевна снова возвращается ко мне. - Так как персонала не хватало, никто вовремя не обратил на это внимания…Когда я подошла к ребёнку, она уже почти не дышала…

Закрываю рот ладонью и всхлипываю. Вот только этот всхлип похож больше на вой.

Боль расползается по телу. Она становится частью меня. Я бьюсь в агонии от мысли, что моя девочка медленно и мучительно умирала. Когда она нуждалась в помощи, никого не было рядом. Она была одна в этом жестоком и циничном мире, без материнской любви, ласки и заботы.

Вместо нее я впервые обняла чужого ребёнка. Качала, пела колыбельную и улыбалась.

В то время как моя девочка лежала в одиночестве и холоде. Маленькая, беззащитная…Мой крошечный комочек…

Меня лихорадит. Я не могу сдерживаться и даю возможность вырваться боли наружу хотя бы так.

- Что вы сделали? - и хоть я уже сама догадалась, я хочу услышать ответ на этот вопрос именно от акушерки.

- В суматохе я поменяла вашу мертвую девочку на младшую из двойняшек, - совершенно будничным тоном, слегка пожав плечом, сообщает Анна Алексеевна. - Никто и не заметил. Фамилии ваши, насколько я помню, похожи, девочки, на удивление, родились почти с одинаковым ростом и весом. Так что поменять бирки и подменить детей не составило труда.

- Зачем? - рычит Натан, с силой ударяя по столу. - Зачем вы это сделали?!

Анна Алексеевна с ответом не спешит. Разглаживает старую выцветшую скатерть и смотрит строго на свои морщинистые руки.

- Я решила, что будет справедливо, если у каждого из вас будет по ребёнку. Не обижайтесь, - расстреливает исподлобья Натана, - но вы не располагали финансами, и двоих детей вам в одиночку, после смерти жены, тянуть было бы тяжело. Особенно, когда младшая нуждалась в особенном уходе и заботе. Повышенном внимании и любви. Материнской любви. А вам было бы и финансово, и как мужчине физически сложно это дать, - безэмоционально заключает эта женщина. - Поэтому я и поменяла детей. У каждого есть ребёнок, а у девочки появился шанс выжить. Я каждому из вас всех облегчила жизнь. И спасла здоровье той девчонки.

- Вы ненормальная….Сумасшедшая…, - бормочу между рыданиями. Я сейчас сама похожа на умалишенную: растрепанная, с красными, опухшими глазами и трясущаяся всем телом.

- Ты спасибо должна мне сказать! - жестко обрубает, прикрикивая. - Если бы узнала, что твоя дочь умерла вскоре после рождения, смогла бы снова забеременеть, выносить, родить? Смогла бы снова довериться врачам? У меня вот большие сомнения. И знаешь, - наклоняется и, нагло ухмыляясь, бросает нам в лицо: - Если бы меня вернули в прошлое, я, не задумываясь, сделала бы то же самое.

Натан вскакивает на ноги и резко подается вперед.

- С чего вы решили, что вы Бог? Какое право вы имели отбирать у меня ребёнка?! Это моя дочь! Не вам решать, мог я их прокормить и вырастить, или нет! Точно не вам!

- Не ори. Я сделала так, как точно было бы лучше для всех. Особенно для детей. И не прогадала. Ведь так? - сощуривается, по очереди оглядывая нас. - И вы никогда бы не узнали, если бы не что-то из ряда вон и не начали бы копаться в правде. А теперь подумайте: нужна ли вам эта правда?

Отсутствующим взглядом смотрю в пустоту, раскачиваясь вперед и назад. Чувство вины, что не уберегла, что так ни разу и не прижала свою доченьку к груди сжигает кислотой.

Натан сжимает и разжимает кулаки. От него исходят волны ярости, и Петранскому стоит колоссальных усилий не сорваться.

- Пойдем, Оля, - тяжелая ладонь опускается на плечо. - Вставай, моя хорошая.

Натан тянет меня за собой, как безвольную куклу. У меня нет сил даже переставлять ноги. Я выпотрошена. Я умерла спустя десять лет. И даже несмотря на то, что у меня есть моя чужая родная Катюша, которую я люблю до неба и обратно, я остро ощущаю потерю моей малышки.

Прямо в эти секунды я проживаю то, что должна была прожить десять лет назад.

- Надеюсь, Бог вас накажет, Анна Алексеевна, - бросаю через плечо на прощание.

Впервые за все время нашего разговора в глазах женщины мелькает нечто похожее на грусть и тоску. Первая и единственная эмоция.

- Не сомневайтесь. Я давно несу свой крест.

На улице я жадно втягиваю в себя морозный воздух. Ещё и ещё, как будто не дышала все это время. От резко поступившего кислорода в таком количестве начинает кружиться голова, и я хватаюсь за Натана.

Он сгребает меня, крепко обнимает, прижимая мою голову к груди. Пытается забрать мою боль, как я тогда у него в больнице. Я хочу плакать, хочу смыть все, что режет изнутри, но не могу. Слез просто нет.

- Ты…, - выдавливаю из себя, отчаянно цепляясь за мужчину, как за единственный оставшийся оплот в этом мире. - Ты похоронил вашу…мою.… девочку?

- Да. Рядом с женой.

Вскидываю голову и выдыхаю, почти умоляя:

- Отвези меня на кладбище.