Скованная льдом

Глава 7. О том, что любовь обжигает

Черный бог

Те чувства, что разрывали меня изнутри, заставили мое тело пылать. Но ведь это физически невозможно, я всегда низкой температуры, как бы быстро мое сердце не билось.

Я выдохнул и стянул с подушек свою накидку. Девица наморщила лобик и прижала кулачки ближе к лицу. Ледяное сердце снова наполнилось нежностью, да настолько, что пришлось себя одергивать и сжимать крепче верхнюю одежду. Через силу отвел взгляд и покинул комнату, пока желание прижать ее к себе не пересилило необходимость соблюдать традиции.

Кровь внутри бурлила от воспоминаний о неумелых ласках, а слова привязанного духа проходили мимо меня. Панкратий решил покапать на мозги нравоучениями, пока я освежался и менял одежду.

Ведь совершить омовение вместе с Асей я не смог, боялся не сдержаться и причинить ей боль. Оставил ее в ванной комнате и быстро ретировался, оделся и рухнул в кресло, убедиться, что девица без проблем сможет добрести до кровати.

Убедился, от этого пострадали подлокотники кресла. Ася выглядела так естественно в своей природной красоте, даже выпирающие ребра и кости таза делали ее хрупкой, исключительной. Я помотал головой и отвел взгляд, мне нельзя привязываться к дарам.

Вновь от воспоминаний об изгибах девичьего тела в штанах стало тесно, но я прикрыл глаза и напомнил себе в очередной раз, что как наивно бы не выглядела женщина, какой бы неопытной она себя не показывала, она все равно рано или поздно предаст. Вонзит нож в спину, как сделала бывшая жена. От воспоминаний о Морене внутри поднялась волной ненависть, а возбуждение схлынуло, как не бывало.

Так-то лучше. Я накинул меховое пальто, подозвал посох, Никодим охотно прыгнул в руку и замер, будто без души вовсе, умеет притворяться, лиходей! Не долго думая, я ступил в луч света, который зайчиком играл на полу перед ногами. И прежде, чем мир вокруг изменился до неузнаваемости, я услышал ворчание Панкратия:

— Погубят хозяина мысли о молодке, ох, погубят…

Аська

Прохладный ветерок заставил меня поежиться, а волосы, попавшие на лицо, щекотали лоб. Я потерла его ладонью и открыла глаза. Комната ничуть не изменилась, но под тонким покрывалом я отчего-то продрогла. И не удивительно, я ведь без одежды спала.

Смущение тут же накрыло с головой, а тело предательски заныло. Я резко села и воровато огляделась, но в комнате, кроме меня, никого не наблюдалось. Выдохнула и свесила босые ноги с кровати. Стоп коснулась мягкость пушистого ковра, а губы непроизвольно растянулись в улыбке.

Хоть я и старалась уверить себя, что все то, чем мы занимались с Макаром — бесстыдство, но сердце только от воспоминаний о его прохладных пальцах, языке и губах начинало бешено колотиться.

Я смутно помнила, как дошла после банных процедур до кровати, потому что уже в ванне находилась в полусне. То, что произошло вечером вымотало меня физически и морально, осталось одно желание — уснуть сном младенца. Что я и не преминула проделать. Даже о Макаре временно забыла.

Остановилась, как вкопанная, а по телу пробежались мурашки страха. А вдруг, он осерчал? Может, он рассчитывал на продолжение, а я отключилась? Прикусила губу и плотнее прижала покрывало к груди, чтобы не соскочило.

Помотала головой, и отправилась на поиски одежды, ведь Никодим обещал, что оставит платья и нижнее белье в шкафу. На мое счастье, все необходимое нашлось довольно быстро. Я отыскала теплое закрытое платье, видимо, для дороги, и мягкие сапоги. Надевать такую дорогую одежду мне оказалось крайне неудобно, но ходить завернутой в покрывало еще хуже.

Пока я разыскивала наряд и натягивала его на себя, желудок решил напомнить о себе протяжным урчанием. Я покраснела и пнула ногой пуфик, попавшийся на дороге, тут же прижала руки к пылающим щекам и перевела дыхание. Неужели, после ночи любви я перестала себя контролировать? Ведь, какой бы наивной я не считала себя, я прекрасно понимала, что скоро Черный бог отпустит меня домой, может, даже с подарками. Главное — добраться живой и невредимой.

Руки опустились сами собой, а ноги ослабли. Внутри поднялась горечь, а сердце замерло, будто в нерешительности: биться ему теперь или и так сойдет?

Я помотала головой и уверенно покинула покои. Нечего было придумывать себе воздушные замки и надеяться на ответные чувства от бога. Я для него лишь простой дар. Попользуется и выкинет.

Небольшие каблуки звонко отбивали дробь по начищенному полу, пока я стремительно неслась в сторону кухни, а внутри теплилась надежда, что я могу оказаться для Макара не просто даром. Ведь он так смотрел на меня, так прикасался, что я таяла, растворялась в ощущениях.

Снова румянец обжег щеки, но смущаться долго у меня не получилось. Я как раз добралась до двери, прячущей за собой кухню, и, толкнув тяжелую дверь, вошла внутрь.

В помещении оказалось пустынно и тихо, только угли потрескивали за заслонкой печи, да аромат молочной каши почти заставил мой желудок узлом завязаться. Я пожала плечами и засунула нос в печь. Там, пуская через специальные отверстия клубы пара, стоял глиняный горшок. Я облизнулась и, схватив ухват, подтащила емкость ближе к себе.

Нос наполнили ароматы молока и разваренной пшенки, а я нетерпеливо схватила ложку и заозиралась в поисках тарелки.

— На полке верхней возьми, — проскрежетал недовольный голос, заставляя меня похолодеть и испуганно обернуться.

Края скатерти, которая покрывала обеденный стол белоснежным полотном, слегка трепетали, а по поверхности ходили волны. Пришлось зажмуриться, чтобы голова не закружилась.

— Чего встала, как вкопанная? — повысила голос скатерть, — еду выхолаживаешь!

— Простите, — пролепетала я и полезла за тарелкой, чтобы не расстроить ворчливую кухарку еще больше.

Никогда не пробовала такой вкусной каши, у меня получалось в разы хуже, хоть домашние никогда и не жаловались. Даже не заметила, как тарелка опустела, а я потянулась за новой порцией.

— Ложку чистую возьми! — гаркнула скатерть, заставляя меня вздрогнуть всем телом, — кашу испортишь — выкинуть придется. А продукты переводить — здоровью вредить.

— А разве Черному богу нужна еда? — спросила я осторожно, пока ополаскивала ложку и доставала горшок с кашей снова, — или тут живут существа, которым пища необходима?

— Дуреха, — загоготала скатерть, — конечно, хозяину нужна еда, он из плоти и крови. Так откуда энергию брать, как не из носителей калорий?!

— Чего-чего? — прошепелявила я с ложкой во рту, возвращая горшок на место.

— Фу! Невоспитанная какая! — скатерть яростно затрепетала уголками, даже почудилось, что она приобрела алый оттенок, — кто тебя манерам-то учил?!

— Простите, — понурила голову я, вытащив ложку изо рта.

Сейчас скатерть напоминала мне мою мачеху. Та тоже всегда ругала меня за поведение, недостойное девушки, все грозилась отправить в гимназию городскую, где Марфа училась, но дома я оказалась нужнее. А сейчас в качестве дара спасала наше царство от голодной смерти.

— А ты что, неуч что ли? — в голосе скатерти послышалось ехидство.

— Почему же, — оскорбилась я, — я ходила в школу при храме, — и тише добавила, — пять классов ходила, потом папенька вернул домой, хозяйству учиться.

Скатерть рассмеялась, а я вспомнила, наконец, что зовут ее Прасковья. Я поджала губы и молча стала поглощать добавку, но настроение оказалось подлым образом испорчено, поэтому еду пришлось впихивать. Выкинуть я ее не могла, жалко, а обратно в горшок возвращать — испорчу целую гору.

— Тогда бесполезно с тобой разговаривать о вещах умных, — хрипло заверила меня Прасковья, и добавила мечтательно, — вот хозяйка была умной, образованной…

Я снова подавилась кашей, припоминая, что у Макара была жена, или есть, преданий я наизусть не помнила. На душе стало тяжко, а в желудке будто скользкая змея свернулась. Добавка попросилась обратно. Я решительно отставила от себя тарелку и хлебнула парного молока, которого еще пару минут назад на столе не было.

— Ее Морена зовут, так? — спросила я осторожно.

— Да-да, — скатерть благодушно затрепетала тесьмой по краям, — Моренушка славно тут хозяйничала, все по порядку было.

— А куда она делась?

— Так ушла, — фыркнула Прасковья, — скука рассорила хозяев. Вот она и упорхнула, но я уверена, что она вернется, непременно. И вас, девок с улицы, хозяин таскать прекратит, — добавила она совсем другим тоном, зловеще вибрируя.

А я замерла, обдумывая все сказанное. Ведь действительно, зачем богу дары, если у него жена имеется? Только, сколько помню себя, ежегодно девушек в лес посылали. И они не возвращались. Я-то подумала после ночи страсти с Макаром, что он дары себе оставляет, только прячет где-то в тереме. Места-то предостаточно, я видела лишь меньшую часть его жилища.

А оно не так все. Никодим упоминал, что девушек отпускают с подарками или с миром, и они по идее, должны возвращаться домой. Я прикусила палец и постаралась заставить свои шестеренки в голове соображать быстрее.

Если подумать, то ни разу еще из нашей деревни дары не выбирали. Хотя из Вяземок, вроде, лет пять назад тоже девушек выбирали, но я не помнила, вернулись они или нет. Только слухи ходили, что сжили их со свету. А свои или чужие, не известно.

—...этот день наступит, — вывел меня из глубоких дум голос Прасковьи.

Пока я витала в своих облаках она заливалась соловьем о том, какая хозяйка была правильная, а все дары нерадивые и некрасивые. Стало неприятно. Почему тогда Макар каждый год себе девушек брал, да развлекался с ними так, как со мной вчера?

— А тебя хозяин на смерть отпустит, — сказала вдруг Прасковья, видя мою задумчивость, — в чем мать родила, в том по холоду и пойдешь.

— Почему? — губы предательски задрожали, а на глаза навернулись слезы, — ведь Никодим сказал…

— Никодим тебе зубы заговаривал, — хмыкнула скатерть, — ему надо было твою бдительность усыпить, вот он и приукрасил то, что есть.

— И как же теперь быть? — прошептала я, глотая горькие слезы, — одежда-то моя исчезла.

— Помогу я тебе, — вдруг заговорщицки зашипела скатерть, а я невольно оглянулась по сторонам — не подслушивает ли кто? — понравилась ты мне, скромная, тихая. Нечего тебе мерзнуть в зимнем лесу.

Я, приблизив лицо к скатерти, превратилась в слух. Хоть сердце мне казалось безвозвратно утерянным, сгинуть во льдах мне не хотелось. Погорюю о своей несчастной первой любви дома, в тепле и уюте.

— Рядом с залом тронным, — вещала скатерть, — есть закрома хозяйские. Открываются просто, постучишь по разноцветным каменьям. По три раза по каждому, только по последнему раз стукни, так и откроется дверь.

— А зачем мне туда? — удивилась я.

— Как зачем?! — в ответ удивилась скатерть, — жемчуга возьмешь с собой, да золото. За просто так разве ласки хозяина терпела?

Я отшатнулась от скатерти, на душе моментально стало гадко. Слышала я о городских женщинах, которые деньги, да драгоценности брали за свою любовь. Только они отвращение вызывали, раз кроме тела ничего не могли предложить. А теперь и меня с такими сравнили.

— Не надо мне ничего, — процедила я сквозь зубы, вставая из-за стола, — скажи только, как из терема выбраться, да до деревни добраться.

— Какая ж ты бескорыстная, деваха, — хмыкнула скатерть, — да все равно в хранилище тебе надо, там шубы теплые, да артефакты защитные припрятаны. Возьмешь артефакт — до дому доберешься. Не возьмешь — сгинешь.

Я поджала губы и сцепила руки на груди, лезть без ведома Макара в его закрома мне совсем не хотелось. Страх так и вился внутри, оплетал удавкой шею, мешая глотать. Но жить хотелось больше.

— Хорошо, — вздохнула обреченно и уточнила, — а как мне распознать артефакт?

— Тебе это сделать будет несложно, — хмыкнула скатерть, — он один с большим красным камнем в средине.

— А куда мне потом податься? — я в нерешительности кусала губы. — К тебе вернуться?

— Нет, — хмыкнула скатерть, — вторая дверь справа от хранилища — путь в чуланы, там есть выход запасной. В него иди, там тебя никто не остановит, не ходят там слуги хозяина.

— Спасибо, Прасковья, не знаю даже, чем тебе за добро отплатить, — улыбнулась я невесело и аккуратно погладила скатерть.

— Авансом помогаю, — зарделась та, — спеши давай, пока хозяин с Никодимом делами заняты.

Я кивнула и решительно покинула кухню в поисках тронного зала.

Пустынные коридоры окружали меня со всех сторон, казалось, что вот сейчас из-за угла выскочат песец или посох и вернут меня в комнату ждать своей участи. Только никто мне не попался, а очарование терема, которое пробралось мне в душу стало чудиться зловещим. Ледяные статуи выглядели так, будто ловили меня с поличным, а темные углы таили в себе неведомые опасности.

— О, гостья! — прозвучало громкое у самых ног.

Я взвизгнула и отпрянула, довольно неудачно, потому что спиной задела одну из статуй. Она опасно закачалась, грозя пришибить меня и неведомого собеседника. Попыталась поймать, но позорно поскользнулась на ровном месте и плашмя упала, больно ударившись подбородком. На глазах тут же выступили слезы обиды, а нижняя губа задрожала.

— Тьфу, нескладеха, — пожурил меня невидимка, — и как ты еще не калека с такими способностями?

Я села, громко шмыгнув носом, и недовольно уставилась в пустое пространство вокруг. Прищурившись, я углядела колебания воздуха у поворота. Выдохнула и поднялась на ноги. Статуя, что примечательно, не свалилась на меня, накренилась в сторону стены и застыла. Я решила ее не поправлять, от греха подальше.

— Ну простите, — ответила язвительно, прижав ноющий подбородок к другой статуе, сразу стало легче, — нечего полы так намывать, чтобы ходить нельзя было.

Воздух рядом уплотнился, проступили очертания деревянных полозьев. Неужто, старые знакомые сани? Хотя, если бы я подумала, а не испугалась, то сразу бы сообразила, кто в тереме меня окликнуть может.

— Важная какая, — проворчали сани, — куды?

Я отлипла от статуи и озадаченно посмотрела на Фоку, кажется, посох их так назвал.

— К тронному залу, уважаемый, — твердым голосом поведала я, а поджилки затряслись от страха. Разгадают ведь все, что задумала, на смерть отправят, даже Макара ждать не станут.

— Так ссадисся, — предложил Фока, поворачиваясь ко мне боком.

Сани полностью стали видимыми, и я невольно залюбовалась резными цветами и снежинками на их спинке. Искусный мастер вырезал, видимо, узоры не походили друг на друга, в каждом присутствовало что-то свое, уникальное. Лакированные доски сидения выглядели идеально ровными, что стало даже стыдно усаживаться на такую красоту.

— Чегось сссмотришь? — пробурчали сани, — нече любоваться, ссадисся.

Я не стала испытывать чужое терпение и устроилась удобнее на сидении, ближе к спинке. Наученная прошлым опытом, я намертво вцепилась в края саней и зажмурилась.

— Ну, поехали, — загоготали сани, а в следующую секунду меня буквально вжало в спинку, а волосы растрепало.

Глаза заслезились от бешеной скорости, а сердце заколотилось от страха, но я отважно терпела. Лучше так, чем пугаться каждой тени и пробираться до тронного зала подобно вору. Главное — глаза не открывать, чтобы после плотного завтрака не вырвало.

От резкой остановки меня бросило вперед, и я снова поздоровалась с полом, только теперь щекой, успела повернуть голову в бок. Застонала и прижалась к холодной поверхности на несколько секунд.

— Ну, вот, — пробурчали сани, — я думал, завтраком поделишься, а ты пожадничала.

И снова укатили в неизвестном направлении, не дав мне возможности поблагодарить. Я аккуратно села и осмотрелась, Фока привез меня ровно ко входу. Зал манил к себе, притягивал, будто магнитом. Хотелось снова рассмотреть вырезанные изо льда картины, полюбоваться на игру света на прозрачных статуях и ледяных цветах, посидеть на троне.

Я помотала головой и огляделась. Вокруг зала обозначилось несколько дверей, куда они вели, знать мне не хотелось. Волновала только неприметная, с тускло горящими разноцветными камнями по бокам, и вторая за ней.

Поднялась с пола и на цыпочках подкралась к заветной двери, меня наполнили страх и предвкушение, пальцы тряслись, когда я подносила их к замку. Выдохула, как перед прыжком в прорубь, и зажмурилась.

Ошибку свою я осознала быстро, ведь с закрытыми глазами сложно попасть по нужным камешкам. Отругала сама себя, открыла глаза и смелее стала отстукивать нужный ритм.

После последнего удара что-то щелкнуло, закрутилось, а дверь резко открылась. Пришлось отпрыгивать в сторону, чтобы не получить еще и по лбу, вдобавок к остальным шишкам.

Хранилище дохнуло затхлостью и почти ослепило: ни один лучик света не пробивался изнутри. Как же я найду нужные вещи? Наощупь?

Где-то вдалеке послышался шорох, и я с перепугу рванула во тьму помещения, претворяя за собой дверь. Надеюсь, меня тут не замуруют. Вцепилась похолодевшими пальцами в ручку и тяжело дышала, будто пробежала от своей деревни до соседней, не останавливаясь. В ушах стучало, а сердце колотилось так сильно, что норовило выскочить из груди.

Переведя дух, я отлипла от шероховатой поверхности двери и попробовала хоть что-то увидеть. Глаза немного привыкли к темноте, и оказалось, что свет в хранилище все же есть. Тусклый, рассеянный, но освещающий небольшое пространство комнаты.

Я ожидала увидеть горы золота, украшений, сваленных в одну кучу, как повествовалось в сказаниях для детей про старика-бессмертника. Но все оказалось проще. Резные сундуки составили на деревянные полки, приладив их специальными поручнями, чтобы не свалились. Я насчитала около тридцати штук.

Они казались однотипными, даже рисунок повторялся. Но имелась и разница, некоторые оказались закрыты на массивные амбарные замки. Они будто строгие охранники, не пускали внутрь никого. И в каком мне искать теплые вещи? А в каком артефакты? Надеюсь, что нужные мне вещи не спрятаны в тех снудуках, которые не открыть?

Я обреченно вздохнула и приступила к проверке, воровато оглядываясь на каждый шорох и вздрагивая всем телом.

Кажется, что прошло не меньше часа, пока я пыхтела над сундуками. Повезло, что те, в которых лежали меха, не затворялись на замки. Я нашла шубу себе по размеру, накинула на плечи. Сразу возникло ощущение, что я залезла на теплую печку. Даже от ватного тулупа такого эффекта не наблюдалось. Да, я теперь не заледенею на морозе, наверное.

Отыскать артефакт оказалось гораздо сложнее. Потому что я плохо представляла, что это вообще такое. Кажется, в школе что-то рассказывали про особые предметы. Они встречались редко, а уж делать их могли единицы.

Конечно, я ни разу не видела ни одного. У мачехи, правда, были обереги, их баба Нюра мастерила раньше. Но оберег и артефакт сравнивать, все равно, что терем царя и дом последнего пропойцы рядком составлять.

Открыв крышку очередного сундука, я невольно отпрянула. От разнообразия цвета в глазах зарябило, а голова закружилась, я вцепилась в сундук и попробовала подышать, чтобы прийти в себя. Но состояние только ухудшилось, стоило мне вдохнуть насыщенного цветочным запахом аромата.

Я с перепугу захлопнула крышку и отползла ближе к выходу, сердце билось раненой птицей в груди, а внутри поднималась паника, потому что дышать оказалось почти нечем.

Я чихнула, потом еще раз, разгоняя приторный запах, казалось, заполнивший мои легкие до краев, по стеночке поднялась на ноги, и, нащупав почти вслепую ручку двери, рванула из хранилища быстрее пули.

Только в прохладном коридоре мне удалось отдышаться. Резкий запах понемногу исчез, а сердце перестало вести себя, как сумасшедшая пичуга в западне.

Глаза так сильно слезились, что картинка передо мной расплывалась. Поэтому сказать наверняка, видел ли меня кто, проследил ли, я не могла. Я тихо, как смогла, переместилась к соседней двери, дернула и чуть не расплакалась — та оказалась заперта.

Прижалась пылающим лбом к прохладной створке и попыталась успокоиться. Из всего у меня получилось только обзавестись верхней одеждой, в хранилище возвращаться опасно — вдруг тот странный запах отравит меня? Черный ход закрыт. Возможно, я могу попробовать пробраться наружу через парадные двери?

Смирившись с тем, что меня скоро схватят, я наощупь устремилась к поиску выхода. Но не успела я пройти и пары метров, как раздался лязг ржавого железа, скрипнули плохо смазанные петли, а мне в спину дохнуло сыростью и пылью. Такое редкое явление в тереме Макара, что я успела позабыть, что такое грязь.

Кое-как протерла глаза от слез и оглянулась — дверь, в которую я безуспешно ломилась несколько минут назад, оказалась приоткрытой. Растерянно моргнув, я на цыпочках вернулась ко входу в чулан и осторожно заглянула внутрь.

Комната оказалась наполнена тенями — ни свечки не горело на стене, даже матовый свет, как в хранилище не пробивался будто изнутри стен. Я прикусила губу и приоткрыла дверь шире. Ведь должно здесь быть хоть какое-то освещение? Или невидимые слуги Макара не боятся свернуть шею в кромешной тьме? Может, они обладают ночным зрением, в отличие от меня, или ориентируются по звукам?

Помотав головой, я сделала шаг навстречу тьме и сырости. Дверь хлопнула о косяк, лишая меня узкой полосы света, а внутри забурлила паника. Одна, в темноте, без возможности выбраться — грядущее казалось окрашенным в черный, кактимя хозяина заколдованного терема.

Нервно хихикнула и решила, что сдаваться рано. Ведь дверь просто прикрылась, щеколда не щелкала, да и Прасковья говорила, что выход имеется в глубине чулана. Нащупала холодный камень и, прижимая обе ладони к стене шажок за шажком приближалась к заветной цели — свободе.

Сколько я прошла, сказать сложно, но откуда-то издали повеяло морозом, трескучим, настоящим и послышались завывания привычной вьюги. Я приободрилась и прибавила шагу, тут же больно ударяясь коленом. С губ слетели ругательства, а руки нащупали что-то рельефное, округлое и теплое. Душа тут же ушла в пятки, а все внутри застыло, как студеная вода на лютом морозе.

Я даже дышать перестала, маясь тем, на кого же я набрела, но прошла одна томительная минута, за ней другая, а “тело” не пошевелилось. Перевела дыхание и ощупала преграду. Она оказалась несколько выше меня — достать до верхушки мне не удалось — и шире обычной статуи.

Я пожала плечами и аккуратно обогнула препятствие, так и не разобрав, что это за диковина. Дальше стараясь не спешить — боялась споткнуться о неведомые предметы и растянуться во весь рост. Или попасть в неведомую ловушку навечно.

“Ты такая забавница, Аська, — съязвила я сама себе, чтобы не трястись от страха, — ждешь всегда худшего”. Приободрив себя тем, что меня еще никто не хватился, я смелее пошагала в сторону сквозняка. Там должен быть выход.

И верно, руки вскоре нащупали нечто железное, изогнутое и ледяное, как многое в тереме. “Кроме его хозяина, — пропел внутренний голос, заставив мое сердце сжаться, — еще не поздно вернуться, он не заметит. Может, скатерть наговорила все. Может, Макар не поступит со мной, как с другими?”

Прикусила губу в нерешительности, по щеке поползла горячая слеза, замерзая на ходу. Как бы больно сердцу не было, надо уходить. Макар, наверное, и не вспомнит обо мне больше.

Пальцы моментом сжались на металлической задвижке, а я вся замерла, холодея до кончиков волос. А вдруг, если я уйду, Макар осерчает и уничтожит родную деревню? Заморозит своей стылой силой?

Колени подогнулись, а я осела на пол, по щекам заструились слезы, а все нутро сдавило, будто клещами, разнося по синим венам яд безысходности. Кажется, по своей недалекости и наивности я попала в ловушку, которую сама себе обеспечила.