Шедевр

10

— Эйдан говорит, что надо поехать, — сказала Кэти.

Я прямо взвыла в трубку:

— А нельзя ли отменить? Мне нужно съездить в Клэфем на деловую встречу. Это очень важно.

— Продолжай работать. Я еще позвоню, — ответила она и повесила трубку.

К моему разочарованию, когда я позвонила, Эйдан был занят. Я должна была устроить повтор «Обнаженной в росписи» для универмага «Селфидж». Представление должно было состояться в четверг. После того как я расстанусь с деньгами, мне совсем не захочется в чем-либо участвовать. К тому же времени оставалось все меньше.

— Ты в долгу перед Селиной, — сухо сказал Эйдан, когда, наконец, подошел к телефону, — и это хорошая реклама перед аукционом.

Селина — это независимый организатор выставок, пару лет назад мы с ней поссорились. Я должна была стать основным художником на запланированной ею выставке, но не смогла представить работы, что не только провалило выставку, но и испортило отношения с найденными ею спонсорами. Сейчас у меня есть возможность все исправить. Я не собиралась разубеждать Эйдана. Это хорошая возможность залечить старую рану, ведь с тех пор как я занялась серией «Обладание», позиция Эйдана по отношению ко мне ужесточилась.

— Ты поедешь со мной? — спросила я.

— Нет-нет, я не могу, — ответил он.

— Может, заедешь после? — я пыталась подлизаться. — Как тогда? Поможешь мне смыть с себя хну?

Я надеялась, что воспоминания о том счастливом времени растопят его сердце, но тон Эйдана остался отстраненным.

— Не знаю, смогу ли я приехать. Позвони, когда закончишь. О, кстати, Линкольн обещал быть там вместе с оператором. Он сказал, что ему нужен материал для документального фильма, который будет идти по четвертому каналу. Для него это прекрасная возможность снять несколько замечательных кадров.

Я вызвала такси до Клэфема. Со своих двух счетов в банке я сняла двадцать пять тысяч купюрами по пятьдесят фунтов, и теперь деньги лежали в старом красном чемодане. Сидя на заднем сиденье машины, ехавшей по указанному адресу в южную часть города, я чувствовала невероятное напряжение. Я не знала, чего мне ожидать. Кенни ничего не объяснил. Я переживала, что это, возможно, надувательство, а также изо всех сил надеялась, что он не причинит мне зла. Это был риск без возможности отступления. Единственная предпринятая мною мера предосторожности — это оставленная на кухонном столе записка с адресом. Если со мной что-нибудь случится, то будет, по крайней мере, известно, куда я поехала.

Когда машина свернула на пригородную улочку и подъехала к ничем не примечательному дому с балконами, я попросила водителя подождать. Стоял полдень, вокруг царила атмосфера повседневного спокойствия и скуки. На мне были темные очки и шляпа, чтобы никто не узнал; я подошла к двери, нажала на кнопку звонка и стала ждать. Я заметила, как шелохнулась тюлевая занавеска, затем дверь медленно приоткрылась. Из-за нее на меня смотрела женщина примерно моего возраста, чем-то напоминавшая мышь. Рядом с ней, цепляясь за ее колени, стоял ребенок. Судя по всему, женщина нервничала сильнее, чем я, и мне тут же стало жаль ее. Было заметно, что за время жизни в этом квартале она повидала многое. Вокруг ее глаз залегли морщинки, вызванные постоянным беспокойством, волосы давно нуждались в мытье. Старые рваные джинсы и укороченная футболка выдавали ее полноту, в пупке торчал фальшивый бриллиант.

— У меня есть кое-что для Кенни, — спокойно сказала я.

Женщина кивнула и протянула мне большой коричневый сверток. Я подумала, что, может, стоит открыть его до того, как передать ей чемодан, но потом решила, что это неважно. Я пошла на риск, и теперь нужно быть последовательной. Женщина избегала моего взгляда, когда я передавала деньги, а затем дверь резко захлопнулась, прежде чем я успела вымолвить слово. Я повернулась, пошла обратно к такси и попросила водителя отвезти меня в «Селфидж».

По пути я вскрыла сверток и вытащила три рисунка. Я смотрела на свои старые эскизы, испытывая смешанные чувства. К моему удивлению, Кенни бережно хранил их: бумага была ветхой, но рисунки почти не выцвели. Я сделала их очень давно, но до сих пор помню каждую линию. Сходство было поразительным. Тонкие четкие линии, сделанные чернильной ручкой, были навеяны творчеством Климта, неприкрытой сексуальностью, сквозившей в его творчестве. Содержание рисунков было достаточно фривольным: все три изображали в разных ракурсах, как мы с Кенни занимаемся любовью. Я с облегчением вздохнула: в конце концов, этого не увидит публика. Я поступила правильно, выкупив рисунки, теперь они мои; и еще я рада, что Кенни Харпер и его подружка не смогут больше бесстыдно рассматривать их.

Машина остановилась рядом с универмагом «Селфидж», я взяла пакет и вышла. Какое забавное совпадение — именно сегодня мне придется раздеться перед публикой и голой лежать под пристальными взглядами.

Кэти встретила меня у служебного входа.

— Ты изображаешь ноябрь, — сверилась она со своими записями, когда мы быстро вошли. — Сначала Летти Сайкс прочтет отрывок из своей книги, потом выступаешь ты, а после вы подпишете книги всем желающим.

— А можно я сначала раздам автографы, а потом уеду, как только представление будет окончено? — умоляющим голосом спросила я.

— Я подумаю, что можно сделать, — пообещала Кэти.

Летти Сайкс интересовалась моей жизнью и творчеством в рамках работы над очередным томом из серии о британских современных художниках. Универмаг рекламировал книгу и всю серию, а также оплачивал банкет. Это была такая новая, довольно своеобразная манера — универмаг помогает издателю опубликовать книгу об изящных искусствах, при поддержке галереи Тейт. Все пытались понять феномен устойчивого общественного интереса к современному искусству, с целью проверить, можно ли на нем делать бизнес и получать с этого прибыль. Своего рода пробный камень для будущего делового сотрудничества.

Охранник с безвольным лицом провел нас во временную галерею, оборудованную днем раньше. Знакомый мне алый шезлонг стоял в центре высокой белой сцены, возведенной рядом с отделом одежды для подростков. Торговля сегодня велась до поздней ночи. Подразумевалось, что покупатели будут еще ходить по универмагу, когда начнется презентация книги, и, таким образом, составят свое представление о том, чем на самом деле является современное искусство. Раздавались пронзительные звуки поп-музыки, несколько любопытных покупателей толклись вокруг, просматривая выложенные огромной пирамидой книги. Какой-то ребенок с сопливым носом и покрытым прыщами лицом носился вокруг сцены, и, казалось, вот-вот налетит на шезлонг. Со своего места мне было хорошо видно, как скелетообразная, затянутая в фиолетовый костюм Селина ринулась к сцене: завидная прозорливость. Она подбежала как раз в тот момент, когда ребенок уже собирался вытереть липкие, в слизи, пальцы об алый шелк.

К семи часам я подписала двести пятьдесят книг и, сняв одежду и разрисовав себя стихами, разместилась в шезлонге, перед которым поставили белый занавес. Настроение прошедшего дня странным образом соответствовало самому унылому месяцу из всей серии:

отвратительный моросящий дождь

безлюдная улица

портит этот пустой день

ешь мою плоть

сладкий кофе на коже

оближи мои губы

вниз по спине

дождь — моя печаль

дай мне заснуть

снова потеряна

На экранах за моей спиной показывали соответствующие картинки, нужная музыка была уже наготове. Тут я услышала с другой стороны занавеса какую-то суматоху. Летти безуспешно старалась перекричать шум. Но было ясно, что ее никто не слушает. Кэти нервно ходила передо мной и кричала в трубку Эйдану:

— Тут сотни людей — это безумие!

Помимо издателей, их специалистов по связям с общественностью и работников нашей галереи, на презентацию было приглашено около тысячи человек. И, вероятно, большинство из них решило прийти, — не считая покупателей, все прибывающих из лабиринта торговых рядов. Все с нетерпением жаждали «зрелищ», и многие были уже пьяны. Кэти привела пять охранников, чтобы следить за сценой. До сих пор в нашем распоряжении был только один охранник, и того больше интересовала болтовня с продавщицей-блондинкой, чем моя безопасность.

Наконец все успокоились, и, когда занавес открыли, над залом повисла тишина. К счастью, я сидела спиной к зрителям и мне не надо было смотреть на них, но я чувствовала, как камеры и взгляды изучают мое тело. В толпе послышалось восторженное перешептывание. Я легла и закрыла глаза. Я делала это достаточное количество раз, чтобы научиться абстрагироваться от зрителей, и теперь мысленно вернулась к своему проекту. Я слышала, что завязывается потасовка, но не обращала на это внимания. Шум усилился, и занавес быстро закрыли.

Мне было холодно, тело затекло. Появилась Кэти, она казалась возбужденной.

— Кому-то только что сильно заехали. Мы больше никогда не будем в этом участвовать.

— Лучше скажи об этом Эйдану, — ответила я.

— A у Линкольна и его оператора сегодня богатый улов, — негромко произнесла Кэти, помогая мне надеть платье поверх росписи. — Одному Богу известно, что они покажут в своем документальном фильме. Не только твое тело — это точно.

Кэти поехала в клуб «Граучо» вместе с Линкольном, Селиной, Летти и пиар-менеджерами. Я отказалась ехать с ними, и Кэти попросила охранника провести меня от дверей черного хода до машины. Когда мы уже отъезжали, она снова появилась и постучала в окошко.

— Извини, — сказала она, — я забыла отдать тебе вот это.

Я опустила стекло, она протянула руку и бросила мне на колени конверт.

— Какой-то парень просил передать тебе это. Наверное, обычное письмо от поклонника, — продолжала она. — Но он сказал, что это очень важно и что я должна удостовериться в получении.

Я вскрыла конверт, пока автомобиль увозил меня в ночь. Внутри оказалась короткая записка:

Дорогая Эста,

ты все так же великолепна, как и много лет назад, — по крайней мере, со спины! Извини, что не смог прийти раньше. Надеюсь, рисунки тебе понравились. Спасибо за понимание. Но мне опять пора. Крепко-крепко целую. Кенни.

От поцелуев в конце письма мне стало не по себе, но в целом я испытала облегчение. Странно было вообразить, что он пришел посмотреть на мое представление, а также было непонятно, почему он отсутствовал, когда я привозила деньги. В любом случае, как я заключила из письма, Кенни собирается куда-то уехать с деньгами, и на этот раз — я очень надеюсь — навсегда. Я чувствовала, что спаслась чудом. С деньгами нелегко расставаться, но их потеря еще не означает конец света. А рисунки… ну, для меня они вполне стоят заплаченной суммы.

Сидя в такси, я позвонила Эйдану, чтобы спросить, собирается ли он приехать. Мне отчаянно хотелось сейчас с ним увидеться и попытаться все исправить. Я не смогла дозвониться, и мне стало тоскливо. Я не предполагала, что из-за нового проекта наши отношения могут разрушиться, но все распадалось, и я не понимала, как этого избежать. Во всяком случае, до окончания работы над серией «Обладание». Но, приехав домой, я с облегчением увидела, что неподалеку припаркована машина Эйдана.

Стоя с бокалом скотча в руке, Эйдан внимательно изучал семь портретов, висящих на стене. Его внимание привлек третий в ряду портрет работы Жана Доминика Энгра. Картина называлась «Мадам де Сенонн» и являла миру чувственную красавицу, одетую в красный бархат.

Я подошла и стала у Эйдана за спиной.

— Что ты о ней думаешь? — спросила я.

— Просто неотразима, — восхищенно прошептал он. — Выглядит очень эротично и подразумевает некий скрытый смысл. — Эйдан повернулся ко мне. Он выглядел спокойным, даже счастливым. — И ее платье идеально подходит для твоего проекта.

Я уже решила, что буду с удовольствием представлять Мари де Сенонн на аукционе. Что еще может служить лучшей одеждой для женщины, выставляющей себя на продажу, чем платье из красного бархата?

— Как все прошло сегодня? — поинтересовался Эйдан.

— О, прекрасно, — ответила я, уже забыв о представлении, — но сейчас я умираю от голода. По дороге домой я купила суши. — Я подошла к дивану, на который перед этим бросила рисунки и сумки. — Будешь?

Эйдан вновь сосредоточил свое внимание на картинах.

— Я уже ел, — рассеянно сказал он.

— С кем?

— Э… с Жаклин Квинет, — ответил Эйдан, стараясь говорить самым обычным тоном. — Она хотела обсудить детали предстоящей продажи.

Я не ответила. Вместо этого я плюхнулась на диван и открыла коробку с едой. Я накалывала колечки семги на кончик палочки, отправляла в рот и глотала с жадностью дикаря. Эйдан интересуется ею, это очевидно.

— Знаешь, ты очень понравилась Жаклин, — наконец произнес он. Эйдан правильно понял мое молчание и намеревался развеять мои опасения. — Она считает, что тебя ждет ошеломляющий успех. К ней уже поступило несколько запросов — два из Китая, парочка из Нью-Йорка. А я сегодня беседовал с Грегом Вейцем. Он говорит, что у него есть пара коллекционеров, обдумывающих назначенную сумму.

Грег был старым другом Эйдана и жил в Манхэттене. На самом деле Эйдану все еще принадлежит меньшая часть галереи Грега Вейца в северно-восточной части Нью-Йорка. Они немного сотрудничали, работая на меня, и Эйдану хотелось раскрутить мое имя за океаном. Но сейчас я была сосредоточена лишь на наших личных отношениях.

— Где вы сидели? — спросила я, даже не пытаясь скрыть раздражение.

— Что? — Эйдан резко повернулся и посмотрел на меня; его глаза удивленно расширились.

— Ты и Жаклин, где вы ужинали?

— Господи, Эстер, разве это имеет значение?

— Не имеет, — холодно ответила я. — Я просто поинтересовалась.

Поджав губы, он взял свою сумку и принялся там рыться. Для него была характерна нелюбовь к разоблачениям. Эйдан терпеть не мог, когда его пытались вывести на чистую воду. Он всегда уклонялся от прямых ответов, если я проявляла то, что Эйдан называл «легким неврозом»; он говорил, что я должна научиться принимать жизнь такой, как она есть, а не ждать прямых исчерпывающих ответов. Эйдан был прав, но, как правило, белые пятна, на которые он ссылался, существовали в моих отношениях с прессой, друзьями и критиками. До недавнего времени наши с Эйданом отношения были устойчивыми, хотя и тайными в течение долгих лет. На раннем этапе мы несколько раз охладевали друг к другу и у нас обоих были романы на стороне, но мы всегда честно рассказывали об этом. Таким способом нам удавалось избежать растущей запутанности отношений, которая никому не нужна. За последние три года наша связь стала особенно прочной. По крайней мере, насколько я знаю. Появление на сцене соперницы лишь усилило мои переживания по поводу того, что мы с Эйданом отдаляемся друг от друга.

— Жаклин передала кое-что для тебя, — сказал он, наполняя воздух беспечностью словно дешевым одеколоном и бросая мне маленькую черную книгу в бумажной обложке. Затем положил руки на бедра, ожидая ответа.

— Мне нужно в душ, — произнесла я и безо всякого интереса швырнула книгу на стол, даже не взглянув на обложку, — смыть эти отвратительные татуировки.

Когда я вернулась полчаса спустя, Эйдан лежал на моем розовом диване и читал книжку. Он взглянул на меня и, улыбнувшись, попробовал снова:

— У тебя все хорошо, Эстер? — его голос звучал ласково. — Ты, кажется, чем-то расстроена.

Моясь в душе, я решила больше не возвращаться к нашему разговору. Это лишь все испортит.

— Думаю, я просто слишком занята. Все дело в моем проекте. Мне нужно побыть наедине со своими мыслями. — Я села на пол перед Эйданом, и он принялся массировать мне плечи.

Я почувствовала, что постепенно расслабляюсь. Однако после истории с Жаклин, да и вообще всего, что сегодня произошло, я намеревалась спать одна.

— Представление меня вымотало, — соврала я через пару минут. — Мне нужно поспать.

К моему изумлению, Эйдан не стал возражать. Мы поднялись, и я смотрела, как он надевает свою куртку из грубой хлопчатобумажной ткани, нежно целует меня в щеку и, не торопясь, уходит.

Я легла спать, закрыла глаза, и мне снова приснился конец того лета, за которое я только что заплатила двадцать пять тысяч фунтов.