Шедевр

20

На следующий день после приема в Серпентине я отправилась в Париж. Я собиралась переночевать у Петры, а на следующий день встретиться с «Мадам де Сенонн». Едва взглянув на Мари Маркоз, я, как и Эйдан, сразу поняла, что она идеально подходит для аукциона. Ведь она знала себе цену и умела должным образом подать себя. И Жан Доминик Энгр сумел ее преподнести. Она послужила безупречной моделью для его картины. Когда в 1814 году виконт де Сенонн попросил художника написать портрет его прекрасной жены, Энгр, наверное, был вне себя от радости. Мадам де Сенонн имела тайны. Я чувствовала это. Нужно увидеть ее и постараться их раскрыть, а значит, моей целью является Музей изящных искусств в Нанте.

Квартира Петры — зеркальный дом, находящийся на вершине традиционного французского многоквартирного здания, которое расположено на извилистой улочке, — обставлена с редкостным шиком. Окна с одной стороны выходят на черный как смоль холм Монпарнас, а с другой — на кладбище, где покоятся Сартр и де Бовуар[9]. Не считая лиловых жалюзи здесь все белое: стены, пол, мебель. Квартиру украшают бесчисленные аксессуары: стеклянная посуда, дорогие сложносочиненные драпировки в восточном стиле на стенах, пушистые ковры, двери из витражного стекла, лепные вазы, расшитые покрывала и даже канарейка, сидящая в золотой клетке; а еще — низко подвешенные сверкающие хрусталем люстры.

Эта со вкусом декорированная квартира была построена в 1920-х годах, когда многие художники из-за возросшей на Монмартре арендной платы были вынуждены перебираться на другой берег и жить в надстройках — ближе к небу. Петра унаследовала ее от какой-то итальянской тетушки, занимавшейся парфюмерным делом в Париже в 60-х годах. В семье Петры никогда не было недостатка в деньгах или недвижимости. У ее брата есть квартира в Риме, у младшей сестры — дом в Лос-Анджелесе. Оба выбрали творческие профессии: он художник, она — актриса. Зарплата Петры позволяла ей вести тот образ жизни, который ей нравился. Но я никогда не завидовала материальному благополучию подруги. В настоящее время у меня тоже денег более чем достаточно. В какой-то степени благодаря финансовой успешности, Петра всегда уверенно стремилась к достижению цели, идя к ней наикратчайшим путем. Это распространялось и на мужчин, появлявшихся в ее жизни.

— Гай придет сегодня вечером на чай, — весело сообщила Петра, когда я вошла.

Я прошла мимо нее в гостиную, наслаждаясь захватывающим видом, открывавшимся с балкона ее квартиры. Элегантный Париж лежал передо мною, растянувшись с востока на запад, словно спящая сказочная принцесса. Я вышла на балкон и не отрываясь смотрела на панораму — Сакре Кер на севере; восточнее, вдоль Сены — трубы заводов, извергающие клубы дыма.

— Что ты сказала Эйдану о Гае? — спросила из комнаты Петра.

Я не ответила. В настоящий момент меня гораздо больше интересовали причины, по которым она познакомила меня с Гаем, чем то, как я буду решать возможные проблемы с Эйданом.

— Гай очарователен, не правда ли? — настойчиво продолжала Петра, входя в комнату с подносом, на котором был кофе и птифуры. Она всегда обожала обсуждать запутанные отношения — как чужие, так и свои.

— Я удивлена, что ты не захотела оставить его для себя, — немного фальшиво ответила я.

Петра сделала вид, что не заметила моего тона.

— Он не в моем вкусе. Предпочитаю более неординарный тип. Это ты всегда западала на буржуа.

— Петра, о чем ты?

Она поставила поднос.

— Эйдана трудно назвать авангардистом, не правда ли? — ответила она сладким голоском. — Он всего лишь занимается продвижением талантов. — Петра села на белый диван; ее губы сияли перламутром, маленькие аккуратные ручки подпирали русалочий подбородок. Ей сейчас как всегда хотелось подвергнуть сомнению устоявшиеся взгляды.

— Петра, что ты пытаешься мне доказать? — прямо спросила я. Мы знали друг друга достаточно давно, чтобы ходить вокруг да около.

Она рассмеялась:

— Я думаю, тебе полезно сейчас общаться с другими людьми, да ты и сама об этом знаешь.

Мне стало не по себе.

— И ты, кажется, этому рада.

— Может быть. Но только потому, что я вижу твою чрезмерную зависимость от Эйдана. Для реализации проекта тебе понадобится освободиться от чужого влияния. Ты не можешь прятаться за спиной своего агента, и, в любом случае, ему было бы неплохо почувствовать неуверенность в стабильности ваших отношений — на время.

Я глотнула эспрессо и с любопытством посмотрела на нее:

— То есть?

— Ты очень много значишь для него, Эстер. Ты самая талантливая в его галерее. Он нуждается в тебе: благодаря тебе его бизнес держится на плаву. Но в преддверии аукциона ваши отношения становятся слишком напряженными. Мне кажется, небольшая дистанция вам не помешает.

— Тебе известно что-то такое, чего не знаю я? — Может, кто-то в Париже видел Эйдана вместе с Жаклин?

— Нет. — Петра, казалось, была искренне удивлена. — Нет, но я считаю, что аукцион окажет на твою жизнь большее влияние, чем ты предполагаешь. Тебе нужно быть осторожнее и никому не позволять вмешиваться в свое творчество. Не давай Эйдану манипулировать тобой или твоим искусством. Этот проект — блестящая идея, но она сможет реализоваться в полной мере только если ты будешь независима в своей работе. Я не хочу, чтобы тебя постигла неудача.

Я села рядом с ней.

— Спасибо за совет, Петра. Я учту это. Эйдану очень неприятна идея моей продажи. Но роман с французским хранителем музея не поможет создать необходимую дистанцию. Он лишь навредит. Мы с Эйданом переживали разные моменты, получше и похуже, но мы всегда были друг с другом честны — по крайней мере, я так думаю. В последнее время наши отношения стали довольно запутанными. И роман на стороне лишь усложнит ситуацию. А уж если об этом что-нибудь узнает пресса, этот день станет днем их триумфа. — Я сама удивилась, когда почувствовала на глазах слезы.

Петра, казалось, не заметила их или предпочла не обращать внимания на мой приступ жалости к себе. Она вздохнула и перевела взгляд на папку, лежавшую на столе.

— Хорошо, милая, но потом не говори, что я не предупреждала тебя. Главный интерес Эйдана — деньги. Я сказала тебе об этом, как только мы его впервые увидели.

С момента нашего с Эйданом знакомства прошло почти десять лет, и большую часть этого времени мы были вместе. Я ощутила легкое раздражение оттого, что Петра считает, будто знает его лучше, чем я.

— Спасибо, Петра, но в этом вопросе давай сойдемся на том, что мы не можем прийти к единому мнению. И лишь для прояснения ситуации напомню, что в ту первую встречу именно ты говорила, что считаешь его богатым. Не похоже, чтобы он тогда стремился к наживе.

— Ладно, ладно, — ответила она. — Но все меняется. Ты, кажется, совсем не ценишь того, что становишься буквально символом поколения. Будет лучше, если ты поймешь это, — тогда ты сможешь справиться с народной любовью.

Когда Петра подошла к столу, на котором лежало множество эскизов, мне вспомнились слова Эвы о соревновании между нами. Может, на самом деле моя мать имела в виду честолюбие? Я склонялась к мысли, что из нас двоих именно Петра всегда знает, чего хочет от жизни. Она была нацелена на успех. Я занималась искусством ради забавы, своеобразной терапии вытеснения; оно стало значить для меня больше лишь со временем. Я приобретала репутацию и использовала популярность как объект для исследования, — идея о том, чтобы играть разных людей, была отличным для этого способом, к которому я частенько прибегала. Превращения осуществлялись сами собой, независимо от меня. Я начинала понимать, как это происходит, на примере Петры: ее будущее всегда казалось ей ясным, она была из тех, кому слава лишь помогает творить.

— Ну, хорошо, дорогая, — прервала Петра мои раздумья. — Не будем больше тратить время на обсуждение твоей личной жизни. Вот, посмотри сюда.

Петра выросла в семье, все члены которой добились успеха. Она усвоила основные его слагаемые еще в раннем детстве. Это значит, что если Петра что-то обещает, она это сделает, и вовремя. Я готова была признать, что работа над серией «Обладание» не отличается от любой другой, которой мы вместе занимались. Петра уже опережала меня по степени подготовки.

Я подошла к столу и присоединилась к ней. Один за другим Петра доставала предварительные эскизы, и мы по очереди рассматривали их. Она принялась одевать моих героинь в своем неподражаемом стиле. В ее идеях чувствовалось предвидение модных тенденций, смелость, законченность и вдохновение. Петра проявила весь свой художественный вкус, возможно даже, это была вершина ее таланта. У меня сразу поднялось настроение и захотелось соответствовать.

В течение четырех недель с начала проекта Петра и ее помощники, не зная ни сна, ни отдыха, находились в постоянном поиске тканей и аксессуаров, идентичных костюмам моих героинь. И она попросила Тьерри ле Комт, нового элитного производителя ювелирных изделий в Париже, изготовить для меня поддельные украшения, соответствующие драгоценностям на картинах. Пока я старалась постичь своих героинь изнутри, пытаясь угадать их мысли, Петра так же старательно работала над их внешним обликом.

Мы вдохновенно проработали над эскизами четыре часа, что напомнило нам времена студенчества. Под конец я уже позабыла о беспокойстве, которое вызвали у меня слова Петры, сказанные утром за кофе, и чувствовала, что готова продолжать работу.

Как и говорила Петра, вечером пришел Гай, и я с облегчением заметила, что он поприветствовал меня с небрежностью старого друга. Была пятница, и он радостно сообщил нам, что едет за город — провести выходные с женой. После этих слов я окончательно расслабилась. Когда я объяснила цель своей поездки в Нант, он с понимающим видом взглянул на меня:

— А, чувственная мадам де Сенонн. Я понимаю, чем она так привлекла тебя.

— Я ведь не ошибаюсь, считая, что в ее взгляде таится что-то особенное?

— О да, — ответил Гай с видимым оживлением. — Но в таком случае мне придется оставить вас, чтобы отыскать недостающую часть мозаики. Это несложно сделать, и, я думаю, тебе будет интересно узнать о ее жизни.

Должна признаться, мои познания относительно картины были довольно скудными. Я выбрала мадам де Сенонн из-за ее лица. Мне нравятся произведения Энгра, и изображение Мари Маркоз показалось мне наиболее подходящим из всех написанных им портретов. Поначалу я не придавала деталям особого значения. Я выбрала Мари за то, что она спокойная, земная, и, я была уверена, смогла бы справиться с самой сложной ситуацией. Она, казалось, прекрасно чувствует себя в положении богатой женщины и абсолютно довольна тем, что принадлежит обеспеченному человеку. Мне также было приятно узнать, что во время создания картины ей был тридцать один год — как раз мой возраст.

Как и с остальными моими героинями, я видела, что образ Мари Маркоз не исчерпывается внешностью. Можно ли назвать то, что таилось в ее глазах, неуверенностью или опасением? Или же это была безучастность, отсутствие интереса ко всему, что ее окружает, распространенный результат благополучия?

В надежде получить ответы на свои вопросы, на следующее утро я села в сверхскоростной поезд, идущий до Нанта два часа. Как только мы выехали за город, я открыла монографию, которую взяла с собой в дорогу, и первая загадка открылась. Неудивительно, что Гай хотел найти для меня историю жизни моей героини. Ведь мадам де Сенонн являлась не совсем той, кем казалась. Портрет, датированный 1814 годом, — первый ключ к разгадке; дата ее свадьбы, 1815 год — второй. Сплошное наказание с этими французами и их любовницами, подумала я, пока поезд набирал скорость, проносясь мимо полей, казавшихся зелеными полосками. Мари Маркоз (1783–1828), родом из Лиона, не была девушкой из высшего сословия. По социальному статусу она принадлежала к средним слоям общества. Дочь торговца мануфактурными товарами, она находилась несоизмеримо ниже виконта. В период позирования Энгру Мари еще не стала аристократкой. Виконт де Сенонн лишь пообещал на ней жениться, но обручального кольца еще не было.

История Мари Маркоз довольно заурядна. Она вышла замуж за француза, текстильный бизнес которого потребовал переезда в Рим. Они развелись в 1809 году, а через несколько месяцев Мари стала любовницей виконта де Сенонна. Александр де ля Мотт-Барасе, виконт де Сенонн был богатым коллекционером и художником-любителем. Он жил в Риме. Известный покровитель искусств, де Сенонн позже стал Генеральным секретарем Королевского музея и членом Академии изящных искусств. Естественно, портрет известен как «Мадам де Сенонн» или «Виконтесса де Сенонн». Потому что для большинства зрителей, включая меня, ее статус жены был неоспорим. Но теперь реальная история заставляла меня отказаться от прежних убеждений.

Когда поезд подъезжал к Нанту, мое нетерпение возросло. То, что картина стала известна под именем, которое Мари получила после свадьбы, неудивительно, особенно если учитывать, как со временем увеличилась стоимость портрета и известность Энгра. «Мадам де Сенонн» — сравнительно ранняя его работа: художнику было всего тридцать четыре года, когда он написал этот портрет. Тем не менее картина считается одной из его лучших работ. Никто не мог бы сказать, что Энгр выбрал недостойную модель и что репутация одного из наиболее утонченных его образов запятнана. Я обнаружила, что была права в своих догадках, — но лишь отчасти.

Я собиралась провести в Нанте два дня: сходить в музей, чтобы посмотреть на Мари, провести ночь в обдумывании увиденного, затем прийти к ней снова на следующий день, чтобы закрепить впечатление. Нант — город достаточно буржуазный для такой предприимчивой леди, как мадам де Сенонн. Пока мы ехали, водитель на ломаном английском с гордостью объяснял мне, что Нант становится «новым Парижем», подходящим местом жительства для семейных образованных людей, для которых в столице слишком дорогая аренда и чересчур шумно.

Я вполне понимала почему. В течение столетий Нант сохранял все преимущества порта, построенного на реке города. Мы проехали мимо множества домов с железными балконами, принадлежавших в восемнадцатом веке судовладельцам. Дома выходили на реку Эрдр и были окружены каменными фигурами. Потом я увидела оживленный порт, простиравшийся вдоль всего устья Эрдра и соединявший город и реку с Атлантическим океаном. Мы пересекли один из многочисленных мостов, и направились в средневековый по стилю центр, сосредоточенный вокруг собора, южнее которого возвышался замок. Музей изящных искусств был расположен между замком и Ботаническим садом. И Мадам де Сенонн является главным драгоценным камнем в этой короне.

Когда я входила в огромное изысканное белое фойе музея, у меня зазвонил телефон.

— Привет, Эстер. Это Гай.

Я удивилась, что он звонит с Луары, где отдыхает с семьей, но, судя по голосу, он не испытывал никакого неудобства.

— Как продвигаются дела?

— Теперь мне известно все о неверности виконтессы, — ответила я.

Он засмеялся.

— Я рад. Слушай, Эстер, я договорился с одной из музейных смотрительниц, и она позвонит тебе. Надеюсь, она будет тебе полезна. Она знает все о картине «Мадам де Сенонн». Больше ничего сказать не могу.

Я поблагодарила его, но мне хотелось посмотреть на портрет в одиночестве. После моей попытки разделить минуты перед Викториной с Гаем и Петрой, я осознала всю ценность индивидуального просмотра. Но не успела я спрятать телефон, как он снова зазвонил. Помедлив, я ответила.

— Меня зовут Сандрина Макон. Я звоню по просьбе Гая.

Сандрина предложила встретиться, извиняясь за то, что она сейчас не в галерее, поскольку сегодня суббота. Я пригласила ее прийти попозже ко мне в гостиницу на чай, и она, к моему удовольствию, согласилась. Теперь у меня есть возможность самой встретиться с мадам де Сенонн с глазу на глаз.

Я устремилась к ней, сверяясь с картой музея. Ее было легко найти: подняться по лестнице, затем пройти через главную галерею, в конце которой расположен ее собственный маленький круглый зал.

Великие картины подобны знаменитостям. Они невероятно притягательны издалека, но при более близком знакомстве часто оказываются не такими блистательными, как ожидалось. Но к Мари Маркоз это не имело никакого отношения. Ее портрет не разочаровывает. Стоя за метр от картины, начинаешь ощущать ее присутствие. Первое, что я почувствовала, было удивление. Ее непроницаемость вызывала смущение. В отличие от Кристины и Викторины, которые, казалось, были готовы поделиться с вами своими мыслями, Мари Маркоз глядела недоверчиво и не спешила завязывать знакомство. Она никому не хотела рассказывать о своем прошлом, или, скорее, о настоящем. Я тотчас же поняла, что мы похожи.

Это была темноволосая красавица, сидящая вполоборота и глядящая прямо в глаза зрителю. Еще Леонардо да Винчи изобразил в такой позе Мону Лизу, и потом портретисты часто использовали ее. Но Энгр наклонил Мари вперед, на роскошные горчично-желтые подушки, что привлекало внимание к ее талии и округлой груди. Эта откровенно сексуальная лоза резко контрастирует с отстраненным взглядом на идеальном овале лица. В портрете есть некая призрачность, которая усиливается благодаря зеркалу, висящему за спиной Мари, давшему Энгру возможность показать инкрустированную рубинами и бриллиантами гребенку в волосах женщины.

Мари одета в гранатово-красный бархат. Ткань немного потерлась на сгибах, свидетельствуя о том, что платье часто надевали. Энгр был необычайно привязан к деталям и с фанатичностью стремился передать моду того времени. Интересно, хотел ли он поношенностью наряда намекнуть на то, что женщина уже была замужем?

Наряд украшен буфами, и, в подражание манере шестнадцатого столетия, надрезы на верхней части одежды открывают нижнее платье из серо-серебристого атласа, контрастирующее по цвету. Правая рука непропорционально длинна и, по-змеиному изогнувшись, лежит на коленях.

Шею Мари окаймляет трехъярусный воротник из блонде — шелкового кружева тонкой работы с завязками, что было очень модно в то время. Воротник пенится как шампанское, подчеркивая нежную миндального цвета кожу. Полупрозрачная тафта едва прикрывает грудь и плечи, придавая коже перламутровое сияние. Ложбинка на груди привлекает внимание благодаря трем золотым цепочкам, на одной из которых висит флакончик для духов, на другой крест, а третья усыпана драгоценными камнями с нефритом в центре.

Я решила, что это идеальный образ для моего первого представления. Тело мадам де Сенонн излучает сладострастие. Я буду выставлена на продажу и должна выглядеть как можно привлекательнее. Красное платье — замечательная метафора, оно свидетельствует о чувственности, а обилие украшений — о высокой стоимости и доступности, — но за определенную цену. На Мари слишком много драгоценностей, которые, как я заключила, были подарены виконтом. Для дамы с хорошим вкусом это перебор. Мари Маркоз не всегда принадлежала к высшему обществу. И я, честно говоря, тоже. Интересно, как ее приняло чопорное семейство виконта? Я заметила, что уши у Мари проколоты. Вместе с разрезами на одежде это едва ли можно назвать внешними атрибутами аристократии, — по крайней мере, в то время.

В правой руке Мари держит льняной носовой платок, привлекая внимание к семи кольцам на пальцах. Левая рука уперлась в подушки, а из-за спины струится шелковая индийская шаль, которая словно выходит за пределы рамы подобно ускользающему дыму. Мой взгляд остановился еще на одной особенности. За зеркало позади Мари воткнуто несколько визитных карточек, на одной из которых написано имя художника. Это также не является признаком знатного сословия, а говорит скорее о довольно скромном происхождении. Я решила, что каким-нибудь образом включу эти детали в представление.

Я планировала, что в серии «Обладание» мадам де Сенонн будет олицетворять красоту через метафорическое проявление богатства и сексуальности, но теперь мне открылся более глубокий смысл. Мари Маркоз была немного неискренна — женщина, которая скрывает свои намерения. Она пошла ва-банк и, как известно из ее истории, выиграла.

— Для меня большая честь познакомиться с такой известной художницей. — Сандрине Макон слегка за пятьдесят, у нее редкие седые локоны и крошечные веснушки на кончике маленького аккуратного носика. Из-за невысокого роста она напоминает мышь, однако держится с достоинством. Ее мягкая кукольная ручка легко пожала мою руку. — Мы гордимся тем, что вы гостите в Нанте.

Я не была уверена в искренности такого приема, но улыбнулась в ответ: друг Гая — мой друг. Мы пили черный чай «Ерл Грэй» в безлюдном кафе моей гостиницы. Сандрина оказалась блестящей рассказчицей и щедро поделилась со мной всем, что ей известно о Мари.

— Когда виконт объявил, что собирается жениться на своей любовнице, его семья пришла в ужас, — начала Сандрина полным драматизма голосом; глаза ее при этом блестели. — Едва ли Мари признавали достойной войти в их семейство — и в моральном, и в социальном плане. Невзирая ни на что, виконт все-таки женился на ней. Их союз просуществовал четырнадцать лет и прервался со смертью Мари в 1828 году. Семь лет спустя виконт вновь женился и пожелал убрать из дома портрет бывшей супруги. Картину отнесли к его старшему брату, но неприязнь, которую тот питал к первой жене своего младшего брата, не прошла после смерти Мари. Вместо того чтобы повесить портрет на стену, он запер его на чердаке. В течение следующих нескольких лет кто-то залез туда и порезал картину ножом. Никто так и не признался в совершении этого «убийства», равно как и не осмелился предположить, зачем кому-то понадобилось портить такое прекрасное произведение искусства. Наверное, портрет порезал одержимый злобой брат виконта, которого, кроме прочего, могли подвигнуть на это проколотые уши Мари и разрезы на платье, нарисованные Энгром. Но загадка остается неразгаданной до сегодняшнего дня.

У меня была маленькая комната без окон. Глубокой ночью я лежала, слушая жужжание кондиционера, и размышляла о Мари. Первое мое впечатление о ней — успешная, довольная собой женщина, состоящая в законном браке — сменялось более сложными противоречивыми умозаключениями. Картина все еще стояла перед моим мысленным взором, и я с жадностью впитывала ее. Мари гордилась своей красотой больше, чем своим статусом или социальной значимостью. Энгр уловил двойственность ее натуры: внешняя смелость, но постоянная скрытая неуверенность в себе. Как можно это использовать в моем проекте? Я вдруг с неудовольствием поняла, что эти особенности отражают мое собственное психологическое состояние. Реализуя проект, я должна буду выставить себя на всеобщее обозрение. Как и Мари, я отдавала себе отчет в поверхностном восхищении, которое в моем случае основано на прошлых успехах и моей неадекватно возросшей популярности. Но в глубине души я пыталась обрести ощущение своей значимости как художника и как женщины. И мне будет нетрудно передать на аукционе то сочетание доступности и тревоги, которое было в Мари. Я надеялась, что смогу передать таинственность ее натуры, но в то же время боялась, что публика почувствует мой страх.

Теперь мне ясно, что как символ обладания Мари многогранна. Сначала за красоту и нрав ее любил покровитель, затем — за эстетические качества — художник. Но семья Сенонна остерегалась их — как Мари, так и произведения искусства, для которого она послужила моделью. По иронии судьбы сегодня портрет Мари Маркоз бесценен, а имя де Сенонн вспоминают только в связи с ней. Даже этот зловещий шрам на картине стал незаметен для почитателей шедевра.

Как только я уснула, раздался телефонный звонок. Я ожидала услышать Эйдана, но это оказалась Петра. Ее голос сипел от недосыпания. Я с беспокойством зажгла ночник.

— Я всю ночь бродила в интернете в поисках настоящего алого бархата времен Первой империи[10] для платья мадам де Сенонн, — сказала она.

— Господи, Петра, сейчас четыре часа утра!

— Знаю, но ты послушай. Бархат имеет такую ценность, что большинство коллекционеров отказываются его продавать, когда слышат, что его будут кроить и резать. Они считают, что это кощунство.

— Ну и ладно, — постаралась я ее утешить, параллельно раздумывая над тем, что являлось истинной причиной такого раннего звонка. — Мы же договорились, что это не принципиально. Всегда можно использовать современную ткань.

— Я знаю, Эстер, но я звоню не поэтому, — в голосе Петры появились торжествующие нотки. — Я нашла ее шаль.

— Что ты имеешь в виду?

— Это подлинная шаль Мари: тот же цвет, покрой, все. На сайте упоминается картина.

Я села на постели.

— Невероятно.

— Зайди в сеть. Я напишу тебе их адрес. Покупай ее прямо сейчас, пока кто-нибудь другой ее не перехватил. — Энтузиазм Петры был заразителен.

— Хорошо-хорошо! Я позвоню, когда увижу ее. — Я включила ноутбук, нашла сообщение Петры и набрала указанный адрес. Постепенно, пиксель за пикселем, на экране появилось изображение шали цвета слоновой кости, совсем как у мадам де Сенонн. Я взглянула на репродукцию в книге: Петра права, они идентичны. Я жадно прочла сведения, предоставляемые antiquetextiles.com, который находится где-то в США:

Сокровище для коллекционера! Цельнокроеная прямоугольная шаль с обработанными краями считалась писком моды во времена Империи. Шаль сделана из шелка на твиловой основе и украшена каймой с цветочным орнаментом. Ее размеры: 19, 5 на 96, включая бахрому.

Я нервно кликнула «покупаю», обязуясь в течение сорока восьми часов предоставить 2000 долларов. Сразу после этого я позвонила Петре.

— Я купила ее. Будем надеяться, это такая же. Что еще ты отыскала? Как насчет будуара Викторины: можем ли мы подобрать что-то оригинальное и для нее?

Петра засмеялась:

— С шалью нам просто необычайно повезло. На прошлой неделе я говорила с Каролиной Джонс из «V&А». Она утверждает, что вещи, оставшиеся с тех времен, — редкость.

— Будем довольствоваться тем, что хотя бы шаль не поддельная, — сказала я. — А теперь ложись спать.

— Еще одна деталь, — небрежно произнесла Петра. — Манжеты и воротник мадам де Сенонн сделаны из блонде. Когда будет время, зайди на второй сайт, адрес которого я тебе отправила. В восемнадцатом веке блонде изготовляли в Кане и его пригороде, это в Нормандии — около двух часов езды от Парижа. Я нашла производителя старинных кружев недалеко оттуда, в Байи. Он говорит, что у него есть оригинальные кружева того времени. Думаю, туда следует съездить. Гай тоже хочет посмотреть. Ты можешь в понедельник?

— А у Гая какой интерес? — подозрительно спросила я.

— Ну, это его работа, моя дорогая.

— Я подумаю. А сейчас ложись спать.

Хоть я и пожелала Петре спокойной ночи, сама я не могла уснуть. Поэтому я воспользовалась ее советом, набрала указанный адрес и прочла о кружеве мадам де Сенонн, что помогло отвлечься от мыслей о Гае.

Кружево блонде изготовлялось во Франции из нелиняющего светло-бежевого китайского шелка с помощью специальных катушек. Впоследствии название «блонде» распространилось и на линяющий шелк («белое блонде»), а также на черный крашеный шелк («черное блонде»). Кружево производилось во Франции в Байи, рядом с Каном, а кроме того, в Шантильи в середине восемнадцатого века и в Англии (Дорсе) в 1754–1780 годах.

Перед революцией 1789 года кружево блонде изготовляли в светлых тонах и украшали цветами. Позже возник более яркий, «испанский» стиль. Производство блонде, включая первоначальный вариант, возобновилось во Франции в девятнадцатом веке. Согласно герцогине д’Абрант, вышедшей замуж в 1800 году, кружево было очень модно и использовалось для отделки платьев из ее приданого.

Я никогда не думала, что буду в полшестого утра читать о старинных кружевах, но сейчас я испытывала восторг. Лишь когда забрезжил желтоватый январский рассвет, я опомнилась и посмотрела на мадам де Сенонн. Нам с ней предстояло пройти самое главное испытание за всю мою карьеру. Мы должны будем предстать на аукционе Сотби перед журналистами со всего мира и людьми, чья работа связана с искусством. И кто-то назовет мою цену. Я знала, что любая подлинная вещь из наряда Мари добавит мне уверенности в себе, но не могла бы объяснить почему. Перед тем как лечь спать, я отослала Петре короткое письмо:

Нужно купить кружево. Я вдруг отчетливо поняла необходимость иметь что-то идентичное ее костюму. Не возражаю против красного бархата, если старинным будет все остальное. Э.

P. S. Буду рада, если Гай тоже поедет. Может, он сумеет установить подлинность кружева?

Сквозь легкий туман над полями Нормандии пробивалось солнце. Гай ехал по автостраде из Парижа, громко включив Майлза Дэвиса, надев солнцезащитные очки и наполовину открыв окна. Мы направлялись в Байи, где нас ждал продавец старинного кружева, пообещавший подобрать оригинальное блонде.

Петра оживляла поездку рассказами о недавних находках: меховой палантин для Изабеллы д’Эсте, который она добыла в Праге, а также, хвастала она, главное приобретение — молитвенник королевы Елизаветы, сделанный в 1550 году — для моей Кристины. Успехи Петры были впечатляющими. Выбор оказался на редкость удачен: дочь Генриха VIII Елизавета I взошла на трон при жизни Кристины.

Костлявые пальцы продавца кружев перебирали тончайшие кусочки ткани, словно перед нами были драгоценности, и выкладывали каждый образец на небольшой стол, покрытый черным бархатом. Блонде оказалось хрупким на ощупь кружевом цвета сметаны, сияющим шелковым блеском. По просьбе Петры продавец позволил мне примерить воротник, и тот удобно лег мне на шею, чуть щекоча кожу. Гай взглянул, похвалил и вполголоса заговорил о чем-то с продавцом. Мы договорились о цене, которая показалась нам приемлемой. Какая-то девушка, наверное дочь продавца, бесшумно вышла из тени, завернула кружева в темно-синий бархат, положила в черную коробку и перевязала ее фиолетовой лентой.

Когда мы выходили с нашим сокровищем в яркий солнечный день, Гай широко улыбался.

— Это надо отпраздновать. Кружево прелестно! Здесь неподалеку, всего в двадцати минутах езды, есть изысканный ресторан, расположенный в замке восемнадцатого века. Именно там собиралось общество мадам де Сенонн.

Гай был прав. Мы словно попали в прошлое. Несколько посетителей вполголоса разговаривали за обедом, и в необычайной красоты зале раздавался мерный гул. Высокие окна от пола до потолка выходили на декоративный сад с подстриженными деревьями, дорожками, покрытыми гравием, и маленький фонтан, вода в котором сверкала на солнце.

Мы заказали местные деликатесы: свежие устрицы, куриный паштет в кальвадосе и сливках, сыр «Пти Ливаро» и грушевое мороженое. Из напитков мы выбрали лимонное «Сансерре».

Я подняла бокал:

— За мою подругу и потрясающего дизайнера.

Петра улыбнулась, Гай подмигнул, и мы выпили.

Было уже темно, когда мы вернулись в Париж, и Гай отвез нас на Монпарнас. Между мной и Гаем целый день ощущалось растущее напряжение. Он спросил, не хочу ли я с ним поужинать.

— Не то чтобы не хочу, скорее не должна. Но в любом случае спасибо.

Гай понимающе кивнул, но выражение лица у него было затравленное. Когда мы обнялись, прощаясь, он вложил мне в руку маленький сверток.

Как только мы с Петрой зашли в квартиру, я открыла его. Внутри оказалась длинная золотая цепочка, на которой висел маленький флакончик для духов. Петра осмотрела подарок, ее глаза загорелись, и она кинулась к монографии Энгра.

— Это копия ожерелья Мари Маркоз, известного как «кассулетт», — сказала она.

Внутри стеклянного пузырька я нашла свернутую в трубочку записку:

Очаровательный талисман для твоего аукциона от очарованного парижанина.