Собственность заключенного

Глава 4

Женя

Бахметов без лишних слов ушел, оставив меня одну с этими подонками. Он не попрощался, просто кивнул, развернулся и ушел. И пусть у них с Захаром есть некая договоренность, но, будем откровенны, что мешает ему мной воспользоваться? Или всем им? Совесть у этих людей отсутствует, также как и моральные ценности.

— Садись, Евгения, — хлопает Захар рукой по месту рядом с собой, — в ногах правды нет.

Заставляю себя сдвинуться с места и последовать приказу. А это именно он, не сомневайтесь. Готова поспорить, что такой человек как Захар вообще не знает что такое просьба.

Я стараюсь сесть настолько далеко, насколько это возможно, но в следующую секунду Захар придвигается ко мне вплотную, пальцами хватает прядку моих светлых волос, отчего я замираю, точно кролик перед удавом.

— Так что, Евгения, когда ты успела перейти дорогу Бахе, ммм?

Смотря прямо перед собой, невнятно бормочу:

— Я не переходила… Случайно… Снимала…

— Опять случайно? — хохотнув, перебивает. — В такие случайности, — делает акцент на последнем слове, — слабо верится.

— Но я правда случайно… — совсем жалко выдавливаю.

— И сдала ментам случайно? — схватив мой подбородок указательным и большим пальцем, поворачивает мою голову к себе, заставляя посмотреть ему в глаза. — Предпочитаю видеть лицо собеседника. Особенно, когда оно такое симпатичное, — ласково проводит большим пальцем по щеке. Он бы меня еще похлопал как собаку! Впрочем, сейчас он здесь хозяин, повелитель и сам Бог. Хотя Сатана, надо сказать, подходит ему больше. — Мне интересны подробности, пташка. Как вас свела судьба?

И я погружаюсь в воспоминания, которые пыталась тщетно заблокировать на протяжении нескольких месяцев…

Флэшбэк Несколько месяцев назад

— Женя, вы точно готовы? — в который раз переспрашивает меня психолог, которого прислали с группой спецназа.

Заторможенно киваю головой, отвечая:

— Конечно.

— Вы не обязаны этого делать, — взяв меня за руку и сжав, мягко говорит.

— Я понимаю…

И тем не менее от моего выбора зависят судьбы шестерых матерей и их детей. Двенадцать жизней против одной… Ответ очевиден. И он очевиден не только для меня, но и для всех. Особенно, для полковника Яковлева, который как только преступник объявил свое последнее требование, зыркнул на меня так, точно это по моей указке мерзавцы решили ограбить банк и взять заложников. И чего ему злиться, спрашивается? Он освободит часть женщин и всех детей. Скорее всего за это получит звездочки на погоны и премию.

— Мы вам очень благодарны, Женя. Поверьте моему опыту, если преступник вышел на контакт, и тем более так быстро согласился обменять заложников, то есть шанс, что вас всех скоро отпустят.

Шанс из скольки? Один из ста?

— То есть преступники одумаются и сдадутся? — скептически замечаю, и психолог виновато отводит глаза.

Сама же понимает, что это бред сивой кобылы. Если меня согласились обменять, значит им нужен журналист. Для чего? Это хороший вопрос. Возможность узнать у меня будет, хочу я того или нет.

— Женя, подойдите сюда, — зовет меня Борис Петрович.

— Все обязательно будет хорошо, — напоследок шепчет мне психолог, ободряюще улыбаясь.

Кивнув, выдавливаю из себя кислую улыбку в ответ и иду к полковнику, который ждет меня в фургоне.

— Женя, я не психолог, — сходу начинает он, — не буду тебя успокаивать и говорить, что все будет в порядке. Мы не можем знать, что тебя там ждет. Для чего-то им нужен журналист. Тебе уже выдали инструкции, как себя нужно вести?

— Да, — киваю головой.

Самое основное, не допускать действия, которые могут спровоцировать преступников открыть огонь. Проще говоря, не нарываться. Также не смотреть в глаза, выполнять требования, не истерить и спрашивать разрешение на любое действие будь это даже естественная нужда.

— Хорошо, не пренебрегай ими. Вообще-то я позвал тебя сюда, чтобы попросить об одолжении… — неожиданно мнется полковник.

И это меня настораживает, учитывая, что мягкость этому человеку не свойственна. Что ему нужно?

— Ты бы нам очень помогла, если бы разрешила нацепить на себя прослушивающие устройства.

То есть рискуя жизнью, я делаю все равно недостаточно? Удивительные конечно у нас правоохранительные органы. Впрочем, разве можно судить полковника? Это его работа. А моя работа снимать и вещать новости. Сама нарвалась.

— А если они заметят?

— Не должны, — уверенно отрезает. — А если заметят, то снимут и все.

Ага, вместе со шкурой и скальпелем. И тем не менее, несмотря на всю опасность, я соглашаюсь. Через десять минут я увешана жучками, точно новогодняя елка.

— Готово! — довольным тоном изрекает специалист по прослушке. — У них могут быть заглушки, поэтому не факт что поможет. Но попытка не пытка, — подмигивает мне парень, стараясь разрядить обстановку.

Не то чтобы это помогает, учитывая, что от страха я трясусь, как осиновый лист на ветру.

Да, я трусиха. И мне за это не стыдно. Я из тех людей, которые никогда в школе не поднимали на уроке руку, чтобы не привлечь лишнего внимания. Даже странно, что при всей своей замкнутости и стеснительности, я журналист. Но эта профессия, которая мне по душе.

— Осталось пять минут, — посмотрев на свои часы на запястье, произносит полковник Яковлев. — Ждем звонка.

Эти пять минут длятся вечно. То и дело вздрагиваю от каждого шороха. Я совру, если скажу, что у меня нет мыслей отказаться. Инстинкт самосохранения буквально вопит: «Опасность! Беги!», но я игнорирую его. Я им нужна. Меня не убьют.

Когда звонит телефон, все затихают. Борис Петрович снимает трубку, отвечая:

— Полковник Борис Яковлев на связи. Слушаю.

— Ну что, полковник, готовы к обмену?

— Да, — ровным голосом отвечает.

— Предупреждаю, не вздумайте дурить. У нас в заложниках еще тридцать четыре человека. Не отдадите журналистку, будут жертвы. Я ясно выражаюсь?

— Предельно, — недовольно поджав губы, коротко кидает Борис Петрович.

— Пусть журналистка идет к главному входу. Оттуда сейчас будут выходить женщины и дети, а она зайдет.

— Понял.

Связь обрывается. Начинается суматоха. Меня выводят из фургона, что-то говорят, какие-то наставления, желают удачи, успокаивают, но я пропускаю это все мимо ушей. Сосредотачиваюсь только на том, чтобы не разреветься.

Я сильная. Сильная.

Боже, кому я вру? Я та еще слабачка! Да я от одного вида крови чуть ли в обморок не падаю!

— Женя! Женька! — кто-то хватает меня за руку и разворачивает к себе.

Фух, это Тема. Хоть одно знакомое лицо.

Он смотрит на меня обеспокоено и тараторит:

— Брось это! Это не твоя работа! Ты не обязана жертвовать собой!

— Молодой человек, отойдите, — грубо рявкает ему один из полицейских. — Вы мешаете нашей работе.

— За вас половину работы уже сделала Женя! — огрызается. — Вы же ей пользуетесь!

— Тем, все в порядке! Я сама захотела, — чтобы хоть немного успокоить парня, произношу.

— Черта с два!

— Молодой человек, мы сейчас вынуждены будем применить силу, — уже начинает угрожать полицейский.

— Все будет хорошо! — заверяю парня с такой уверенностью, что сама себе поражаюсь, после чего разворачиваюсь и топаю к полковнику Яковлеву.

— Готовы? — спрашивает полковник.

— Готова, — расправив плечи, смело отвечаю.

Он подает какой-то знак. Поначалу ничего не происходит. И я уже думаю, что грабители передумали, но нет. Огромные двери банка открываются, выходят заплаканные женщины с детьми. Меня бросает в пот, когда Борис Петрович командует:

— Пора.

Делаю первый шаг, и слышу его тихое:

— Удачи, Женя… И спасибо.

Каждый шаг, как приговор. Поднимаюсь по ступеням, считая их про себя, чтобы хоть как-то взять под контроль эмоции. Я не оборачиваюсь, когда делаю последний шаг и переступаю порог банка. Дверь за мной закрывается, и дыхание перехватывает.

Из-за углов выходят несколько парней в масках и с автоматами наперевес. Самый высокий и крупный выступает вперед, он сканирует меня своими серыми глазами, что виднеются в прорези маски, и, лениво растягивая слова, произносит:

— Добро пожаловать, пташка.

Женя

Наше время. Исправительная колония

До сих пор помню первое пересечения наших взглядов. Холодок, пробежавший по спине, страх и, как ни странно, притяжение. Я только переступила порог банка, и сразу же нарушила одно из правил поведения рядом с преступниками: не смотреть в глаза. Впрочем, это было только началом всех нарушений…

Выныриваю из своих воспоминаний. Захар все еще ожидает ответа. Помня о наставлении Дамира отвечать осторожно, но не юлить, я честно говорю:

— Я обычный журналист. Он обменял меня на нескольких заложников.

— Обычный журналист, — недоверчиво хмыкает Захар, вставая. — Даже не знаю, Евгения, ты удачлива или же крайне невезуча. Возможно, сегодня раскроем этот секрет, — хитро подмигивает, после чего галантно подает мне руку.

Делать нечего. И мне приходится протянуть руку в ответ. Захар рывком поднимает меня с дивана. Он немного ниже Дамира, но все еще довольно высокий мужчина. Стройный и гибкий. В этом прикиде он выглядит как бизнесмен, а не заключенный. Почему он вообще сидит в тюрьме?

— Пойдем, Евгения, — положив мне ладонь на спину, ведет к какой-то двери, открывает и проталкивает в тусклый коридор.

— Куда? — испуганно отзываюсь.

— Приведем тебя в порядок. Ты сегодняшний приз, и должна выглядеть соответственно.

Резко останавливаюсь, точно вкопанная. Впервые в моей голове появляется мысль: «А если Бахметов проиграет?». Что тогда будет со мной? Должно быть, кто-то из зэков закончит то, что начал Хмурый.

— Послушайте, я могу заплатить! Мои родители продадут квартиру. У вас же есть возможность выпустить меня! — начинаю я тараторить. — Вы можете сказать властям, что я в заложниках и они…

— Что они? — развернувшись, впивается в меня цепким взглядом. — У нас трое заложников. Или ты думаешь, что особенная? Что твоя жизнь дороже жизней медсестер?

Стушевавшись, понуро опускаю голову и, судорожно сглотнув, выдавливаю:

— Нет, я так не думаю. Но деньги…

— Милая, на мне сейчас надето целое состояние. Возможно, стоимостью твоей квартиры. Ты действительно думаешь, что мне нужны деньги твоей семьи?

И что же он такой крутой здесь забыл, спрашивается? Однако я прикусываю язык, чтобы опрометчивые слова не сорвались с губ.

— Обычно мы платим огромные деньги, чтобы такие милые пташки как ты залетели к нам на огонек. Сегодня ты, Евгения, бесценный товар, за который заплатят кровью, — с кровожадной ухмылкой заявляет, после чего делает еще несколько шагов, останавливаясь напротив железной двери. — Пришли, — как ни в чем не бывало, сухо кидает. — Это комната для гостей.

— Гостей? — ошарашено хлопая глазами, переспрашиваю.

— Разумеется. Ты разве не знала, что за хорошее поведение заключенным могут дать выходной, когда приезжает семья? Называется свидание. А если жена, то и отдельную комнату.

— Но это не похоже на здание для свиданий, — хмуро замечаю я.

— Потому что у меня личные апартаменты, — пожав плечами, он толкает дверь, пропускает меня вперед, заходит, щелкает выключатель и закрывает на замок, поясняя: — ты пробудешь здесь до самого вечера, пока я за тобой не приду. Душ там, — указывает на деревянную дверь справа, — в шкафу найдешь чистое белье, вещи и обувь. Будь готова к одиннадцати.

Бегло осматриваю комнату. Она не такая помпезная, как та в которой сидел Захар со своей бандой. Двуспальная кровать, небольшой зеркальный шкаф, комод и стенд с книгами. Никакого окна. На его месте одиноко висят часы. Никакого телевизора или средства для связи.

— Могу я хотя бы позвонить родителям и сообщать, что со мной все в порядке? — когда Захар уже разворачтвается на выход, спрашиваю.

— С тобой не все в порядке, пташка. Не давай людям ложных надежд, — холодно отрезает, после чего выходит и закрывает дверь на ключ с той стороны.

На пределе возможностей дохожу до ванной комнаты, скидываю с себя вещи, захожу в душевую кабину и, включив воду, опускаюсь на пол, заходясь в хриплых, воющих рыданиях.