Шедевр

18

Эва жила в отвратительной дыре в Кентиш-тауне, очень далеко от Икфилд-фолли. Она уверяет, что это место подходит для ее образа жизни, и не собирается отсюда переезжать. Думаю, житье друг у друга на голове позволяет Эве ощущать себя в гуще событий. Под ее звонком находятся еще четыре звонка, рядом с ними — перечеркнутые имена бывших жильцов. Это не то место, где люди задерживаются надолго. Но Эва живет здесь уже десять лет: отчасти по собственному выбору, отчасти по необходимости.

Никто не ответил. Эва всегда была не очень динамична. Это у нее такая игра — заставлять дожидаться. И все-таки ее всегда ждут. Я нажала кнопку звонка еще раз, на этот раз с нетерпением, потом отошла, подняла голову и поглядела на окно гостиной. Оттуда призывно выглядывала голова уборщицы. Начал моросить дождь.

Наконец парадная дверь отворилась. Дезире, которой не больше девятнадцати, представляет собой девушку западно-индийского типа. У нее стройные бедра, но полные ноги. Сегодня на ней неудачные штаны в обтяжку и темно-красный свитер, поверх которого надета куртка «Найк». Запыленные ноги обуты в старые серые кроссовки с развязанными шнурками.

— Ваша мама поехала за покупками, — лениво проговорила она.

— Я считала, что она знала о времени моего визита.

Дезире прожевала ответ вместе со своей жвачкой.

— Она поехала на Хай-стрит.

И я отправилась искать Эву. На витрине бананы и сладкий картофель перемежались красным перцем и имбирем, чтобы привлечь внимание покупателей. Голова Эвы выделялась среди толпы. Она была одета в прекрасно скроенное (но изрядно подъеденное молью) твидовое пальто, из-под которого выглядывали черные ботинки «DKNY», подаренные мною на Рождество. Эва катила перед собой тележку, как будто это был щит. Седые волосы развевались, словно непокорная лошадиная грива. Может быть, стоит предложить ей снять квартиру в месте поприличнее? Но я знала, что она не согласится, — назовет мои деньги грязными. Эва приблизилась. Я настойчиво постучала в окно магазина. Эва повернулась и увидела меня. Она помедлила, и на лбу выступили морщины. Когда она поняла, что я заметила ее колебание, растерянное выражение лица сменилось дежурной улыбкой.

От нее пахло сыростью овощного магазина. Пока Эва перекладывала содержимое тележки в машину, за нами выстроилась недовольная очередь.

— Я думала, мы договорились на одиннадцать.

Я не стала возражать.

Когда мы подъехали к дому, я помогла Эве отнести ее пакеты к двери. Дезире стояла, прислонившись к стене холла, и наблюдала, как я заношу пакеты в тускло освещенную кухню. Эва прошла в комнату; Дезире, как верная собака, проследовала за ней. Эва села в выцветшее кресло в цветочек рядом с газовым камином. Дезире, вооружившись тряпкой, начала протирать книжные полки. Унылое небо за велюровыми шторами было разрезано деревом без листьев и телеграфным столбом.

Я села в кресло напротив.

— Дезире, поставь, пожалуйста, чайник. Хочешь чая, Эстер?

Я кивнула. Эва выглядела чем-то обеспокоенной. Интересно, о чем они говорили с Линкольном? От этой мысли у меня душа ушла в пятки и затаилась где-то в моих высоких ботинках.

— Джон должен прийти на чай. Я купила несколько горячих рогаликов — это в январе, представляешь! Если покупаешь один пакет, второй получаешь бесплатно. Два пакета всего за 20 фунтов!

Я рассмеялась, с теплотой глядя на Эву, и она понимающе улыбнулась. Она никогда не избавится от природной аскетичности, — независимо от размера счета в банке.

— Неужели тебе никогда не хотелось уехать отсюда, Эва?

Момент взаимопонимания между нами прошел. Она холодно посмотрела на меня:

— Ты думаешь, я не могу вынести реальности?

— Я не это имела в виду.

— Не всем же жить в зеркальных башнях.

— Я лишь подумала, что в многоэтажном доме, в более комфортных условиях, ты будешь чувствовать себя уютнее и сможешь писать.

— Писать? — Эва невесело засмеялась. — Разве еще не все сказано?

— Я не могу поверить, что ты на самом деле так считаешь.

Несколько минут она с отсутствующим видом глядела на огонь.

— Я имела в виду, — наконец, произнесла она, — что никто, похоже, не будет больше читать мои книги.

Появилась Дезире с подносом, на котором позвякивали чашки.

Пока она наливала чай, я попыталась разрядить обстановку и спросила о Джоне. После распада общины они с Эвой уехали вместе. С тех пор прошло уже восемнадцать лет. Они жили раздельно, но были связаны неразрывными узами.

— У него все хорошо. Ведет колонку в «Новом государственном деятеле», и все такое. Он считает, что в какой-то степени продает себя, — произнесла Эва задумчиво. — Но всем нам нужно зарабатывать на жизнь.

Чай оказался жидким и горячим.

— Мы подумываем о том, чтобы весной поехать в его дом во Франции. Но я не хочу пропустить твою продажу.

Старая умная Эва: она нашла способ перевести разговор на нужную ей тему.

— Не волнуйся. Думаю, ты сможешь обо всем узнать из газет.

— Это вызвало такую шумиху. Никогда еще не видела такой массированной рекламы в прессе. — Она взглянула на кипу газетных вырезок рядом с камином. — Линкольн говорит, это станет самым громким событием в мире искусства.

— Он не очень тебе надоедал?

— Нет, дорогая моя, напротив. Было довольно мило. Он лишь задавал простые вопросы о прошлом; спрашивал, каково быть феминисткой, выращивающей своенравного ребенка. — Эва мечтательно улыбнулась. Она любила создавать собственные мифы. Мои опасения выросли. — Он совсем ничего не спрашивал о творчестве. Думаю, он всегда может получить интересующие его сведения у Кэти в галерее.

— Будь осторожна, — холодно заметила я. — Помни, что они сделают из этого фильм — кадр оттуда, кадр отсюда. Когда все скомпонуют, значение сказанного может измениться до неузнаваемости.

Эва усмехнулась, явно наслаждаясь разговором.

— Факты часто перевирают, не так ли? Я имею в виду: что, в конце концов, хотела сказать эта Марта своей статьей? И откуда взялся этот ужасный рисунок? Я знала Харперов, но и понятия не имела, что их сын-мотоциклист был одним из твоих парней.

Эва заметила, как я побледнела, и на минуту замолчала. В этот момент она поняла то, что, должно быть, хотела знать в течение последних пятнадцати лет: неродившийся ребенок был от Кенни. Не требовалось больше ничего обсуждать. Все и так ясно.

Я глотнула кипяток из чашки и предложила Эве сигарету. Она отказалась, и я закурила сама.

— Мне кажется, Марта права, — сказала я, намеренно переводя разговор на безопасную тему. — Если публика будет считать, что я всего лишь марионетка Эйдана, меня перестанут уважать и больше не станут прислушиваться ко мне как к независимой личности.

Эва на минуту смутилась, затем сосредоточилась и подхватила нить беседы:

— Уважение? — раздраженно переспросила она, подавив смешок. — После всего, что ты наворотила, уважение должно стать последней вещью, о которой стоит беспокоиться.

— Что ты думаешь о моем последнем проекте, Эва?

Она принялась перебирать красные бусы на шее, вертя в пальцах бусины.

— Честно говоря, — медленно начала она, туго скручивая нить с бусинами, — я не понимаю, чего ты добиваешься. Это просто рекламный трюк?

— Конечно, нет. Я поднимаю важные вопросы, касающиеся женщин, искусства и осознания своей значимости.

— О, понимаю: чтобы сформировать самооценку, нужно просто продать себя.

— С одной стороны, да.

— Естественно, продажа осуществляется лишь из самых высоких побуждений, — ядовито сказала Эва, выпуская бусы из рук, — а не из желания улучшить социальное и материальное положение.

— Я художник, Эва.

— По-твоему, это дает твоим посланиям право быть непонятными для простых смертных?

— Нет. Просто я художник, который в качестве материала использует себя.

Эва выглядела задумчивой и, к моему удивлению, немного грустной.

— Ты используешь себя? Но кто ты тогда на самом деле, Эстер?

Я не ответила, вместо этого я потушила огонь в искусственном камине.

Эва медленно покачала головой.

— На самом деле тебе неинтересно мое мнение, — со вздохом проговорила она.

— Вообще-то я надеялась хоть на какую-то поддержку.

Я ненавидела ее манеру заставлять меня жалеть себя. Я никогда не понимала, зачем это нужно. Но я точно знаю, что каждый из нас нуждается в безусловной родительской любви. Только какое это имеет отношение к матери, занятой проблемами эмансипации на благо всего человеческого рода? Сама я считаю, что нельзя смешивать материнство с искусством. Но в отличие от Эвы я верю, что женщина может попробовать совмещать ребенка и карьеру; нужно лишь делать все в свое время.

— Эстер, единственное, чему, надеюсь, я тебя научила, — это осознание того, что ты сама себе хозяйка. Я не могу давать оценки твоим действиям.

Готова поклясться, что порой Эва читает мои мысли. Разговор опустошил меня. Я взглянула на часы:

— Мне нужно на выставку.

Она устало посмотрела на меня и улыбнулась:

— Тогда иди. Ты не будешь возражать, если я не выйду тебя проводить? Из-за этой сырости я продрогла до костей.

— У тебя все нормально?

— Конечно. Просто устала.

У Эвы, наверное, осталось небольшое чувство вины, и она хотела перед моим уходом смягчить впечатление от разговора. Я поцеловала ее в обе щеки — мягкие, напудренные и неожиданно старые.

— Передай привет Эйдану, — сказала она.

Мы были приглашены в галерею Серпентин. Эйдан сказал, что заедет за мной в шесть. После визита к Эве меня не воодушевляла перспектива проведения с ним вечера и общения с публикой и прессой. Поэтому я позвонила Эйдану, надеясь как-нибудь отвертеться.

— Ты не можешь это пропустить, Эстер, — запротестовал он. — «Санди Таймс» и «Хеллоу!» специально пришлют фотографов, чтобы снять твой приезд. Кроме того, рекламный агент Тейт звонил от имени директора галереи и спрашивал, приедешь ли ты.

Я не ответила.

— Эстер?

— Что-то не похоже на «больше никаких журналистов до аукциона», — сказала я.

Я почувствовала, как он напрягся.

— А чего же ты ожидала, Эстер? Это была твоя идея.

— Знаю, — ответила я. — Но я думала, ты здесь, чтобы защищать меня, а не скармливать им как падаль.

— Для тебя это мероприятие — прекрасная возможность понять, насколько твоя идея сможет себя оправдать, — отрезал Эйдан. — Я заеду за тобой в шесть.

По правде говоря, я нервничала по поводу встречи с организаторами шоу. Пресса в восторге от проекта, но какого мнения о нем организаторы? Я знала, что они обычно скрывают свое отношение, но всегда найдется какой-нибудь менеджер или организатор выставки, который прояснит ситуацию, особенно если речь идет о художнике, не находящимся под их покровительством. Хотя из своих источников я не слышала о проекте отрицательных откликов. Возможно, все ожидают моей продажи, чтобы высказать свое мнение. Шоу в галерее Серпентин было плодом совместной работы, главной темой служил розыгрыш. Я подумала, что это звучит простовато, но знала, что нужно увидеть самой, прежде чем судить.

Эйдан провел день за телефонными разговорами с каким-то скульптором. У меня создалось впечатление, будто он намеренно старается дать мне понять, что я не являюсь его единственным клиентом. Когда машина подъехала к галерее, я поняла, что сегодня неподходящий вечер для оценивания работы своих коллег. Вокруг Гайд-парка толпилось множество людей. Это доказывало, что общественный интерес к частным просмотрам стал для лондонцев навязчивой идеей. Явились, должно быть, все приглашенные. Не так давно галереям приходилось прибегать к различным уловкам, чтобы привлечь зрителя: суши, канапе, известные спонсоры. Сегодня в этом нет необходимости. Более того: как и на государственных авиалиниях, на частных просмотрах не предлагают посетителям закусок или напитков, — за исключением шампанского для VІР-персон.

Прежде чем выйти из машины, я собралась с силами и мысленно подготовилась к встрече с журналистами. Меня удивило, что никто не стал направлять вспышку прямо мне в лицо. Куда бы я ни направлялась, за мной всегда следовали фотографы. Поначалу мне нравилось их повышенное внимание, и я связывала его лишь со своим творчеством. Но после случая с Кенни я поняла, что боюсь их. Сегодня я пожалела, что у меня нет с собой широкого плаща, чтобы накрыться с головой и спрятаться от любопытных глаз.

— Как вы относитесь к тому, чтобы возглавить комиссию Тейт Бритен в феврале? У нас состоится симпозиум, посвященный личности в искусстве. Вы нам кажетесь замечательной кандидатурой.

Менеджер Тейт Модерн поздравила меня с идеей продажи на аукционе. Она не осуждала мой проект, но предпочитала не раскрывать всех карт. Одно из качеств опытного и сильного менеджера — это способность скрывать свое мнение, игнорируя любые наводящие вопросы.

— В принципе, я, конечно, согласна, — со спокойной улыбкой ответила я.

— Позвоните в галерею Кэти, чтобы уточнить дату, — перебил Эйдан, держа меня за талию. — У Эстер сейчас много работы. Она должна приложить все силы, чтобы подготовиться к аукциону.

— Разумеется, — ответила она. — Мы против всего, что может помешать Эстер в ее начинании.

Мы вскоре ушли. Перед тем как сесть в машину, я позволила себя пофотографировать. Эйдану не хотелось общаться с прессой, но папарацци, казалось, уже все знали и пытались выведать характер наших отношений. Я ушла от провокации. Эйдан тоже молчал, но уехали мы вместе.

— Молодец, Эстер. Ты хорошо справилась, — сказал он неожиданно ласковым голосом уже в машине.

— С чем? С прессой или менеджерами?

— И с теми, и с другими, — ответил Эйдан. — Но, знаешь, журналисты не оставят нас в покое, пока мы не сделаем какое-нибудь заявление.

— Все слишком усложнилось, — сказала я. — Я хочу просто погрузиться в работу над проектом.

Эйдан глядел в ночь, не проронив ни звука до самого дома. Потом высадил меня перед дверью и уехал.