Шелковые узы

Глава 2

На Неваду из зеркала смотрела незнакомка. Трудно было поверить, что симпатичная молодая женщина с густыми ресницами, синими глазами, рубиново-красными губами и блестящими черными кудрями действительно она. Невада смотрела с откровенным восторгом и изумлением на это отражение, и ее щеки пылали от волнения. Платье из ярко-синего атласа с глубоким вырезом, открывающим грудь, и тугим корсажем, подчеркивающим талию, с отделанной оборками юбкой было самым изящным и красивым из всех, что она когда-либо видела. Точно о таком она мечтала все те ночи, когда стояла в бледном лунном свете на борту плоскодонки своего отца и вдохновенно пела, а команда криками и свистом выражала свое одобрение. Старый Вилли и Люк, Большой Эдгар, Слим и Тедди и Джон по прозвищу Черный Джек. Они все аплодировали и поощряли ее, уверяя, что она «поет как соловей». Но наиболее рьяным поклонником был ее отец — единственный, кто лелеял золотые мечты о ее будущих победах.

Невада Мэри Гамильтон никогда не знала ни маленькой черноволосой женщины, своей матери, ни дикой, неизведанной земли, по имени которой она была названа. Ньютон Гамильтон, неугомонный молодой южанин, который осенью 1857-го приехал на серебряные рудники Запада, меньше года пробыл в Вирджинии, штат Невада. Рослый мужчина с рыжеватыми волосами, низким голосом и блестящими зелеными глазами влюбился в Бет Дэвис с первого взгляда. Она выглядела такой молодой, хрупкой и беспомощной, когда пыталась пересечь оживленную городскую улицу по деревянной доске, проложенной в густой и глубокой грязи. Очарованный Ньют Гамильтон в три прыжка добрался до маленькой хрупкой красотки. Не обращая внимания на крики негодования, он сгреб ее в охапку и понес через грязную улицу. Когда он достиг другой стороны, то был уже влюблен по уши. Меньше чем через месяц Бет ответила ему взаимностью. Они поженились в конторе судьи и первую ночь медового месяца провели в комнате на третьем этаже гостиницы «Сильверадо», в самом сердце шумной, бесшабашной Вирджинии. Бет Гамильтон, самая счастливая из невест, не замечала звуков дребезжащего фортепьяно, стука игральных костей, криков и смеха, доносящихся снизу. Наслаждаясь новой для нее страстью, она упивалась счастьем той длинной снежной ноябрьской ночью, проведенной на мягкой перине с любящим мужем.

И точно через девять месяцев, в горячий августовский вечер, когда разреженный горный воздух угнетал особенно сильно и не было даже намека на ветерок, способный хотя бы покачнуть шнурок занавеса в душной небольшой спальне, Бет вступила в изнуряющую борьбу, которая длилась всю ночь. Наконец, когда первый луч осветил летнее небо над высокими горами, Бет, совершенно истощенная, с запавшими и тоскливыми глазами, родила прекрасного младенца, девочку с шелковистыми волосами цвета воронова крыла, симпатичным носиком-кнопкой и изогнутыми наподобие бутона розы губками.

— Ты должен сам назвать ее, Ньют, — прошептала Бет, — я слишком устала.

Это были ее последние слова. Бет умерла прежде, чем взошло солнце.

Месяцем позже убитый горем Гамильтон закрыл дверь лачуги, где он жил и любил Бет, оставив все как было. Он взял с собой только вопящую крошечную малютку, названую им Невадой; вместе они навсегда покинули штат, имя которого носила теперь девочка.

Самые ранние воспоминания Невады были связаны с постоянным легким покачиванием скрипящей старой плоскодонки, без конца снующей вверх и вниз по беспокойным водам Миссисипи, и с большим, улыбающимся человеком, блондином с рыжеватыми волосами, от которого частенько пахло виски, когда он целовал ее на ночь.

Невада любила их всем сердцем, безраздельно.

Предательски кружащиеся в водовороте грязные воды Миссисипи, и крупного, мускулистого, снисходительного человека, который благополучно вел их по реке. Не считая четырех ужасных лет, когда Ньют, уходя на войну, оставил ее, кричащую и плачущую, в престижной школе-интернате для девушек в Новом Орлеане, она не разлучалась со своим папочкой. И с Миссисипи. Кроме тех долгих лет одиночества, когда строгие преподаватели учили ее читать, писать и считать, дом заменяла ей плоскодонка отца, которая была его собственностью и источником заработка. Необходимые удобства содержались в их каютах, больше похожих на ящики, приспособленные под две маленькие спальни, столовую, кладовую, и большое помещение для экипажа на носу лодки с очагом, где старый Вилли занимался стряпней. Крыша лодки была плоской, на ней под тентом стояли стулья, где Невада могла прятаться от палящих солнечных лучей. Оттуда она могла наблюдать за отцом, искусно ведущим лодку от одного порта к другому, перевозя тонны товаров. Бекон, мука, зерно, сало, овес, масло. Баррели сидра и виски. Конопля и пряжа, древесина и обувная кожа. Яблоки и сушеные фрукты, фасоль и табак. А иногда даже лошади — горячие, красивые чистокровные лошади, посылаемые с верховий реки на Юг.

Это была жизнь, которая пришлась бы по вкусу любой живой и непоседливой девчонке. Невада была уверена, что дети на оживленных пристанях, которым она махала рукой, завидовали ее праздным дням плавания вниз и вверх по течению, возможности болтать голыми ногами в мутной воде и строить фантастические планы на будущее.

Больше всего она мечтала о том, как лет эдак через десять станет певицей в одном из чудесных плавучих театров, курсирующих по водам Миссисипи. Тщеславный, как красивая женщина, отец рассказывал о них, а Невада слушала, замирая от волнения.

— Эти прекрасные леди, — говорил Ньют Гамильтон слегка заплетающимся языком, что, впрочем, оставалось незамеченным его увлеченной аудиторией, состоящей из одного-единственного слушателя, — очаровательны и талантливы, Невада. А господа, что ухаживают за ними, — культурные и красивые. Это богатые плантаторы, капитаны пароходов и состоятельные отпрыски старинных южных семейств.

— Папа, — сказала Невада с нетерпением, светящимся в ее больших синих глазах, — когда я вырасту, я хочу быть певицей в одном из этих больших плавучих дворцов. Я хочу встретить красивого господина, который безумно влюбится в меня!

Ньют Гамильтон, всегда стремился побыстрее закончить рассказ, чтобы улизнуть на берег выпить виски и посетить «прекрасных леди», о которых он говорил.

— Ты сможешь стать певицей, дочка. Ни у кого нет такого приятного голоска, как у тебя. Теперь прочитай молитву и иди в кровать. Я ненадолго уйду. Старый Вилли и мальчики позаботятся о тебе, пока я не вернусь.

С этими словами он целовал своего единственного ребенка, и Невада глубоко вдыхала особый аромат, присущий только ее папе, — нагретой солнцем кожи, мыла и виски. Всегда виски.

Уверенный, что его дочь, повзрослев, забудет дурацкую мечту о карьере певички на реке и найдет для себя более достойное занятие, большой человек, который нуждался в большом количестве виски и большом количестве женщин, никогда не возражал Неваде.

Прошло несколько лет, и она превратилась в необыкновенно красивую молодую девушку. Команда, которая составляла семейство Ньюта и Невады, предупреждала Гамильтона, во всем потворствующего дочери, что пора бы ему направить мысли быстро расцветающей девушки в другом, более благопристойном направлении. Он так и сделает, уверял их Ньют, когда придет время. Но продолжал потакать ей по-прежнему, никогда не разочаровывая ее тем, что принимать самостоятельные решения она сможет лишь в двадцать один год.

Впереди еще масса времени, рассуждал Ньют. Но время, отпущенное Ньюту, подходило к концу. Дочь чувствовала это интуитивно. Его зеленые глаза больше не искрились зеленым блеском, даже когда он пил виски. Еще недавно привлекательный мужчина опускался на глазах. Пропало былое обаяние, исчезли интерес к жизни и неиссякаемая веселость.

Поэтому Невада была убита горем, но не потрясена, когда однажды ночью ее отец, воинственный, как всегда, ввязался в драку в борделе Ашпорта, штат Теннесси. Ньют Гамильтон не увидел ножа и даже не почувствовал боли, когда сверкающее лезвие громилы с арканзасской фермы распороло ему живот. Он был слишком пьян, чтобы понять, что умирает.

В глубокой печали Невада решила продать плоскодонку экипажу, и была поражена и испугана, узнав, что отец давно продал ее, сохранив для себя только десятипроцентный доход. Она продала им оставшиеся десять процентов и сказала, что настало время осуществить мечту о карьере певицы в большом плавучем театре.

Невада не могла понять, почему все сокрушенно качали головами и старались отговорить ее. Она решительно отказалась слушать. Ведь ей уже восемнадцать лет. Совсем взрослая женщина. Она не будет больше ждать!

Невада надела свое лучшее воскресное платье — с оборками из бело-розового полосатого льна, с украшенными кружевом рукавами и корсажем, — причесала длинные, черные как смоль волосы, упаковала картонный чемодан, завернув деньги в один из полотняных носовых платков отца, засунула сверток за корсаж, поближе к сердцу, и вышла на палубу. Все члены команды собрались проводить ее, а когда подошел старый Вилли и обнял Неваду, она увидела слезы, блестевшие в его грустных преданных глазах. Проглотив комок, стоявший в горле, она похлопала его по костистому плечу и сказала:

— Перестань беспокоиться, Вилли. Сегодня вечером я буду выступать в одном из тех модных плавучих театров.

— Этого я как раз и боюсь, — сказал пожилой негр.

Невада бесстрашно ступила на шумную пристань Мемфиса, обернулась и посмотрела на шестерых нахмурившихся мужчин — Люк, Большой Эдгар, Слим, Тедди, Джон Черный Джек и старый Вилли. Она храбро улыбнулась.

— Когда вы вернетесь назад в Мемфис, я навещу вас, — сказала она. А потом, боясь, что заплачет, как старый Вилли, Невада поспешно отвернулась.

Июньское солнце палило ее непокрытую голову, чемодан был очень тяжелым, но ей не пришлось далеко идти: она знала, куда направлялась. Она видела великолепные сверкающие огни плавучего дворца «Подлунный игрок» из окна своей каюты на плоскодонке. Невада стояла перед роскошным пароходом, с надеждой глядя на застекленную рубку, на высокую пассажирскую палубу и украшенную золоченой резьбой легкую навесную палубу. Огромный белый пароход выглядел сонным и пустынным в этот тихий полдень, но Невада знала, что в сумерках большой дворец оживет и наполнится весельем и азартной игрой.

Торопливо поднимаясь по длинному трапу, Невада неожиданно натолкнулась на препятствие: огромный, с бочкообразной грудной клеткой человек стоял, скрестив руки, и загораживал ей путь.

— Мисс, — сказал он низким, строгим голосом, — «Игрок» сейчас закрыт для клиентов или гостей.

— Я не гость, сэр, — ответила ему Невада. — Я певица. Я хочу немедленно поговорить с человеком, отвечающим за развлечения.

Гигант усмехнулся и отступил.

— Это Попе Макгалах. Он ждет вас?

— Да, — приврала Невада. — Солнце так и палит сегодня. Будьте любезны, покажите мне каюту мистера Макгалаха.

Подобно многим великанам, бесстрашный вышибала «Подлунного игрока» легко верил женщинам. Особенно симпатичным молодым девушкам.

— Сюда, пожалуйста, мисс, — сказал гигант теперь уже дружелюбным тоном и, взяв чемодан Невады, проводил ее к закрытой двери на нижней палубе. Постучав мозолистыми костяшками пальцев, он объявил:

— Попе, к вам посетитель.

Попе Макгалах выглядел как настоящий, живой Сайта Клаус. Его волосы, усы и окладистая волнистая борода были снежно-белого цвета, щеки румяные, а глаза небесно-голубые. Попе дремал в своем кресле, похрапывая, сложив руки на круглом животе; розовые губы открывались ровно настолько, чтобы произвести высокий свистящий звук. Попе проснулся, как только Невада вошла, и его голубые глаза широко открылись, когда он увидел в полутемной каюте стоящую прямо перед его столом из красного дерева миниатюрную темноволосую девушку, настолько симпатичную и хорошенькую, что он был уверен — это продолжение сна. Узнав, для чего она пришла, Попе Макгалах сказал:

— Детка, ты напоминаешь ангела. Ты должна обратиться в женский монастырь. — Он закрыл глаза и добавил:

— Закрой дверь, когда выйдешь.

— Я не уйду, — сказала Невада. Он открыл глаза.

— Да, похоже. Это — теплоход, где играют в азартные игры, мисс. Женщины, которые работают у меня — певицы и танцовщицы и… и… — Он прочистил горло. — Они… э-э-э, развлекают и очаровывают мужчин, если ты знаешь, о чем я говорю.

— Конечно, я знаю о чем вы говорите, — спокойно ответила Невада, даже не подозревая о том, что он имел в виду, ведь девушкам, выступающим на сцене «Подлунного игрока», нередко приходилось развлекать гостей в одной из обитых шелком спален.

— Действительно? — Белые брови Попса взлетели вверх.

— Да. Только дайте мне шанс. Вы увидите, я могу петь как соловей и танцевать как мотылек, и я провела всю свою жизнь среди мужчин, очаровывая их. — Невада одарила сомневающегося седовласого человека ослепительной улыбкой.

— Чудесно. Я собирался нанять еще одну девушку здесь, в Мемфисе. — Он поднялся. — Пойдем, я представлю тебя Лерою, нашему пианисту, и другим девушкам. Скажешь Лили, что я распорядился выдать тебе костюм и сделать что-нибудь с твоими волосами.

— О, спасибо, мистер Макгалах. Вы не будете сожалеть об этом, я обещаю. — Невада не могла скрыть свое волнение.

— Попе. Зови меня Попсом. Я надеюсь, что и ты не будешь.

— Не буду — что?

— Сожалеть.