Смертная

Глава 28 Расколотая

Как‐то раз мы с Тёмой стащили из подсобки кафе бутылку шампанского – Тёме исполнилось шестнадцать, и мы решили отметить его день рождения по-взрослому. Шампанское оказалось некрепким и не особенно вкусным, но это был первый раз, когда я почувствовала себя пьяной. Сначала в голове шумело, а самоконтроль ослаб. Я чуть было не посмотрела Тёме в глаза, он чуть было меня не поцеловал. Чувство легкости длилось недолго – часа два или три. Потом нам влетело от Андрея, а до меня дошло, что я нравлюсь Тёме не только как друг. Мы едва тогда не разругались.

Сегодня мне кажется, что я выпила сразу три или четыре бутылки шампанского. Голова кружится, я сама себе кажусь всемогущей. А что? Захочу – Юнана царем сделаю. Захочу – с Саргоном поквитаюсь. Пусть он только скажет, что богиня ненастоящая, – я ему покажу!..

В то же время часть меня приходит от подобных мыслей в ужас.

Все не ладится с самого утра. Верховная жрица – как там ее? ах да, Рамина – при первом же признаке божественного недовольства бросается мне в ноги и клянется, что хотела как лучше. Дескать, госпожа, как так, ведь ваш любовник первый начал. Мало того что, скотина неблагодарная, не оценил вашей милости, так еще и сбежать ночью пытался! Да-да, рабов подкупил, они обещали вывести царевича из Старого города. Мерзавец!

Я ловлю себя на мысли: вот бы превратить эту смертную в пыль! Тогда она сразу заткнется и перестанет действовать мне на нервы. Или нет – в насекомое. Чтоб с наслаждением потом раздавить.

Шамирам бы даже раздумывать не стала. Жрица, пусть и Верховная, смеет оправдываться, вместо того чтобы слушать божественное желание? Пусть отправляется к Эрешкигаль и там голосит сколько угодно – прислужники моей мрачной сестры все равно глухие.

Лена, наоборот, вежливо и очень осторожно уточнила бы, что она может сделать и как объяснить, чтобы в будущем госпожа Рамина не запирала царевича, потому что лучше быть порядочной, внимательной и тактичной, если хочешь оставаться в безопасности. Конфликт – это поражение. Сколько раз я спорила с мамой, бабушкой, учителями в школе, одноклассниками и так далее? К чему‐нибудь хорошему это привело? Нет.

Я ограничиваюсь обещанием: еще раз подобное произойдет, и Верховной жрице не поздоровится. Она не показывает удивления и, конечно, заверяет, что никогда больше не посмеет своевольничать. Но мне кажется, начинает что‐то подозревать. Неужели без бури и парочки молний, как привык Дзумудзи, меня и слушать здесь не будут?

Кстати, о Дзумудзи. Его духи исчезли из Урука. Я не сразу это замечаю – еще бы, вчера я о них понятия не имела. Сегодня зрение иногда плывет, и я вижу то, что человеческий разум осознать едва ли способен. Тени. Чудовища. Психоделика какая‐то. Как в индийской мифологии: шесть рук, кожа немыслимого цвета, голова зверя, туловище человека – и это еще более-менее. Есть… эм… образцы и похуже. Раньше Шамирам это не волновало. Как Лену не волновали, к примеру, пауки. Да, на людей не похожи. Но это же пауки.

Но это же духи.

Так вот, когда я разбираюсь, что к чему, то понимаю: прислужники Дзумудзи ушли недалеко. Их след хорошо виден за городскими стенами. И если утром они просто там есть, то к полудню еще и развивают бурную деятельность. Для людей это похоже на бурю. Странную, с десятком вихрей и молниями бурю. В городе при этом ярко светит солнце.

Господи ты боже мой, почему этот истерик не может оставить меня в покое?!

С Юнаном дело обстоит не лучше. Он прямо за завтраком заявляет, что ни на какой пир я не иду. С ума сошла? Тем более у Тута – это попросту опасно! Я же себя выдам. И кому – посланнику Черного Солнца! Он жуку-скарабею поклоняется. Навозному жуку, Хилина! Говорят, он рабов ему в жертву приносит. Хочешь подробности?

Я прошу не портить мне аппетит. Потом признаюсь: мне плевать, кто и кому поклоняется. Помню я того жука – молодой бог, бывший дух. Кто‐то из наших же его и возвысил. Наверняка Мардук – это в его стиле. Лет сто назад скарабей перебрался в Землю Черного Солнца, потом его оттуда в пустыню вроде бы выгнали. Уж с такой‐то мелочью я как‐нибудь справлюсь.

«Как?» – интересуется в голове Лена. Правда, шепотом, и я от нее отмахиваюсь. Как‐нибудь.

За обедом Юнан называет меня упрямой ослицей. И тоже выглядит как будто удивленным, когда я в ответ смеюсь, а не обижаюсь. Поняв, что переубедить меня не получится и угрозы не действуют, он принимается перечислять красоты Урука. «Хилина, даже морское путешествие лучше, чем пир у Тута!»

Много ты понимаешь, царевич! Шамирам помнит, как ей нравились пиры. Там можно танцевать и заглядываться на красивых смертных. А Лене хочется оказаться на вечеринке, откуда не придется уносить ноги, потому что парни сходят с ума от вожделения, а их девушки бесятся от зависти. Я же мечтаю забыться и побыть наконец собой, а не разрываться между Леной и Шамирам, смертной и богиней.

Было бы еще неплохо понять: а я‐то теперь кто?

На закате, спускаясь к паланкину, вижу за городскими стенами зарево – слуги Дзумудзи разошлись не на шутку. Царапает мысль: сколько людей, которых буря застигнет в предместье, погибнет сегодня из-за меня?

Лена требует бросить все и бежать успокаивать духов. Шамирам напоминает, что это вряд ли поможет – скорее всего, меня перенесут в храм к Дзумудзи, а буря продолжится. «В назидание». Очень в стиле Дзумудзи.

Я залезаю в паланкин и думаю, что на пиру отдохну и уже тогда решу, что делать. А еще – может, оно само как‐нибудь решится? Дзумудзи перебесится. Не станет же он устраивать конец света? Побоится Матери.

При мысли о ней меня охватывает такая тоска, что весь путь до дома Тута (метров сто) я молчу. Юнан тоже молчит и выглядит задумчивым. Зачем он здесь?

«Хилина, ты решила, что я оставлю тебя одну?» – сказал он мне за обедом.

«Ну да, позориться в одиночку скучно», – усмехнулась я. Он не улыбнулся.

Меня даже платье не радует – золотые цепочки искуснейшего плетения давят на плечи и натирают грудь. А на подошве сандалий я в последний момент замечаю лазурных змеек – символ царского рода Черного Солнца. И я их, получается, ногами попираю. Не идти же переобуваться!

Вдобавок, как только паланкин вносят в ворота, гремит гром. Ненормально долго, минуты две. У меня потом звенит в ушах и стреляет в висках. Даже странно видеть чистое звездное небо.

Чертов Дзумудзи!

Худшее, что может сделать военачальник перед сражением, – это недооценить противника. Однажды такая ошибка едва не стоила мне жизни. Я запер войско царевича Гуде́и в долине – плоской, как блюдо. Она просматривалась со всех сторон, и у меня было преимущество – высота. Что могло пойти не так? Люди Гудеи устали, у них не было коней и обоза, который за пару дней до этого захватили мы. Всего‐то и нужно было сжать кольцо окружения, чтобы лысые потаскухи из Черного Солнца передохли все до единой.

Река. Я не учел проклятую реку и глупо дал царевичу время – думал позволить моей армии отдохнуть, насладиться едой и вражескими женщинами из обоза, а Гудею я хотел поморить голодом. Несколько дней мы праздновали, а люди Черного Солнца сидели в долине. Мы обменивались послами, ловили соглядатаев. Наконец я решил: хватит.

Господин Мардук тогда отвернулся от меня – боги не благоволят глупцам. Все эти дни люди Гудеи меняли русло реки. Многого не нужно, чтобы коннице стало не проехать. Я еле унес ноги в тот день – и мне еще повезло.

Отчаянный мальчишка был Гудея – шестнадцать лет ему исполнилось, когда мы отдали его Мардуку. Пусть же он служит нашему богу верно!

Меня не отпускает неприятное чувство, и я не хочу признаваться даже себе, что это страх. Кажется, я совершил ту же ошибку снова. Как бы она опять не стоила мне жизни.

В полдень начальник моей личной стражи докладывает, что слепой царевич, позор моего рода, передал сообщение во дворец. «И как же?» – удивляюсь я. Любовники Шамирам принадлежат лишь ей. Если желаешь отдаться богине, будь готов забыть про внешний мир – если, конечно, твоя госпожа не захочет иного. Она бывает благосклонна, как случилось со мной, бывает щедра, если захочет исполнить твое желание. Капризы Шамирам непредсказуемы. Пожелает она, и ты станешь царем, сможешь даже держать гарем. Но чаще мужчины уходят к ней в храм и не возвращаются.

Другими словами, вряд ли Шамирам поинтересовалась, не хочет ли ее новая игрушка написать во дворец. И уж конечно, не предоставила ему любезно посланника.

Однако сообщение было отправлено – не с кем иным, как с моим же соглядатаем. Как слепец распознал его среди других комнатных рабов – не понимаю. Еще удивительнее сообщение: «Великая госпожа желает почтить своим присутствием дом посланца Земли Черного Солнца». И все. Стоило ли ради такого трудиться? Я же буду на пиру и, конечно, увижу богиню. Неужели мальчишка решил показать мне, что он это может – найти моих людей и заставить их делать, что ему угодно? Или здесь что‐то еще? Великая богиня не отдаст слепцу венец, но может поставить над всей Иштарией, а меня сделать марионеткой на троне.

Нет, не бывать этому. Очевидно, я ошибся насчет щенка. Но все поправимо, и пир у Тута прекрасно подойдет. Кого станет винить богиня, если ее игрушка захлебнется кровью? Конечно, хозяина, тем более из Черного Солнца. На меня подозрение не падет – великая госпожа не станет разбираться, кому это выгодно. К тому же вряд ли она полюбила мальчишку так крепко, что станет долго гневаться. Я пришлю ей с десяток других. Слепых, если она того пожелает.

Теперь, когда я знаю, что Шамирам проглотила наживку – еще бы, скучно, наверное, сидеть без пиров у Эрешкигаль, – я обязан это использовать. Царю до́лжно приветствовать богиню, и я сделаю это перед воротами в дом Тута, первым – до хозяина. А потом введу ее в пиршественный зал, словно это мне благоволит Шамирам, а не слепому недоразумению, которое уже показывает зубы.

Нет ничего проще: Тут всегда заставляет гостей ждать у порога. Первое время я злился и входил раньше, чем он успевал соблюсти традицию приветствия. Глупо – это выставляло не в лучшем свете меня, а также давало возможность Туту высмеивать всех иштарцев. «Чего ждать от варваров, которыми правит садовник! Никаких манер. Шел бы лучше в хлев – там ему привычнее». Он пишет это в донесениях своему царю, но хуже того – распускает слухи по городу. Мелкий жук, глист, поедающий львиную тушу изнутри. Будь он навеки проклят!

Но пренебрежение Тута позволяет мне словно бы случайно столкнуться с паланкином Шамирам у самых ворот.

Нельзя смотреть на великую богиню. Не только потому, что непочтительно, – это еще и опасно. Одного взгляда на выходящую из паланкина Шамирам достаточно, чтобы я забыл и ее вздорный нрав, и свою ненависть. Склониться перед ней кажется счастьем. Поцеловать подол ее платья – кощунством. Милостью – коснуться пальцев ее ног. Прекрасная, великая госпожа, что я могу для вас сделать?

Наваждение проходит внезапно – с новым раскатом грома. Я вспоминаю донесения стражи: за стенами Урука ярится буря. Не иначе как божественные супруги снова ссорятся, а страдают, как обычно, смертные. Кого потом обвинят люди? Царя. Не богов же! Боги непогрешимы, не должно быть даже мысли, что они похожи на нас – так же ссорятся и имеют такой же вздорный нрав. О нет, нельзя так даже думать.

Шамирам гладит меня по щеке и улыбается.

– Хватит, Саргон. Встань. Помнишь? Я не люблю мужчин на коленях. Тем более тебя.

Я нащупываю кольцо с шипом – теперь на нем нет яда. Боль отрезвляет.

– Да, великая госпожа. Как прикажете.

Шамирам оглядывается. Уже не царственно, а словно юная любопытная девица, что упросила отца взять любимую дочь на пир. Юнан за ее спиной держится неестественно прямо. Тянет голову, прислушивается. Слепое ничтожество.

– Какой любопытный дом, – голос богини льется медом. – В Земле Черного Солнца теперь все такие?

Правильнее сказать, уродливый – плевок на земле Иштарии. Но Шамирам смотрит на этот длинный одноэтажный амбар с узкими оконцами, расписанный ярко и безвкусно, словно кабак, и улыбается, как будто он ей по душе. Небо, только бы не приказала построить такие по всему Уруку! За ночь. С нее станется.

За разноцветными колоннами перед входом наконец появляется Тут со свитой. Как только не сгибается под тяжестью ожерелья – оно аж до голого пуза свисает! От приторной улыбки посланца Черного Солнца у меня простреливает виски, а великая богиня кривится и недоуменно спрашивает у Юнана:

– Это он?

– Н-наверное, госпожа, – склоняет голову слепой щенок.

Звучит новый раскат грома. Шамирам досадливо кусает губу, а я осторожно отвечаю:

– Великая госпожа, это посланец Земли Черного Солнца. Его имя – Тут.

Богиня вздыхает – и тянется прикрыть нос рукой. О да, от Тута, как обычно, разит – сегодня даже сильнее, потому что вечер выдался жарким и душным.

– Повелитель! – улыбается этот навозник. Черные жучьи глазки блестят, когда он смотрит на Шамирам – открыто, не стесняясь. – Добро пожаловать на мой скромный пир. Я вижу, вы привели с собой наложницу? Или это танцовщица? Зачем же – недостатка в рабынях у меня нет.

– Рабынях? – рычу я в унисон грому, выхватывая из-за пояса кинжал.

Да как смеет этот чужеземец оскорблять нашу богиню! Ему язык за такое отрезать мало – пусть целует ее ноги, пусть молит о прощении, пока кровь пузырится у него на губах!

О Небо, а я так надеялся избежать войны с Черным Солнцем. Не сейчас, дай мне время усилить армию – нам же так необходимы воины!

Мысли путаются, когда стража Тута, как и моя, а также сопровождающая Шамирам, ощетинивается копьями. Даже слепой щенок выхватывает кинжал. Последнее удивляет меня до невозможности: он что, порезаться не боится? Почему‐то клинок в руках слепца кажется едва ли не бо́льшим кощунством, чем сравнение Шамирам с рабыней.

Тут смотрит на это с недоумением. Кто ж ему поверит? Он сотни раз видел в Уруке изображение нашей великой богини, он не мог ее не узнать. Это оскорбление тем страшнее, что, без сомнения, является намеренным, – его нельзя стерпеть.

Не переставая улыбаться, госпожа Шамирам поднимает руку.

– Я не хочу сегодня крови, – звучит в неподвижном воздухе твердый голос.

Наши воины немедленно поднимают наконечники копий и ударяют их пятками по мраморным плитам пола. Помедлив, я тоже убираю кинжал, хотя внутри клокочет гнев. Богиня сегодня милостива. Что ж, я еще успею вырвать навознику его гнусный язык. Пусть будет война, но такое унижение нельзя проглотить.

– Господин Тут, конечно, ошибся, – продолжает Шамирам. Она делает шаг вперед – и стража Тута отступает. Они смотрят на нее как завороженные. Некоторые глупо улыбаются, у одного из рук вываливается копье.

Шамирам в упор глядит на посла.

– Я не рабыня, господин Тут. И не наложница. Ну же, смертный, скажи, кто я?

Тут оседает на колени, затем утыкается лбом в ее ноги.

– Богиня!..

– Вот видишь, как просто. Все-все, хватит, довольно. Я не злюсь. Ты позабавил меня, чужеземец. – Шамирам окидывает царственным взглядом двор. Поднимает брови. – И где же здесь пируют?