Смертная

Глава 17 Растерянная

– Не надейся на Дзумудзи, – говорит изящная чернокожая девушка, которую язык не поворачивается назвать человеком, даже когда она скрывается под обликом.

Во сне я знаю, что ее имя Эа и она моя сестра. У нее глаза как звездное небо – ни зрачка, ни радужки. Но во сне это неудивительно.

На утесе ветрено, зато солнце у нас за спиной. Последнее время мне грустно наблюдать за Уту. Нет-нет да представится, как он на рассвете, скованный, но полный надежд, правит колесницей. «Верь мне, Шамирам! Я сокрушу Отца, и мы будем счастливы. Я твой, а ты моя». Мне не хватило сил сказать ему: «Даже если победишь, я не буду твоей. Никогда». Говорила раньше, до войны, и не раз, но он не слушал. А перед последней битвой не смогла.

С Дзумудзи было легче. Послушный муж, покорный любовник – я удивилась, когда и он заявил: «Ты моя, Шамирам». Твоя? О нет, милый. Это ты – мой.

«Ни одному мужчине принадлежать я не буду», – ответила я и ушла к смертным. Смотри, брат, сегодня я с царем, завтра – со жрецом, послезавтра – с полководцем. Они все мои, ты – тоже. Даже мятежный Уту не смог меня получить. Куда уж тебе!

Мимо проплывает галера под знаменем Черного Солнца. Я встаю, позволяя смертным увидеть себя. Эа морщится, когда они, не в силах отвести глаз, забывают себя. Ветер надувает парус, уносит корабль к скалам, логову морского демона.

– Дзумудзи откажет тебе, и ты останешься в нижнем мире, сестра. Так будет, поверь мне. Прошу, – в голосе Эа слышится горечь. Надо же – отчего это вдруг нашей бесчувственной сестре жалеть меня, любимую дочь Земли и Неба?

Я слышу, как натужно стонет галера, разбиваясь о скалы. Что‐то во мне замирает, когда воздух прорезает первый вопль. Вода окрашивается кровью, остов корабля, нанизанный на скалы, покачивается на волнах, как обглоданный скелет.

– Зачем, Шамирам? Зачем тебе становиться человеком? – вздыхает Эа в унисон с воплем еще живого матроса, которого демон отправляет в пасть.

Я встречаюсь с ней взглядом.

– Тебе же все на свете ведомо, Эа.

– Так послушай мудрую сестру, откажись от своей затеи!

Демон щупальцем ловит пытающегося сбежать капитана. Тот кричит, дергается – и замирает, когда демон ломает ему позвоночник.

– Скучно, – тихо говорю я. – Как же скучно!

Эа качает головой. Знать все на свете и понимать – не одно и то же, я давно это выяснила. А жаль.

– Дзумудзи ни за что мне не откажет. Он все сделает, что бы я ни попросила.

И это тоже скучно.

Но сестра оказалась права – он отказал.

Я просыпаюсь с горечью разочарования на губах: Дзумудзи запер меня в нижнем мире, а теперь посмел желать мой город. Удивительно…

Сон ускользает, словно чужое воспоминание, и на меня обрушивается чудовищная слабость.

Черные с блестками света глаза смотрят в упор. Я моргаю и открываю рот, но не могу произнести ни звука, точно в кошмаре.

– Надеюсь, теперь ты довольна, сестра, – говорит Эа. Она ничуть не изменилась – и видеть ее наяву жутко.

Я пытаюсь отодвинуться, но не могу.

– Зато теперь тебе не скучно, да? – добавляет она и кончиком пальца касается моего лба.

Мне тут же становится легче: слабость уходит, перед глазами перестают плясать черные точки. Только Эа не исчезает. Сейчас она в образе круглолицей блондинки в сером плаще. Но, как и у мальчика-матрешки, я одновременно вижу чернокожую красавицу с изящными чертами и жуткими звездными глазами.

– От-ткуда я т-тебя знаю? – Голос меня не слушается, не знаю, от страха или слабости.

Эа подает мне золотой кубок с соленым кефиром – или как здесь это называют? Я послушно пью.

– Раньше у тебя была скверная привычка, сестра, врываться ко мне в храм с предложениями вроде «Скорее идем купаться в Лазурное море, я там таких мужчин видела – даже наш красавчик Ириду их стати позавидует! Близнецы – один мне, другой тебе, только жребий надо бросить, а то я обоих заберу. Эа, ну ты чего-о-о, совсем тут пылью скоро покроешься!»

– У меня?

Она вздыхает.

– Нет. У Шамирам. Но, – богиня наклоняется и смотрит мне в глаза, – я вижу ее. Она здесь, только спит. Что ж, зато ты теперь развлекаешься.

Я смотрю на нее, и спальня вокруг – та самая, в храме, с оргией на потолке – вращается.

– Не… Я не… – И вдруг выпаливаю: – Дзумудзи мне отказал!

Она кривит точеные губы.

– Знаю. Я предупреждала. – Потом ловит мой испуганный взгляд и добавляет: – Отдыхай, сестра. Приходи в себя. И поскорее. Времени мало.

– Что п-происходит?! – кричу я почему‐то шепотом. Очень хочется закрыть глаза и забыться, а еще – оказаться подальше от всех этих загадок, знакомых и незнакомых нелюдей и игр в богов.

Эа улыбается. Потом подается ко мне и вдруг обнимает.

Остолбенев, я зажмуриваюсь. Нос щекочут запахи хвои, имбиря и корицы. Мне невероятно тепло и уютно. Наверное, с моей воображаемой сестрой я бы чувствовала себя так же. Наконец‐то меня кто‐то любит.

– Я скучала, – шепчет Эа.

Потом, не дожидаясь ответа, отстраняется. И другим – чужим, холодным – голосом добавляет:

– Смертное дитя, ты должна знать: слово бога – закон для сущего. Ты можешь пожелать – и это исполнится. Однако ни один человек не выдержит божественной мощи долго. Будь осторожна с желаниями. Вдобавок ты изгнала из Урука Дзумудзи – он, бесспорно, это заслужил. Но, кроме него, исцелить тебя могу лишь я. А я не желаю спешить сюда каждый раз, когда ты скажешь слово, – последнее она зачем‐то выделяет. – Побереги себя. Тебе не понравилось у Эрешкигаль. Ты не хочешь туда возвращаться.

Я смотрю, как она встает с кровати и идет к двери. Эрешкигаль? Кто это?

– И еще, Шами. – Эа останавливается на пороге. – Благодарю тебя за увлекательный трактат «О тысяче и одной позе». Как ты надоумила моего жреца его написать? До тебя он точно был девственником, я проверяла. Ты же знаешь, мне другие не служат.

– Что? – выдыхаю я. В голове туман. Да что здесь происходит?

Эа усмехается и вдруг подмигивает.

– Отдыхай. Я сказала твоим жрицам, чтобы не мешались. Ах да, и дух, которого прислал Дзумудзи, – она придет в себя завтра. Не ищи ее раньше. И не волнуйся. – Она смотрит куда‐то вниз. – Тебе будет с кем позабавиться. Развлекайся.

– Но…

Дверь закрывается, оставляя меня недоуменно хмуриться. Дух – это, наверное, Лииса. Вот и все, что я поняла. Какая еще божественная мощь, какое слово? И с кем я должна забавляться?

Ответ находится быстро, стоит мне попытаться встать с кровати: между ней и золотым столиком, на котором снова стоит блюдо с фруктами, сжался юноша. Тот самый царевич, которому я нахамила в саду. Точнее, мы друг другу нахамили.

Тот, которого чуть было не принесли в жертву.

Я смотрю на него, чувствуя одновременно облегчение (не зря строила из себя героя) и недоумение (какого черта он здесь забыл?).

Царевич, похоже, спит. На нем все та же белая льняная туника – он завернут в нее, как в одеяло. Длинные густые ресницы подрагивают, когда на лицо ложится солнечный луч. Тонкие губы скорбно сжаты, лицо печально, словно даже во сне юноша не ждет, что его оставят в покое. А еще он, наверное, недоедает – его скулы выделяются неестественно сильно.

Я опускаю взгляд на руки и замечаю на его ногтях корку крови. Так бывает, когда грызешь заусенцы – сколько своих Золушек я избавляла от этой вредной привычки! Кажется, у царевича тоже очень нервная жизнь.

Что все‐таки он забыл в моей спальне? То есть в спальне богини. Впрочем, понятно: не смогли принести в жертву одному богу – отдадим другому, а там пусть сами разбираются. Логично. И спальня тоже – ясно же, как именно эта Шамирам разобралась бы. Вон, потолок как руководство к действию.

Аккуратно, чтобы не испугать, я кладу руку царевичу на плечо.

– Эй? Просни…

Он вздрагивает всем телом и вскидывается. Я успеваю заметить серебряный блеск – нож царапает мне ладонь. Несильно, мне повезло, что он недостаточно острый. Царапина получается едва ли глубже, чем вчера, но крови много, мне больно, и душит обида.

– За что?!

Отпрянувший к стене царевич осторожно касается испачканного лезвия.

– Ты жрица? – Тон требовательный, такой же, как в саду.

А у меня вырывается гневное:

– Нет, я богиня!

Он недоверчиво ухмыляется.

– Будь это так, я бы не смог тебя ранить. У тебя кровь. Кто ты? Где великая госпожа? Говори!

«Да иди ты к черту!» – думаю я, зализывая царапину. Больно! И главное, что я ему сделала? Да если бы не я…

– Не надо было вчера тебя спасать! Если бы не я, так бы и висел на том шесте!

Он напряженно прислушивается. Выглядит это отталкивающе-неестественно – царевич подается вперед, стеклянный взгляд устремлен в никуда, правая рука стискивает нож.

Я зажимаю царапину другой ладонью и вдруг думаю, что ему, наверное, очень страшно. Меня бы попытались принести в жертву – и кто! Родной отец! А потом устроили рядом божественные разборки с участием вихря и невесть чего еще. А после отправили к богине с замашками нимфоманки. Еще бы он с ножом на людей не кидался!

– Прости, – от стыда меня бросает в жар, – я не должна была так говорить. И за тот случай в саду… прости, пожалуйста. Опусти нож, хорошо?

Его лицо становится растерянным.

– Я помню твой голос, дева. Кто ты?

– Ну, мы сначала поцапались вчера во дворце, а потом, когда тебя пытались принести в жертву, я вмешалась и… э-э-э… – А чем там вчера все закончилось? – Честно говоря, я не помню, но вроде бы я прогнала Дзумудзи. И он… э-э-э… ушел? – А почему он ушел? Наверняка какой‐нибудь злодейский план.

Царевич хмурится. И задумчиво произносит:

– Ты говоришь, как великая госпожа Шамирам. Я помню ее голос вчера на площади. Но откуда тогда кровь?

– Да не Шамирам я! Меня зовут Лена, я просто похожа! – вырывается прежде, чем вспоминаю, что стоило бы держать язык за зубами, а то помост с шестом тут быстро организовывают. И черт его знает, для чего я истеричному Дзумудзи нужна. Может, он не станет меня спасать. Да точно не станет! А еще эта странная Эа… Она вроде ничего… Но точно притворяется!

Царевич проводит пальцем сначала по ножу, потом по губам.

– Это кровь… – растерянно говорит он.

– Ну конечно, это кровь! Так бывает, если ножом по руке полоснуть, – огрызаюсь я. – Между прочим, больно.

Он хмурится.

– Но… Я не понимаю.

Да чтоб вас всех!

– Если честно, я тоже. Но могу с уверенностью сказать, что я никакого отношения к вашей Шамирам не имею. Да, у меня с ней одно лицо…

– Ты жрица и смеешься надо мной! – перебивает царевич, и его голос теперь звучит уверенно. – А слух меня, должно быть, подводит.

Да что ж вы, местные, такие упертые!

– Нет, я не жрица. И поверь, мне не до смеха. Только я понятия не имею, как тебе это доказать. – Я оборачиваюсь, нахожу взглядом кувшин с соленым кефиром. – Пить хочешь?

Хочет – я же вижу, как он облизывает потрескавшиеся губы. Странно: богиню здесь балуют, а царевича, выходит, держат в черном теле. Почему?

– Если ты не жрица и не богиня, то позволишь коснуться себя? – вдруг говорит он, и его голос звучит так, словно я немедленно должна отказать, причем с возмущением.

Я бросаю взгляд на потолок и вздрагиваю: там герои тоже друг друга касаются… всячески. Что он имеет в виду?

– Я хочу узнать, как ты выглядишь, – поясняет царевич, наверное, потому, что я слишком долго молчу. – Но я слеп, и мне доступен лишь один способ…

– А, лица́! – выдыхаю я с облегчением. – Да, конечно. Только нож оставь.

Он усмехается.

– Неужели ты боишься меня, дева?

– Естественно! Оставь нож, или я закричу.

Он кривит губы в подобии улыбки и кладет нож на пол. А потом осторожно приближается. Я невольно отступаю – так мы доходим до противоположной стены. Я упираюсь в нее спиной и кидаю взгляд на рюкзак в углу. Там шокер, но, если этот странный и наверняка опасный царевич на меня кинется, я не успею его достать.

– Я безоружен, – тихо говорит он, останавливаясь в двух шагах от меня.

Это, конечно, обнадеживает. Я снова кошусь на рюкзак.

– Правда? Я тоже.

Царевич хмурится. И успокаивающе произносит:

– Не бойся, дева, ведь если что‐то будет не по-твоему, ты закричишь. Признайся: ты наложница моего отца?

– Чего-о-о?

– Я встретил тебя в его саду. Кем еще тебе быть?

Действительно! И ведь не поспоришь, все логично.

– Щупай уже мое лицо.

Царевич фыркает и аккуратно, кончиками пальцев, касается моего подбородка, щек, скул… Я закрываю глаза, но так еще страшнее: воображение подсовывает мне сначала Серого, потом одного из маминых ухажеров, а следом…

В общем, ничего удивительного, что я хватаю царевича за запястья. Он замирает, я тоже. По-моему, мы оба дрожим. Я – точно.

– Неужели ты боишься меня? – повторяет он хрипло.

Я снова кошусь на рюкзак. Царевич не пытается освободить руки, но это совершенно ни о чем не говорит. Он слеп, значит, мой взгляд его не околдует. Но что, если это не обязательно? Может, мое очарование через прикосновение передается?

Да что я, маленькая, что ли? Конечно, передается.

– Боюсь.

Он хмурится.

– Меня?

– Тебя. – Я отпускаю его руки. – А что, ты сделал что‐то, чтобы я не боялась? В саду нахамил, здесь ударил, а теперь еще этот цирк с моим лицом. Ну и как? Помогло?

Он снова протягивает руку, быстро прослеживает линию от моего лба до губ – и тут же хватает за поцарапанную ладонь. Я вскрикиваю и вырываюсь, но он и сам отшатывается.

– Не понимаю, – в его голосе искреннее потрясение. – Если ты великая госпожа, почему у тебя кровь?

Я наконец хватаю рюкзак и закрываюсь им. Глупо, разумеется, но мне действительно страшно.

– Потому что ты меня порезал!

Он растерянно качает головой.

– Не может быть девы, настолько похожей на великую госпожу. И вчера с Дзумудзи… – он запинается.

Я вытаскиваю из рюкзака шокер, и мне сразу становится легче.

– И как, царевич, какие предположения?

Он хмурится.

– Ты все‐таки надо мной смеешься.

– Немного. – Я вздыхаю и сажусь на пол. – Давай я расскажу тебе мою версию, а ты потом… не знаю… Мне в любом случае никто не верит, но я же ничего не теряю, да? – И добавляю: – Только учти, я больше не безоружна.

Он усмехается, точно я удачно пошутила.

– Ты боишься слепца?

– Естественно. Ты вполне уверенно двигаешься. И ты выше меня, наверняка тяжелее, точно быстрее. И ты мужчина – значит, сильнее. Ах да, и уже сделал мне больно. Да, я тебя боюсь. Так что слушай оттуда, ясно?

Он молчит. Я кручу в руке шокер и выравниваю дыхание. Это не Серый, не один из маминых друзей, с которыми нужно быть вежливой, и вообще – пусть только дернется!

– В общем…

Я честно все ему рассказываю. Про другой мир, про Дзумудзи, про камень. Как меня здесь встретили. Про царя. Про Лиису – как она просила его спасти. Про то, что произошло вчера на помосте, – из того, что помню. Все.

Царевич слушает не перебивая, но мимика у него очень живая, я легко угадываю эмоции. Сначала он мне не верит. Потом сомневается. А под конец спрашивает:

– Дух просил меня спасти?

– Ага. Лииса. Вы с ней знакомы?

– Я смертный и не колдун. Как я могу быть знаком с духом?

– Понятия не имею, но она тебя точно знает. – Я пожимаю плечами. – Наверное, у Дзумудзи на тебя планы. Зачем‐то же он потребовал в жертву именно тебя?

Царевич усмехается.

– Чтобы забрать себе Урук.

– В смысле – забрать?

Он качает головой и задумчиво произносит:

– Ты утверждаешь, дева, что пришла из другого мира…

– Да.

– Ты колдунья?

Логика! Наверное, она есть, просто я никак ее не пойму.

– Почему сразу колдунья?

Он снова усмехается.

– Ты говоришь о богах, как о людях, в тебе нет почтительности, ты используешь слова, которые я не понимаю.

Логика…

– Я не колдунья.

Царевич подпирает щеку кулаком и смотрит мимо меня. Еще он не щурится, когда на его лицо попадает свет. Я стараюсь отсесть в тень, он – нет.

– Ты или глупа, или говоришь правду, – царевич хмурится. – Другой мир – слишком невероятно для лжи.

– Хочешь доказательств? Без проблем, у меня тут целый рюкзак. Вот…

Теперь царевич отстраняется, когда я пытаюсь сесть ближе. У меня вырывается удивленное:

– Ты что, меня боишься?

Он сжимает кулаки и напряженно прислушивается.

– А ты удивлена? Ты, конечно, колдунья – это бы все объяснило.

– То я жрица, то наложница, теперь колдунья. Определись, а? Неужели так сложно представить, что я обычный человек? Держи. – Я подвигаю к нему телефон. – У вас таких вроде нет. Или я не видела.

Царевич осторожно его ощупывает.

– Что это?

– Волшебное зеркало! Шучу, это смартфон. Мы им пользуемся, чтобы разговаривать на расстоянии и…

Царевич умудряется что‐то нажать – на экране появляется вкладка с последним просмотренным фильмом. Муть какая‐то любовная, даже не знаю, зачем я ее скачала.

Эффект получается ошеломительным: царевич отпрыгивает и каким‐то чудесным образом оказывается у кровати, рядом с ножом.

Я уменьшаю громкость на телефоне.

– Это всего лишь фильм. Как… ну, театр. Спектакль? Актеры, ну…

Царевич сжимает в кулаке нож и напряженно произносит:

– Но здесь нет никого, кроме нас!

– Да, это запись. Короче…

– И ты еще утверждаешь, что не колдунья!

– Если бы я была колдуньей, осталась бы здесь?

Царевич долго молчит. Я устраиваюсь на полу, выключаю фильм и принимаюсь бездумно открывать приложения. Половина из них без Интернета не работает. Но я смотрю на знакомые вкладки, на обои с видом ночного мегаполиса, и мне так тоскливо!

Наверное, я всхлипываю слишком громко, потому что царевич вдруг спрашивает:

– Ты… плачешь, дева?

– Да-а-а… Я домой хочу!

Царевич – не выпуская ножа – подходит ближе, осторожно касается моей щеки. Хмурится.

– Если ты нужна великому богу здесь…

– Да пошел этот ваш бог!

Царевич ошеломленно вскидывает брови и вдруг смеется.

– Да, я верю, что ты издалека, дева. Даже царь не будет говорить так непочтительно. – В его словах мне слышится насмешка. Впрочем, помолчав, он серьезно добавляет: – Но если ты нужна Дзумудзи, то останешься здесь, пока великий господин не пожелает иного.

Я снова всхлипываю, и он торопливо произносит:

– Не плачь, дева. Не надо. Слезы не помогают. Боги к ним равнодушны.

– Зато мне легче, – бормочу я. – И кстати, меня зовут Лена.

– Как?

– Лена.

– Хилина, – произносит он, точно как Лииса.

Я снова всхлипываю.

– Ты ужасно коверкаешь мое имя. А как зовут тебя, царевич?

Он грустно улыбается.

– Юнан. Если все так, как ты говоришь, то теперь моя жизнь принадлежит тебе.

Я вздрагиваю от неожиданности, и у меня вырывается резкое:

– Чего?

– Ты забрала жертву у великого бога, Хилина. Тебе не страшно?

Я вспоминаю гигантский вихрь, воронка которого покачивалась над моей головой, и всхлипываю громче. Если этот Юнан хотел меня успокоить, то способ он выбрал… логичный, ага. Как, похоже, все, что он делает.

– Стра-а-ашно!

Царевич протягивает руку, словно хочет похлопать меня по плечу, но никак не решается. Я замечаю на его запястьях ссадины. Выглядят они так, словно руку Юнана в этом месте долго жевали.

– Ого! Это от веревок, да? На запястьях. Тебе нужен врач. Я сейчас позову жриц.

Юнан прячет руки за спиной и спокойно уточняет:

– Ты притворяешься богиней, Хилина, верно?

– А что мне еще остается? Я пыталась объяснить, что это ошибка, но меня никто не желает слушать!

– Не пытайся, – перебивает он. – Не говори никому, если хочешь жить. И… Как твоя рука? Спрячь кровь. У богов ее не бывает. Если кто‐то увидит и поймет, что ты простая смертная, ты… – Он запинается. Потом принимается теребить свою одежду, словно хочет пустить ее на бинты.

– Меня принесут в жертву, как тебя. Я догадалась. Оставь, у меня есть пластырь. – Хорошо, что я взяла с собой целую коробку. Вчера тоже пришлось лепить. Про кровь – это не новость, я еще тогда, с Лиисой, догадалась. – Спасибо, Юнан. За заботу.

Звучит ехидно, хотя я правда благодарна. Царевич – единственный, кто не только меня выслушал, но и, кажется, действительно поверил. Хм… Я же хотела союзника из местных? Вот, пожалуйста – это судьба.

– И я бы на твоем месте не покидал храм, – продолжает он. – А еще поменьше общался бы со жрицами.

– Предлагаешь запереться в этой комнате и выбросить ключ? – усмехаюсь я.

Царевич подходит ближе и, похоже, с интересом прислушивается, пока я леплю на ладонь телесного цвета пластырь. Кровь уже остановилась, заживает на мне все быстро. Завтра и следа не останется.

– Хилина, ты, кажется, не понимаешь, что тебе грозит. Ты спасла мне жизнь. Позволь в ответ позаботиться о твоей. – Несмотря на предложение, голос царевича звучит скорее покровительственно, словно это не просьба, а приказ.

– Спасибо, но это уже слишком. Скажи, Юнан, тебе во дворец сейчас лучше не возвращаться?

Он снова хмурится.

– Почему ты так решила?

– Потому что, если бы меня отец хотел принести в жертву, я бы предпочла подольше с ним не встречаться.

Юнан усмехается.

– Это так. Но тебе следует позаботиться о себе. Отошли жриц, запри дверь. Никто не удивится: Шамирам любила подолгу забавляться с мужчинами. Когда наступит ночь, я помогу тебе бежать.

– Бежать? – фыркаю я. – Царевичу и богине?

– Тебя могут узнать, ты права, – кивает Юнан. Что могут узнать его, он как будто даже не думает. – Но есть способы скрыть лицо. Для девы ничего странного в этом не будет. Сперва достаточно накидки. Женщинам горцев запрещено показывать лица…

– Не, я не согласная.

Юнан вздыхает и терпеливо, как младенцу, объясняет:

– Хилина, послушай. Если с тобой играет великий бог…

– То как‐то глупо от него убегать, – заканчиваю я. – Можно подумать, он меня не найдет. В другом мире достал, а тут потеряет.

– Хилина, есть способы. Колдуны, другие боги. Здесь ты словно в яме со змеями…

Я ставлю рюкзак обратно в угол и иду к двери.

– Знаешь что, царевич? Пусть этот ваш Дзумудзи запирается и прячет лицо. А я не стану.