Сладкий вкус любви

Бонусный эпилог

Ной

Месяцы спустя

— Расскажи мне всю историю, — попросила Шей, прогуливаясь по дальней дорожке оранжереи. Она провела рукой по листьям, свисающим с полок, подвешенных над головой. Ее задница в этих джинсах была произведением искусства. Если бы была возможность, я бы ходил в трех шагах позади нее до конца своих дней. — Нарисуй всю картину в целом. Что все это значит?

Я шел за ней, наблюдая, как она осматривает вербену и мяту, жасмин и тайский базилик. Скоро она доберется до больших фиговых деревьев, которые я перенес на улицу, как только установилась надежная теплая погода, а затем вернул обратно за минуту до первых заморозков и ни секундой раньше. Потом доберется до всех экспериментальных клубничных кустов, потом до малины.

— Ты уже бывала здесь раньше, — сказал я, уклоняясь от каких-либо реальных объяснений. В изобилии растительной жизни здесь не было ничего плохого, хотя это и говорило об определенной неспособности к саморедактированию. По правде говоря, это было единственное место, где я не поддавался желанию подрезать края и подчистить концы.

— Да, — начала она, наклонившись, чтобы вдохнуть аромат жасмина, — но в тот раз ты не дал мне возможности осмотреться. — Шей оглянулась на меня. Знакомая ухмылка озарила ее глаза. — Я хочу экскурсию. Хочу услышать все об этой твоей секретной оранжерее.

— Здесь нет ничего особенного, — сказал я. — Травы, фрукты. Все, что кажется мне интересным.

Она остановилась и уставилась на горшок.

— Это что, ананас?

Я засунул руки в карманы. Эта теплица не хранила ключи от моего сердца. Это не был тайный шкаф моей души. Но это было личное. Это было мое место. Здесь я мог делать все, что хотел, без посторонних глаз. Мог все испортить, не давая никому объяснений. Мне не нужно было ничего здесь исправлять, и не нужно было это объяснять.

Но я был не против объяснить все Шей. Я наклонил голову в сторону ананаса.

— Ага.

Она повернулась ко мне лицом.

— Ты выращиваешь ананас? Здесь? В декабре?

Я кивнул.

— Да.

— Это так круто! — выдохнула она. — Что ты собираешься с ним делать?

Наблюдать за тем, как Шей перемещается по моему пространству, было все равно что быть в сознании настолько, чтобы помнить свои сны, но только в мягком, размытом фокусе. Я еще не мог получить четкое представление. При определенном освещении единственное, что мог увидеть, когда переводил взгляд в ее сторону, было облегчение. Я держался за тяжелый, узловатый клубок чувств к ней еще до того, как узнал названия этих чувств, и не знал, что делать с облегчением от освобождения этого клубка. Я не знал, что делать с собой теперь, когда столкнулся с самым невероятным шансом. Могу ли я просто… обхватить Шей за талию и перегнуть через стол? Могу ли сделать это без навязчивого напоминания себе, что нужно запоминать каждый момент, потому что он может оказаться последним? Могу ли взять ее прямо здесь просто потому, что так поступают люди, когда перестают симулировать свой брак?

Не то чтобы я когда-либо притворялся.

Тем не менее. Теперь все было по-другому. Было ощущение постоянства, словно цветок, забытый между страниц толстой книги много лет назад, теперь существовал с новой формой и текстурой.

Я повернул несколько горшков, чтобы дать листьям больше пространства для расправления и дыхания, убрал лишние отростки на других.

— Пока не уверен, но ананас хорошо сочетается с другими фруктами и травами. Я протестирую его и пойму, что к чему.

— Значит, здесь начинаются твои эксперименты, — размышляла она.

Я кивнул.

— Да, в общем-то. — Когда она остановилась у небольшого лимонного дерева, я спросил. — Есть какие-нибудь пожелания?

— Для экспериментов с джемов? Или… — Она бросила взгляд вбок на стол в конце оранжереи. — Ты спрашиваешь о чем-то другом?

С одной стороны стола стояли ведра с четырьмя различными видами почвы для горшков, а с другой — несколько пучков свежевысушенных трав, с которыми я еще не решил, что делать. Хотя во время последнего визита Шей я не уделил ни минуты заботе об условиях, сейчас я не мог представить, что использую этот стол для чего-то другого, кроме посадки растений в горшки и обрезки. Не тогда, когда на поверхности была настоящая грязь. Я не мог этого сделать. Не-а.

Но я мог бы отмыть ее после этого. Смыть всю грязь и все кусочки розмарина и жимолости, которые прилипнут к ее коже и запутаются в волосах.

Если, конечно, Шей захочет.

А она, скорее всего, этого не хотела.

Если только…

— Я говорил о джеме, — признал я, — и, в общем, обо всем остальном, что ты имела в виду.

Она поджала губы, когда ее взгляд метнулся к моим ушам. Я чувствовал, как они горят. Они должно быть были красными, как помидоры. Шей улыбнулась и посмотрела на меня через плечо.

— Что это?

Я проследил за ее рукой, когда она указала на другое дерево, которое я заносил в теплицу и выносил из нее в зависимости от времени года.

— Это карликовое апельсиновое дерево.

— Ты можешь выращивать здесь апельсины? Ого, никогда бы не подумала.

— Они не очень сладкие, — сказал я, — но из них получается отличный мармелад.

Шей медленно повернулась по кругу, раскинув руки.

— Ты все это сделал сам.

Я пожал плечами.

— Да.

— Ты воплотил все это в жизнь. Ной. Мне бы никогда не пришло в голову выращивать ананасы в Род-Айленде. Зимой! Это удивительно. Все это удивительно.

Бывали дни, когда я верил в это. Дни, когда оглядывал ферму и понимал, что все здесь могло быть стерто с лица земли, если бы я не вернулся домой и не остался. Я был последним человеком в мире, который мог предположить, что возвращение домой — это ответ на все вопросы, и я действительно не хотел признавать это.

Но вот я оказался здесь, в пропахшей жасмином оранжерее, с моей женой и обладательницей моего хрупкого подросткового сердца, стоящей на расстоянии вытянутой руки, и должен был признать это. Мне пришлось смириться с истиной, что это место — не старое, а новое, которое я создал и которое мы превратим в настоящий дом, — было тем местом, которому я принадлежал. Местом, где мы принадлежали друг другу.

— Да, это удивительно, — сказал я, шагнув к ней и заключив ее в объятия. — Даже лучше, потому что ты здесь.

Шей повернулась и прижалась лбом к моей груди.

— Я думаю, что это лучше, потому что мы здесь вместе, — сказала она осторожно, как будто слова были слишком деликатными, чтобы произнести их как-то иначе. — Потому что все было бы по-другому, если бы я была здесь совсем одна. А ты знаешь, каково это, когда ты здесь совсем один. Это касается нас обоих. — Она посмотрела на меня, и ее улыбка расцвела. — Теперь я это понимаю.

Я не знал, как называется существо, которое жило внутри меня и оживало всякий раз, когда моя жена была особенно прекрасна, но знал, что это существо делало почти невозможным для меня смотреть на нее в такие моменты без необходимости видеть ее губы, приоткрытые в экстазе.

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, правда? — Я провел большими пальцами по этим идеальным, красивым щекам.

— Знаю, — ответила она. — А также знаю это твое лицо. То, которое говорит мне обо всех твоих коварных замыслах.

Я положил руки ей на талию.

— Какие коварные замыслы ты имеешь в виду?

Она замурчала от удовольствия, когда мы двинулись к столу.

— Те, которые заканчиваются тем, что я выгляжу так, будто меня протащили через заросли малины.

— Я бы никогда не сделал этого с тобой, милая. — Я прижался губами к ее шее. — Малина слишком ценна для этого.

Она засмеялась, громкий, заразительный звук, который заполнил пространство вокруг и заставил меня улыбнуться.

— Я тоже тебя люблю, — сказала она, потянувшись вверх, чтобы убрать волосы с одной из своих сережек из бисера в виде петуха.

Они с Дженни нашли их в причудливом магазине в Провинстауне в прошлом месяце, когда ездили на Кейп-Код, чтобы доставить томатный джем в ресторан и немного развеяться. Разница между петухами и курами не была в центре внимания Дженни, как и акцент магазина на все… ну, эротичное. Шей купила серьги, чтобы ускорить их выход из магазина, но теперь Дженни просила ее надевать их по крайней мере раз в неделю. Они приносили ребенку какое-то извращенное удовольствие.

Шей провела руками от моих плеч вниз по груди.

— Что еще у тебя здесь спрятано? — спросила она, скользя руками вниз. — Что я еще не заметила?

Я смотрел, как она проводит пальцем по пряжке моего ремня.

— Лимоны, — пробормотал я. — Инжир.

— Инжир, — прошептала она, медленно расстегивая мой ремень. Так чертовски медленно. — Что ты собираешься делать с этим инжиром?

Я уперся в край стола.

— М-масло, — заикаясь произнес я. Шей просунула руку в мои джинсы. — Инжирное масло. Отлично сочетается с сыром и другой едой. — Она обхватила пальцами мой ствол, и, по моим оценкам, пройдет не более сорока пяти секунд с того момента, как я стяну свитер через голову и положу конец ее забавам.

— М-м-м, сыр и другая еда, — пробормотала она, поглаживая меня. — Ясно.

Я откинул голову назад и зарычал в наклонную крышу теплицы.

— Что ты делаешь, Шей?

— А на что это похоже?

Запустив руку под заднюю часть ее свитера, я сказал:

— Похоже, это у тебя коварные замыслы, жена. — Рука Шей замерла, когда я прижал ее к себе. — Расскажи мне всю историю. Нарисуй всю картину в целом.

Она опустила взгляд и пожала плечами. Ее рука все еще была на моем члене.

— Я не знаю.

— А я думаю, что знаешь. — Еще одно небольшое пожатие плечами. Она была чертовски милой, когда стеснялась. Это случалось не слишком часто, что делало ее еще более очаровательной. Задрав ее свитер, я сказал: — О чем ты сейчас думаешь?

— Я думаю о том, как здесь тихо. Не так часто люди ходят в этом направлении.

— Мне это нравится, — ответил я. — Никто не беспокоит меня здесь.

Она посмотрела вверх, когда я стягивал свитер через голову.

— Никогда?

Я покачал головой.

— Никогда. Они знают, что можно, а чего нельзя.

— Я побеспокоила тебя здесь, — сказала она.

— Это не беспокойство, если я хочу тебя видеть. — Я пробежался взглядом по ее груди. — А я всегда хочу тебя видеть. Думаю, это было заметно, когда ты была здесь в последний раз.

Ее пальцы сжались вокруг моей плоти.

— Думаю, так и было.

Я схватил ее за запястье.

— Ты должна прекратить это.

— Почему?

— Потому что это не то, чем мы сейчас занимаемся, милая. — Когда она начала спорить, я продолжил: — Нет, милая, ты не можешь прийти сюда с такой задницей, положить эти руки на меня и думать, что я буду просто сидеть и терпеть это.

Ее глаза сверкнули, и я понял, что она разыграла меня. Она делала так все время. Строила мне эти милые рожицы и надутые улыбки и была такой хорошей девочкой, в то время как я с каждым мгновением погружался все глубже и глубже в грязные фантазии.

Я поднес руку к застежке ее лифчика и повернул Шей лицом к столу.

— Ты куда-нибудь собираешься сегодня днем? Встречаешься с кем-нибудь?

Делаешь что-нибудь, кроме как свернуться калачиком под одеялом и дремать после того, как я использую тебя непристойными и извращенными способами?

— Нет, — ответила она, дрожа.

— Расстегни джинсы, — приказал я, засунув руку к себе в джинсы и сжав член достаточно сильно, чтобы замедлить процесс. — И молнию тоже. Ты знаешь, что делать. — Я отступил назад, чтобы посмотреть, как она это делает, спиной ко мне. По правде говоря, мне нужна была эта дистанция. Мне нужно было это пространство, чтобы обрести контроль и перспективу. И я наслаждался покачиванием ее бедер, легкой нерешительностью, которая появилась, когда она раздевалась, пока я смотрел на нее. — Локти на стол.

Шей подалась вперед, открывая мне самый захватывающий вид на свою заднюю часть. Всякий раз, когда буду входить в эту оранжерею, я буду вспоминать о ней, согнутой в талии, с ее самыми драгоценными местами, обнаженными для меня и ожидающими моего внимания.

— Мне становится здесь одиноко, — пропела она, покачивая бедрами, словно я нуждался в соблазнении. — Только не говори мне, что тебе не интересно.

— Послушать тебя, — пробормотал я, освобождаясь от джинсов и нижнего белья. — Как будто я позволю тебе быть одинокой. — Мой ствол в руке. Я погладил по мягкому, округлому изгибу ее задницы. Она была влажной и набухшей между ног, и аромат ее возбуждения поднимался ко мне волнами. — Как будто я когда-нибудь позволил бы этому случиться.

— Я знаю, что ты этого не допустишь, — сказала она, все еще нетерпеливо ерзая.

Бывали моменты, когда я мог думать только о том спутанном грузе невозможных чувств, который я когда-то таскал с собой. Когда фантомная боль от этого пульсировала в моих руках, в моих плечах. Но бывали и другие моменты, когда я не мог вспомнить, как вообще носил этот груз. Я не мог вспомнить неизгладимую грусть от желания иметь кого-то, кого я не мог иметь, или ощущение, что я заперт в смирительной рубашке собственного дизайна. Были моменты, когда я видел только мою прекрасную, волшебную жену и любовь, которая, казалось, пульсировала вокруг нас, как электричество.

Я ничего не знал наверняка, но казалось, что таких моментов будет еще больше. Намного больше.

И снова я спросил:

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя? — Она кивнула и пробормотала в знак согласия. — И я очень тебя уважаю. Ты ведь это понимаешь?

Шей посмотрела на меня через плечо, ухмылка дернула уголки ее губ, когда она увидела, как я поглаживаю себя.

— Я тоже тебя люблю, — призналась она.

Я провел свободной рукой вверх по ее позвоночнику и взялся за эластичный пояс ее бюстгальтера. Мне нравился рычаг, который он давал мне, и это делало Шей безумно мокрой всякий раз, когда я дергал ее вот так. Мокрой, как глубокий океан. Такой мокрой, что я не мог поверить. Я прижал ее грудь к столу и пристроил головку члена к ее входу, говоря: — Сейчас может показаться, что я тебя не люблю…

— Мне всегда кажется, что ты любишь меня, Ной, — возразила она.

Это было последнее, что я услышал перед тем, как вошел в нее. Последняя цельная, связная мысль, которую я успел подумать, прежде чем первобытные импульсы в моей голове взяли верх с их скандированием: «моя, моя, моя» и «это моя жена».

Разница теперь заключалась в том, что в этих утверждениях не было ни тени сомнения. Никаких сроков, никаких лазеек для побега между нами. На этот раз мы оба знали, что она моя.

А я ее.

Notes

[←1]

Friendship — в переводе «дружилюбие».

[←2]

«There she blows!» или «Thar' she blows!» — это старый морской термин, используемый, когда кто-то замечает кита, всплывающего на поверхность и разбрызгивающего воду из своего дыхательного отверстия.

[←3]

Dot — в переводе «пятнышко», «точка».

[←4]

Lace — в переводе «тесьма», «кружево».

[←5]

Черный — black — произноситься «блэк».

[←6]

Кот — cat — произноситься «кэт».

[←7]

Ублюдок — bastard — произноситься «бастэд».

[←8]

Очищенную мини-морковку за небольшой размер и радостный внешний вид прозвали «бэби-морковка». Но делается она из обычной полностью выращенной моркови. Очищается, нарезается на части и шлифуется с двух сторон — так получаются милые глазу и удобные для еды небольшие овощные «цилиндры».

[←9]

Дженни — Gennie.

[←10]

Игра — Game.

[←11]

Написание слов — Wreck (крушение). Rock (скала).

[←12]

Написание слов — Chicken (курица). Blackie (Блэки). Truck (грузовик). Fuck (черт).

[←13]

Синдром дефицита внимания при гиперактивности.

[←14]

Booster club — это организации в школах обычно управляемые и организованные заинтересованными родителями учащихся. Его основная функция — развитие поддержки спортивной программы и сбор средств.

[←15]

Фразу «Get a load of you» дословно можно перевести как «Получить сперму от тебя».

[←16]

Метод «предсмертная уборка» носит пугающее название, но не имеет прямого отношения к завершению жизненного пути. Он всего лишь помогает критично взглянуть на вещи, накопившиеся в квартире, и решить, действительно они нужны или от них можно избавиться. Проще говоря, следует поставить себя на место родственников покойного и разобрать весь хлам так, как это делали бы они.

[←17]

Имя Сир — Sire — можно перевести как самец, осеменитель.

[←18]

Имя Харди — Hardy — можно перевести как выносливый, стойкий.

[←19]

Wood — часть фамилии Вудрафф, можно перевести как стояк, эрогированный пенис.

[←20]

Имеется в виду созвучие bare — голые, bear — медведь.

[←21]

Assets — в переводе «имущество», «активы», «ресурсы», но можно перевести и как «женская грудь».

[←22]

Compensate — в переводе «компенсировать» либо «удовлетворять».

[←23]

Big Law — это прозвище крупных юридических фирм с высоким доходом, которые обычно расположены в крупных городах США, таких как Нью-Йорк, Чикаго и Лос-Анджелес.

[←24]

Бабка — это сладкий плетеный хлеб или пирожное, которое появилось в еврейских общинах Польши и Украины. Оно популярно в Израиле и в еврейской диаспоре.

[←25]

Balls — в переводе «шары», но можно перевести как «мужские яички».