Смертная

Глава 24 Ядовитый

Лысина Тута блестит на солнце так ярко, что я невольно жмурюсь.

На поле боя не так заметно, что дети Черного Солнца безволосы. Собираясь в битву, они надевают короткие полосатые платки, которые называют клафтами. По цвету полос клафта можно легко понять, военачальник перед тобой или простой пехотинец. Тут в бою был хорош: моложе, стройнее, чем сейчас, с высокомерной улыбкой, достойной царевича. Клафт на нем сверкал золотыми нитями и заколкой-скарабеем.

Настоящий царевич выглядел скромнее, но дрался не в пример яростнее. Подозревал, наверное, что его жизнь пожелают наши боги. А за Тута я получил бы отличный выкуп – что им простой смертный, пусть и полководец? Это с царским родом Черного Солнца у наших богов особые счеты…

Но на рожон, в отличие от царевича, Тут не лез. Осмотрительный воин, рассудительный политик, цепкий, но с самомнением выше храма Шамирам. Навозный жук – самый крепкий из своего многочисленного рода.

Позолоченные скарабеи сверкают на нем и теперь. Не пожалел Тута его царь: отправил на чужбину, к нам, в наказание за поражение и гибель Гудеи. Дал почетный титул посла, однако всем известно, как выходцы из Черного Солнца ненавидят покидать свою землю. И годы Тута не пощадили: он обрюзг, обзавелся изрядным животом и одышкой. В жару его льняная, по моде Черного Солнца, юбка из белой становится серой – хоть выжимай. И гнилостный запах не перебивают даже благовония. Но подведенные черным глаза смотрят хитро, с насмешкой. Тут делает вид, что увлечен игрой, однако на самом деле – мной. Я давным-давно убедился: он замечает все. И соглядатаев в Уруке у него едва ли не больше, чем у меня.

Впрочем, есть слабости и у Тута – мне хорошо о них известно. Поэтому я приказал не ставить блюда с фруктами и кубки с напитками на столе, а заранее отобрал красивых юношей, чтобы держали подносы. Тут любит смотреть на прекрасных невольниц, а еще – на изящных, стройных евнухов, тех, кого оскопили в детстве. Так любит, что постоянно отвлекается. А засмотревшись, может проговориться.

Рассказывают, что Тут приносит невольников в жертву своему богу-скарабею. И что этот бог пожирает их живьем. Врут, быть может. Но что мне известно доподлинно: красивые рабы входят в покои Тута и пропадают там без вести. Вряд ли они все настолько глупы, что умудряются заблудиться.

– Повелитель мудр и удачлив. – Тихий голос Тута мягок, под стать его женственной внешности. Уродливая бы вышла девка – толстая, одутловатая, к тому же лысая. Как же мы, иштарцы, любим сравнивать мужчин Черного Солнца с женщинами! Точнее, с блудницами – красятся так же ярко.

Помню, как по молодости удивлялся: у наших соседей все по-другому. Чем гуще размалевано лицо, тем выше статус. А волосы в Земле Черного Солнца не сбривают только детям, незамужним девицам да мальчишкам, не побывавшим на войне.

– Удачлив и мудр, – задумчиво повторяет Тут, глядя на доску для игры в сенет.

Я двигаю фишки – мне и правда выпал счастливый ход. Раб слева от нас мерно взмахивает радужным опахалом. Сонно журчит вода в искусственном роднике – в унисон арфам. Музыканты – все стройные евнухи и невольницы, разумеется. Тут время от времени на них косится и даже причмокивает мерзко, трескуче, по-жучьи.

И ведь тел от них не остается. По моему приказу искали – ничего.

– И могуч, – добавляет посол. – Как лев.

– Как лев. – Я поглаживаю бороду и смотрю, чтобы все фишки остались на своих местах. Тут мухлюет так же часто, как жалуется на иштарскую жару и пялится на рабов. Как будто в Земле Черного Солнца прохладнее! Ветрено – да. Но солнце жалит ничуть не меньше. – Не потому ли ваш царь, уважаемый иха́б [5], прислал мне в подарок шкуру песчаного льва?

– Изумительный дар, мой повелитель чрезвычайно щедр, – тонко улыбается Тут и вместо костяного «пальца» – фишки – берет кубок с мятной водой. Пьет медленно, с наслаждением, заставляя раба согнуться в три погибели у своих ног, чтобы держал золотой поднос над головой. – Известно ли вам, о великий, как охотятся цари на земле моей родины?

Известно – но я молчу. Тот же раб мгновения спустя склоняется передо мной, по его виску стекает капля пота. В кубках с мятными листьями трескается, плавясь на жаре, лед.

– Лев – царский зверь, любимый богами. Юный наследник или сам повелитель Черного Солнца отправляется на охоту один. Как же он справится с могучим зверем? – Глазки Тута, такие же черные, как глаза любимых им скарабеев, хитро поблескивают.

Я вежливо улыбаюсь. Один их царь отправляется, как же! Видел я ту охоту: сначала рабы все для царя сделают, а потом уже он сам едет в золотой колеснице, красивый такой, размалеванный, как кукла. В чем прелесть такой охоты? Отправился бы уж лучше в бордель – хоть удовольствие бы получил…

– Сперва выкапывают яму, – продолжает Тут. – С кольями. Тренированные собаки, как раз из Иштарии, – у вас прекрасные собаки, повелитель! – загоняют в эту яму льва. И храбрый царь или юный царевич пронзает ему глаз копьем. Важно попасть точно в глаз, но так, чтобы не повредить шкуру. Вам понравилась шкура, о великий?

– Да. – Серебряной ложкой, смазанной противоядием, я черпаю политый фруктовым соком лед и кладу в рот. Как жарко… И как гадко принимать Тута! Впрочем, как и всегда. – Я повесил ее в моих покоях.

Тут вежливо улыбается.

– Я передам моему повелителю.

Передай, думаю я. И добавить не забудь, что рядом со шкурой я приказал нарисовать самого царя Черного Солнца. В яме. Так, чтобы удобно было метать в него дротики. Очень расслабляет – особенно после таких вот посиделок.

Тишина длится недолго: Тут, облизывая голодным взглядом рабов-музыкантов, допивает отравленную мятную воду и с удовольствием крякает. Мне снова чудится жучий стрекот.

Чтобы отвлечься, я перевожу взгляд на доску: знак, означающий один из «домов», в полуденном мареве кажется мне неприличной урукской надписью. Что‐то про накрашенных блудниц.

– Всегда хотел узнать, уважаемый ихаб, – глядя, как Тут берет наконец «палец», чтобы подбросить и сделать ход, интересуюсь я, – почему ваша игра называется так же, как танец?

– Сенет? – Тут хитро́ подкидывает костяную палочку. «Палец» закручивается в воздухе и падает на доску так, как этому навозному жуку угодно. – Наша богиня, великолепная Не́фир, танцевала сенет с богом смерти, Суба́ну. Каждый раз, играя, мы повторяем этот танец – всегда по-разному. Изящно. – Он делает ход, и я мысленно соглашаюсь: и впрямь изящно. – Утонченно. Красиво.

Его фишки и правда танцуют. Так змея выделывает кольца для заклинателя, внимательно следя за его дудочкой.

– А в Иштарии, особенно в Уруке, я слышал, предпочитают танцу гонки, – заканчивает Тут тоном «фу, какие же вы варвары».

Угу, а скарабеи делают шарики из навоза.

– Я тоже давно хотел сказать, о великий… Позвольте выразить мое восхищение. – Тут откидывается на спинку кресла, выпятив непомерный живот, который его юбочка даже не пытается скрыть. – Ваша богиня, прекрасная Шамирам, улыбается вашему роду. Это же великое счастье, когда боги к нам великодушны!

– Боги всегда благоволят царскому роду, ихаб. Разве у вас не так?

Тут смотрит, как я делаю ход, потом оглядывает замерших с подносами рабов, пальцем подзывает того, что с фруктами. И принимается медленно, неторопливо – ну точно как жук-навозник – катать из одной руки в другую финик. Раб стоит перед ним на коленях, держа на вытянутых руках поднос.

– О нет, великий. Наш повелитель и сам бог. Сам сиятельный властелин звезд и солнца зачал его госпоже нашей, царице Инта́ру. А принимала роды пряха Таа́м.

Ну да, ну да. И гробницу себе этот ваш бог строит еще при жизни, всех уверяя, что уж он‐то никогда не умрет. То есть, конечно, умрет, но тут же переродится. В Земле Черного Солнца интересные отношения со смертью.

– Признаю мудрость вашего царя, ихаб, однако мы в Иштарии смотрим на божественность иначе. Нам здесь, – я с трудом удерживаюсь, чтобы не добавить издевательское «варварам», – кажется странным, когда бог думает о смерти.

На лице Тута мелькает улыбка, словно он только что сделал удачный ход. Впрочем… Я смотрю на игральную доску. План посла Черного Солнца видно сразу, но, даже зная о нем, не уверен, смогу ли я обернуть его в свою пользу.

– Неужели? – Тут словно невзначай запускает пальцы в волосы склонившегося перед ним раба – будто перепутал их с фруктами на подносе. – Традиции Иштарии и впрямь непостижимы. Но ваша богиня, о великий, разве не стала неожиданно… человечнее?

Моя рука замирает над игральной доской.

– Человечнее?

Ветер качает виноградную лозу, ползущую по стене беседки. Тут оставляет в покое волосы раба и цепко выхватывает из листвы золотистые ягоды. Жаль, что я приказал потравить всех змей в саду после случая с невольницей, которая наступила на гадюку. Вот была бы потеха, встреться Тут сейчас с какой‐нибудь гадиной.

Он улыбается, отправляя в рот ягоды, одну за другой. Смотрит на поднявшегося раба, облизывая тонкие губы. Черные жучьи глазки голодно блестят.

– Слухи, должно быть, о великий. Россказни рабов – разумеется, я уже приказал вырвать язык одному такому болтуну. Однако он клялся, что прекрасная Шамирам теперь человек.

Я не могу сдержать смех. Мгновение спустя ко мне присоединяется Тут – его живот безобразно вздрагивает в такт хохоту. Заглянувшая было в беседку чайка, испугавшись громких звуков, с криком улетает.

– Ихаб, вы что, верите выдумкам рабов? – успокоившись, спрашиваю я.

Тут не сводит с меня внимательного взгляда, даже когда берет с подноса второй кубок мятной воды. Пей, давай, может, хоть двойная доза яда заставит тебя проваляться в постели… Допустим, месяц.

– Прошу меня простить, о великий, но и мне порой любопытно прогуляться по базару, послушать сплетни… У всех свои слабости.

Вот именно. И я совершенно уверен, что ни на каком базаре подобное не болтают.

– Вы б на базаре поосторожнее, о любопытный ихаб. Сами знаете, как в Иштарии относятся к торговцам с вашей родины, – мой голос звучит благожелательно, несмотря на слова. Ведь Тут – гость в моей стране, и я обязан о нем заботиться, будь он проклят!

Тут поджимает губы, и я зову самую аппетитную из рабынь – с фруктовым льдом. Тройная доза яда должна ведь сработать!

– Великолепная госпожа наша Шамирам, разумеется, может делать что пожелает, даже притворяться человеком. Она не раз это делала, и горе тому, кто испортит ее забаву. Но вряд ли это хоть сколько‐то умалит ее божественность, – говорю я, наблюдая, как Тут сглатывает, не отрывая глаз от обнаженной груди рабыни. – Прекрасная шутка, ихаб.

– Рад, что развеселил, о великий.

Тут якобы случайно промахивается мимо ложки в чаше со льдом и попадает по плечу рабыни, где и задерживается. Мерзкая картина – девицу мне даже жаль. Мелькает мысль после наградить рабов… пожалуй, всех. И успокоить. Отдать последнего слугу на пожирание жуку, пусть сотню раз божественному? Вот уж нет!

Но тут посол Черного Солнца продолжает:

– Раз уж речь зашла о веселье, то ничтожный слуга моего царя смеет просить великого повелителя Иштарии почтить своим присутствием скромное жилище этого слуги.

«Как велеречиво! Сам‐то не запутался?» – с досадой думаю я. Неужто царь Черного Солнца снова празднует день своего рождения? Недавно же был. Варварский обычай, никак к нему не привыкну. Ежегодно чествовать бога – вот заповеданный Небом порядок вещей, отмечать же день рождения человека – неуместно и странно. Однако что еще ждать от проклятой земли, где всерьез верят, будто их царь – бог?

Я задумчиво поглаживаю бороду, размышляя, не удастся ли придумать себе какое‐нибудь важное и, главное, неотложное дело. Конечно, я волен отказаться – и тогда в Землю Черного Солнца полетит секретное донесение, что царь Иштарии стал немощен и рабыни уже не соблазняют его, как раньше. Возможно, он и армию не удержит? Стоит проверить.

– О великий, – Тут, разом забыв про рабыню, наклоняется над доской и говорит тише, почти шепотом, который, впрочем, отлично слышно даже сквозь музыку арф, – мне удалось добыть юных невольниц из-за гор. Они невинны и чисты… М-м-м! Они быстро учатся – из них можно вырастить настоящие жемчужины гарема.

Ну вот, начинается! Что ж ты не отправил эти жемчужины своему повелителю, если они так драгоценны?

– Одна из них гибкая, как змея, а другая поет столь чудесно, что птицы слетаются послушать. Я обязательно покажу их вам, о великий. Уверяю, вы останетесь довольны.

Угу. Одна из этих прелестниц станет танцевать с кинжалами и, пока вторая поет… А в меня перед этим вольют вместе с вином столько яда, что и демон бы захмелел.

– Ихаб, – усмехаюсь я, – змей и девиц не сравнивают в Иштарии. Или сравнение будет не в пользу красавицы.

Тут покаянно опускает глаза, косится на бедра девушки с фруктовым льдом и говорит виновато:

– Ваш язык странен и сложен для выходца из Земли Черного Солнца, о великий. Прошу меня простить.

Я улыбаюсь. Мой черед делать ход.

– Что ж, ихаб, и мне есть чем порадовать слугу моего брата-повелителя.

Тута, как обычно, перекашивает, когда я пытаюсь «породниться» с его царем. Как же, повелитель Черного Солнца едва ли не бог – а тут какой‐то бывший садовник навязывается ему в побратимы!

– Хотите получить в подарок чужеземца из-за гор? – продолжаю я.

Глаза Тута расширяются. Выглядит смешно: ни дать ни взять удивленная блудница, которой не заплатили.

– Того самого? – выдыхает он, похоже, с огромным трудом справляясь с собой.

Да, думаю я, того самого, которого ты, навозник, упустил на последнем аукционе. А уж как слюнями‐то капал! Я откормил мальчишку, чтобы был пожирнее, и дал яд, а целитель объяснил, как вернее убить тебя, если ты снова не отравишься, когда его сожрешь.

На игральной доске у нас выходит ничья. Как и в жизни. Я не могу отказаться от настойчивого приглашения, хотя подозреваю, чем это для меня обернется. А Тут ни за что не откажется от желанного раба. У всех свои слабости.

– О великий, смею ли я уточнить? – осторожно подбирая слова, говорит Тут напоследок, когда игру уносят, а я собираюсь встать из-за стола. – Вы упоминали, что залогом нового мирного соглашения станет царевич…

– Если только ваш, – усмехаюсь я.

Тут изумленно поднимает брови. Неужели иноземцу и правда так сложно постичь наши обычаи? Он был тогда на площади и, конечно, все видел. Так и не понял?

Очевидно, нет, потому что у него вырывается:

– Вы решили отдать его другому, о великий?

– Ихаб, вы говорите о царевиче так, – ровным тоном замечаю я, – словно это раб.

Тут немедленно прижимает руки к груди и кланяется.

– Простите, о великий, должно быть, мой рассудок помутился из-за жары. Я лишь хотел спросить, не решили ли вы отослать царевича Юнана… в Землю Кедров, к примеру?

– Наши традиции и впрямь слишком сложны для понимания выходцу из Земли Черного Солнца, – усмехаюсь я. – Жизнь Юнана отныне принадлежит великой богине Шамирам. Разве в Земле Черного Солнца нет жертвоприношений?

Тут кусает губу, прежде чем ответить. Любопытно… Не помню его раньше таким взволнованным.

– Да, о великий, так было бы и в моей стране. Однако, когда служба царевича богине закончится… – Тут замолкает, внимательно глядя на меня.

Закончится? Ну конечно! Я забыл про этот глупый обычай Черного Солнца отправлять царевичей в храмы богов, посвящать в жрецы на срок, угодный их повелителю. Действительно, странные у иноземцев отношения с богами.

– Когда великая Шамирам устанет от моего сына, ихаб, она заберет его сердце, и он умрет, чтобы служить ей как дух. Наша богиня не делится тем, что принадлежит ей. Никогда. В отличие от ваших богов, как я понимаю.

– Наши традиции различны, как небо и земля. И все же как Отец-Небо и Матерь-Земля породили могущественного сына-солнце, так и наш союз может быть плодотворным, – вежливо замечает Тут и в последний раз смотрит на рабыню с фруктовым льдом.

На мгновение я представляю на месте невольницы Юнана, а Тута – в роли царя Черного Солнца. Царь сейчас стар, но я помню безумный блеск в его глазах. Одна возможность сделать больно мне – через моего сына, – должно быть, будоражит царя. Повелитель Черного Солнца любит пытки. Наверное, он не так изобретателен, как его посол, и не отдает рабов жукам, однако… Конечно, я думал об этом раньше. Но слепое ничтожество ничто не связывает со мной, кроме досадного момента его зачатия. Если я что и испытывал, представляя, как отправлю его царю Черного Солнца, так это облегчение.

Сейчас все иначе. Странно. Юнану ссылка пошла бы на пользу – он слишком дерзок. Но теперь, когда я представляю это… Чувствую унижение. Наверное, дело в том, как этот щенок вел себя во время жертвоприношения. И после – когда без слов отправился со жрицами Шамирам.

Неожиданно. Я не знал, что слепое, немощное ничтожество способно на такое. Пожалуй, мне стоило присмотреться к нему пристальнее. Удивительно, но в тот вечер я впервые увидел в нем что‐то… что очень напомнило меня в его годы.

Наверное, это что‐то разглядела в нем и Шамирам, иначе зачем она оставила его в живых? Вряд ли дело во внешности, мы совершенно не похожи. Лицом Юнан напоминает скорее саму богиню – грубое подобие, но все же. Для девицы это была бы похвала, но не для юноши. Да, щенок вырос слишком женственным. Наверное, потому, что не держал в руках меч. Кем еще он мог стать? Евнухом-книгочеем. Похоже, читать слепец все же может, но стать воином – никогда.

Тощий мальчишка с остекленевшими глазами не выходит у меня из головы уже второй день. Я думаю о нем и сейчас, после встречи с Тутом, направляясь в лучшие покои гарема, где разместили его и взбалмошную богиню, которую за каким‐то демоном понесло в город. Что она там разрушила? Школу? Кто‐то из детей взглянул на нее косо? Или учителя не слишком расторопно рухнули ниц? Мелко для великой госпожи.

А Юнана даже жаль – я‐то знаю, сколько сил нужно, чтобы ублажить пресытившуюся богиню. Странно, что он еще жив, ведь Шамирам, по словам моих соглядатаев, не отпускает его от себя.

В гареме царит сонная полуденная тишина. Или евнухи спрятали наложниц от богини, или этим куклам самим ума хватило не высовываться. Шамирам не завидует чужой красоте – слишком тщеславна. Но когда сердится, женщин не щадит. Это красивый мужчина может ее привлечь, заставить сменить гнев на милость. У женщин же нет ни единого шанса.

Евнухи разбегаются с моего пути, словно напуганные ящерицы. Я их не тороплю. Идти на поклон к Шамирам всегда мерзко, но сегодня я даже приблизительно не могу угадать ее настроение. Школу она разрушила со зла или случайно? Юнан смог подарить богине улыбку или уже надоел? Если второе – оказаться на его месте я не хочу. Мне выгодно, чтобы она подольше занималась царевичем. Он для меня не опасен, даже Шамирам не придет в голову отдать трон слепцу. А вот любому из достойных юношей высокого рода – вполне.

У позолоченных дверей, где со створок на меня скалятся ягуары – во дворце всегда готовы комнаты, чтобы принять богиню, если она того пожелает, – мне салютуют евнухи-стражники. Я жду, что они распахнут мне двери, но рабы отчего‐то мешкают. Мои собственные стражи замирают у меня за спиной, мгновения текут, как песок сквозь пальцы. Я недоуменно оглядываюсь, невольно поглаживая рукоять спрятанного за поясом кинжала.

Наконец слева раздается:

– Простите, повелитель, но великая госпожа сейчас отдыхает и не может вас принять.

Я поворачиваюсь на голос: юный безбородый евнух в простой одежде горожанина даже не собирается вставать на колени. Он смотрит словно вскользь, но меня удивляет не это, а его хриплый голос. У евнухов, особенно молодых, он всегда звучный и приятный.

Потом я встречаюсь взглядом со стражей у дверей – те немедленно падают ниц.

– Уберите отсюда этого безумца. – Обычно царю не приходится говорить, чтобы подобное было исполнено, но сегодня слуги отчего‐то медлят. Они не двигаются и сейчас, а евнух усмехается.

– Вы ополоумели? – забывшись, повышаю голос я. – Хотите поскорее отправиться в царство Эрешкигаль? Выполняйте!

Усмешка евнуха становится шире. Ударить его было бы недостойно, но гнев требует выхода, и я бросаю:

– А тебя, ничтожный глупец, я пришлю в подарок послу Черного Солнца. Уверен, ты про него слышал.

В гареме, конечно, знают о Туте и его боге-покровителе. Но и сейчас улыбка с губ евнуха не пропадает, когда он говорит:

– Отец, вы уж определитесь, к кому в пыточную желаете меня отправить: царю Черного Солнца или всего лишь его послу?

Хорошо, что он не видит, потому что мгновение я точно не могу прийти в себя. Рука поднимается сама собой – ударить.

Бить собственность богини нельзя. Преступно даже волос на его голове тронуть! Но моя растерянность немедленно превращается в ярость.

– Юнан?

– О да, отец. Хотел бы я сказать, что рад вас видеть, но вы же знаете – это невозможно.