Смертная

Глава 23 Своевольная

Смертные не хотят умирать. Истина, непонятная духам, а быть может, даже богам, хоть думать так и грешно – боги, конечно, всеведущи.

Когда я только присматривалась к людям, постичь их страх смерти было странно и невозможно. Жизнь конечна – таков порядок бытия. Дух не станет молить о пощаде, когда придет его время. Дух примет это как до́лжно, потому что это и есть должное.

Но смертные, конечно, глупы и в невежестве своем пытаются отсрочить неотвратимое. Так и я считала, пока не поняла: Юнан однажды умрет. Скорее всего, раньше меня.

Эта мысль изменила все. Думаю, именно она сделала меня человечнее. Еще я думаю, что именно страх смерти делает людей людьми, а вовсе не благородство, доброта и любовь, как воспевают человеческие предания, и не невежество и трусость, как говорят боги. Но я всего лишь юный дух – что я могу знать?

Когда школа, о стену которой опирается Юнан, оседает, точно подмытая водой песчаная горка, я хватаю царевича, а не заслоняю собой богиню. И это, конечно, нарушает весь порядок бытия, все то должное, что было для меня непреложным. Раньше мне бы и в голову не пришло спасать человека. Он же все равно смертен, так какая разница, когда он умрет – годом раньше или годом позже?

У меня хватает сил отнести Юнана на другую сторону улицы, бросить к толпе зевак, в безопасности. Потом призрачная цепь между мной и госпожой натягивается, звенит, тащит, точно поводок псину. Обернувшись, я вижу, как дух ветра, прислужник господина Дзумудзи, в последний миг выхватывает госпожу Шамирам из-под падающей балки.

В глазах темнеет, в уши ввинчивается чей‐то вопль. Мне хочется кричать в унисон, но изо рта не вырывается ни звука. Грудь полыхает, невидимая смертным цепь звенит. Мне кажется, сейчас небо обрушится на землю – или уже рухнуло. Я достойна самой страшной кары, самой жуткой пытки, да и та не будет мучительнее ужаса, который захлестывает меня, волна за волной, как холодное зимнее море! Я только что попрала все должное, весь порядок, все, что составляет смысл существования духа! Я нарушила приказ, оставила госпожу, поддалась чувствам, которых у меня быть просто не может. Это неправильно, неестественно, не…

Огненный дух в образе рыжеволосого человека – еще один слуга господина Дзумудзи – хватает меня и тащит в пустой переулок, где только что скрылись ветер и госпожа. Его когтистые руки обжигают, а пылающий взгляд не сулит мне ничего хорошего. Я смотрю на него, и у меня вырывается тихо и слабо:

– Почему я до сих пор жива?

Это тоже неправильно – мне следовало исчезнуть, когда преступная мысль, само намерение только закралось в мою глупую голову.

Дух кривит кровавые губы.

– Великая госпожа сама решит, что с тобой делать.

И толкает меня на землю.

Я глотаю пыль, перед мысленным взором встает Юнан – Небо, молю, не позволь дурному случиться с ним! Я недостойна обращаться к тебе, о Всемогущий Творец, но все же прошу: сбереги Юнана. Он лучший из смертных и достоин жизни. Молю!

И тут совсем рядом раздается испуганное:

– Пусти меня!

Цепь заставляет подняться, а еще – изумление. Голос принадлежит госпоже, но чего ей бояться? Слуг своего мужа? Это все еще игра, не иначе. Только зачем? Мы лишь духи – для чего госпоже притворяться смертной при нас?

Воля богов непостижима, но я замечаю изумление в огненных глазах слуги господина Дзумудзи, прежде чем дух почтительно склоняется. И у ветра тоже – он ставит госпожу на ноги очень аккуратно, будто она, как хрустальная статуэтка, может разбиться. И сразу отшатывается, падает на колени.

Отпрянув, госпожа прижимается к стене, обхватив себя за плечи. Ее руки трясутся, губы дрожат. Госпожа испуганно обводит взглядом переулок, замечает меня и взволнованно спрашивает:

– Лииса? Что происходит?

Я склоняюсь перед ней, касаюсь лбом земли и сразу выпрямляюсь. Богиня не любит глубокие поклоны, это я помню и вовсе не хочу сейчас гневить ее еще больше.

– Моя госпожа, простите недостойную…

– Вы кто?! – перебивает госпожа, глядя на слуг Дзумудзи.

Они представляются. Имена вылетают у меня из головы сразу – да и к чему запоминать? Я все равно вот-вот исчезну.

– Дзумудзи? – повторяет госпожа. – Это, – она кивает в сторону улицы, где только что обрушилась школа, – его работа?

Духи в замешательстве.

– Великая госпожа, строения смертных хрупки и недолговечны, – начинает ветер.

– Значит, ваша?!

Ветер отшатывается – в глазах богини ярко пылает гнев. Все знают, что бывает, когда госпожа Шамирам гневается. Даже такой юный и глупый дух, как я.

– Великая госпожа, смилуйтесь! – Огонь присоединяется к ветру, тянет к богине пылающие и тонкие, словно языки пламени, руки. – Наш господин лишь поручил передать вам послание, только и всего! Пощады, великая госпожа!

Богиню передергивает.

Тут со стороны улицы раздается горестный вопль – люди кричат так, когда теряют близких. Еще один. И еще. Кто‐то ругается, слышатся приказы – очевидно, смертные торопятся разобрать завал. Вдруг кто‐то выжил?

Госпожа хмурится, переводит взгляд на слуг господина Дзумудзи.

– Вы – огонь и ветер, так?

Не весь огонь и не весь ветер, разумеется, но богине это известно. Поэтому духи не спорят.

– Да, великая госпожа, – хором отзываются они.

– Значит, вы можете… – Госпожа запинается, словно пытается подобрать слова. Или не верит в то, что хочет сказать? – Можете помочь этим людям?

Целое мгновение духи потрясенно молчат. Потом ветер повторяет:

– Помочь… людям, великая госпожа?

– Да. Поднять камни и… что там еще? Чтобы они, – богиня снова кивает в сторону улицы, – достали тех, кто выжил. Можете?

Ветер оглядывается. Отвечает огонь трескучим, тихим голосом:

– Да, великая госпожа. Но сначала мы должны выполнить приказ нашего господина и передать вам послание. Умоляем, не гневайтесь, госпожа.

Богиня подается к ним, ее глаза яростно пылают, словно она сама огненный дух. Ох, да что же это я – сравнить великую богиню с духом! Совсем помешалась.

– Так давайте, вперед! Я вас внимательно слушаю.

Они склоняются до земли, потом хором, не сбившись, говорят, что господин Дзумудзи ждет великую богиню в своем храме. И чем скорее госпожа придет, тем лучше, потому что у господина важные вести.

– Госпожа, мы должны услышать ответ, – словно оправдываясь, говорит огонь.

Богиня морщится, заламывает руки – совершенно смертный жест. Опять бросает взгляд в сторону улицы.

– Приду! А теперь вперед – помогите, раз можете! – ее голос дрожит.

Духи снова склоняются до земли.

– Повинуемся, госпожа.

Они исчезают – порыв ветра и всполох пламени. Госпожа Шамирам вскрикивает. Потом прижимает руку ко рту. Взгляд скользит по мне, и богиня выдыхает:

– Лииса?

– Моя госпожа. – Забывшись, я смотрю ей в глаза. Какая дерзость, как я смею! – Умоляю, простите недостой…

– Встань!

Конечно, я повинуюсь. Госпожа оказывается рядом, хватает меня за плечи – для этого ей приходится поднять руки.

– Где ты была?

На мгновение я теряюсь.

– С вами, госпожа.

– Но я тебя не видела, – растерянно произносит она.

«Не может быть, – думаю я. – Вы смотрели прямо на меня, и ваш взгляд не был бессмысленным». Но, конечно, я не произношу этого вслух. Для смертных я действительно была невидима, а госпожа отчего‐то желает казаться смертной.

Я больше не верю, что она ничего не помнит. Это игра, но я не буду тем духом, который скажет великой богине, что она недостаточно убедительна.

– Эта недостойная просит прощения…

– Где Юнан?! – вскрикивает госпожа и снова поворачивается к улице, откуда теперь доносятся удивленные, истеричные возгласы – и тут же громкая молитва.

– Я отнесла его в безопасное место, моя госпожа, его, а не вас. Я не осталась с вами, я прошу проще…

– Слава богу! – выдыхает богиня, и я вдруг понимаю, что она не сердится. Или делает вид. – Тогда где он? Идем скорее!

Пыль на улице улеглась – ветер унес ее так же, как играючи поднял каменные обломки, деревянные балки и что‐то еще, из чего смертные строят свои дома. Огонь обратил все это в пепел – дорога покрыта им, серым, крупным, еще горячим. На ходу, уворачиваясь от испуганных, жалких, несчастных людей, госпожа трет лицо влажными лоскутами. Их ткань пахнет цветами и легко справляется с краской, возвращая госпоже ее лицо.

– Юнан! – зовет богиня, но голос тает, теряется в громком плаче и воплях убитых горем людей.

Как муравьи, смертные тянутся, лезут к тому, что осталось от рухнувшей школы, на руках выносят своих окровавленных детей. Кто‐то рыдает, кто‐то молится, кто‐то, наоборот, мечется. Послали за целителями? Когда явится стража? Разве царь не поможет? Это все его вина! За грехи Саргона страдает народ!

Никто не вспоминает госпожу Шамирам. Никто не ждет от нее помощи. Великая богиня славится любовью к пирам, она покровительствует и войне, если та угодна госпоже, но на месте скорби ей делать нечего. Если кто из великих и заглянет сюда, то это будет госпожа Эрешкигаль, царица мертвых, а не ее светлая сестра.

Госпожа Шамирам дрожит. Ее взгляд скользит по людям, останавливаясь на искалеченных детях. Она прижимает одну руку ко рту, вторую – к глазам, словно пытается закрыться, исчезнуть, не видеть.

– Моя госпожа? – Я протягиваю к ней руку, но коснуться не смею. – Позвольте увести вас…

– Ты нашла Юнана? – перебивает госпожа. В ее голосе я с удивлением слышу тревогу.

Мне страшно смотреть по сторонам. Если увижу царевича сейчас, то брошусь к нему, снова предам госпожу.

Богиня опускает руки.

– Найди… – Ее голос обрывается. Госпожа сглатывает, утирает слезы, размазывает по лицу пепел. Потом продолжает: – Найди Юнана, убедись, что он в безопасности. Лииса, пожалуйста, сделай это!

– Но, моя госпожа…

Она ловит мой взгляд и кривит губы в жалком подобии улыбки.

– Я верю, что ты ему поможешь. Иди же.

Потом отворачивается, закрывает глаза, сжимает руки в кулаки. И преображается. Ни следа смертной – даже серые полосы пепла на нежном лице сейчас к месту. Затаив дыхание, я смотрю, как великая богиня скользит между людей, прекрасная и изящная. Невозможная среди человеческого горя.

Перед ней расступаются и становятся на колени. Появившаяся наконец стража падает ниц. Плач стихает. Воздух делается неподвижен, в нем разлито напряженное ожидание. Всем как будто ясно: богиня заглянула сюда случайно и вот-вот уйдет.

Жрецы учат: смерти не нужно противиться, ибо таков порядок, установленный Творцами. Если ты встречаешь неизбежное плачем и скорбью, ты оскверняешь себя и обижаешь богов. Никто из великих не станет терпеть подобное оскорбление, кроме, быть может, госпожи Эрешкигаль. Но и она замыкает мертвым уста, дабы не слышать их стенаний.

Взгляд госпожи Шамирам останавливается на замершем перед ней на коленях мужчине. У него знаки отличия воина – косы и печать. Склонив голову, он прижимает к груди дрожащего окровавленного ребенка. Госпожа Шамирам не сводит с него глаз.

А потом говорит, и реальность меняется, исполняя волю великой богини.

Смертная произносит слово и платит за это жизненной силой. Я смотрю на нее, дрожащую в ознобе, бледную, больную, и понимаю: она каким‐то чудом, неведомым колдовством подчинила силу моей Шамирам, присвоила, забрала ее себе.

«Ты заплатишь и за это, смертная», – думаю я, чтобы скрыть страх. Что сталось с моей женой? Что, если после обряда она устремится в нижний мир, как тень, такая же слабая и беспомощная?

Я должен поскорее вытащить эту колдунью из Урука и отправить ее туда, где ей самое место, – в ее серый душный мир. С проклятием – в назидание. Медлить больше нельзя: завтра я поговорю с ней сам. И если в течение трех дней девчонка не явится ко мне, я тоже воспользуюсь словом. Пусть это нарушит соглашение, пусть другие боги отвернутся от меня – это не имеет значения. Я пойду на все, чтобы вернуть тебя, Шамирам.

Тем временем люди славят мою жену. Позабыв о почтении, они тянутся к ней и не отводят взгляд. Они обнимают своих спасенных, здоровых детей и называют великую богиню милостивой госпожой. В их голосе ликование смешивается с недоверием. Конечно, моя жена любит смертных, но не настолько, чтобы лечить их раны. Для людей это, быть может, и чудо, но мелко и недостойно богини.

А кто‐то, чей ребенок уже в царстве Эрешкигаль, даже осмеливается выразить недовольство: почему великая госпожа спасла не его? Глупцы! Возвращать мертвых к жизни не в нашей власти. Но разве людям это объяснишь?

Смертная пошатывается и падает – на руки пробравшемуся к ней царевичу. Слепец подхватывает ее неловко и тут же быстро ощупывает лицо. Девчонка тяжело дышит, морщится, когда царевич громко призывает людей к повиновению. «Опомнитесь, перед вами великая богиня!» Люди валятся ниц, а смертная вдруг устремляет взгляд на меня. Я холодею – и вновь оказываюсь в храме. Хрусталь отражает царевича, который осторожно несет потерявшую сознание смертную к чьему‐то паланкину.

Я смотрю на них и думаю, что мне, должно быть, показалось. Даже если она видела меня, эта колдунья, что с того? Только легче будет с ней объясниться, обольстить, выманить из Урука.

Да, почудилось – на одно мгновение показалось, что это смотрит на меня Шамирам. «Ты же клялся мне! И отказываешь в такой малости! Вот и вся любовь, Дзумудзи».

Подожди, Шамирам. Я освобожу тебя, и мы продолжим нашу беседу. Теперь‐то ты видишь, как неумно было желать человеческую жизнь. Теперь ты знаешь.

Еще немного, жена моя. Еще чуть-чуть, и мы будем вместе.