Спариться с бывшей

8

Шон

Я не подслушиваю. На самом деле нет.

Дело в том, что ты не можешь не подслушивать в этом доме. По крайней мере, ни один из волков не может избежать этого. Неважно, где я был бы: наверху, на чердаке, — я все равно слышал бы каждое слово, которым обменивались мать и моя бывшая жена.

Несмотря на все, что произошло на днях, Элиза, похоже, все еще собирается работать на мою мать и обслуживать свадьбу брата. И, несмотря на все наши пререкания и споры, когда я вернулся, чтобы собрать вещи и выяснить, как добраться до квартиры Лоры, мама спустилась вниз и вручила мне сложенный комплект простыней и подушку, бросив взгляд в сторону дивана в гостиной. Это была не оливковая ветвь, но молчаливое предложение сохранить мир до окончания свадьбы.

В течение первого часа или около того, пока машина Элизы была припаркована на нашей подъездной дорожке, я действительно старался сдержать свое обещание оставаться в стороне.

Стоять, прислонившись к стене в коридоре рядом с кухней, — не самый тонкий способ не подслушивать, но это единственное место, где я могу уловить выражение лица Элизы, отражающееся в дверце холодильника из нержавеющей стали. Она скрестила руки на груди и время от времени переминается с ноги на ногу, ее лицо то появляется, то исчезает из поля зрения.

— Ты можешь сказать мне, в чем дело. Я скорее поселю его в отеле, чем поставлю тебя в неловкое положение, — говорит мама тоном более мягким, чем я когда-либо слышал от нее раньше.

Я чуть не усмехаюсь вслух. Конечно, это был бы ответ. Не то, чтобы я член семьи или что-то в этом роде.

Элиза покачивается на пятках, всего на несколько дюймов, ее отражение снова появляется в отражении. Я вижу, как напряжены черты ее лица.

— На самом деле я не хочу вдаваться в подробности, но в этом нет необходимости.

— Ты уверена? Ему не обязательно быть здесь.

— Все в порядке, правда. Прости, что я немного разозлилась, но я бы очень хотела просто вернуться к работе и притвориться, что этого не было.

Даже не видя ее, я могу представить, как сжимались челюсти моей матери. Сколько раз я пытался установить границы и наблюдал, как моя мать складывала руки и кивала, как будто соглашалась уважать их. Я не могу представить, как долго это продлится.

Мне следовало придумать историю для прикрытия Элизы. Вся моя семья захочет знать. И все они будут продолжать спрашивать, пока кто-нибудь из них не вытянет из нас ответ.

Странно. Никогда бы не подумал, что увижу, как подобное произойдет. Элиза и моя мама разговаривают так, словно они близки. Немыслимо.

Желание сказать «Я же тебе говорил» почти непреодолимо. Конечно, ей бы понравилась Элиза.

Я знал это с того момента, как встретил ее. Она умная, организованная и целеустремленная, у нее успешный малый бизнес со времен колледжа. Но я должен держать все при себе, по крайней мере, до окончания свадьбы. Элиза воспримет это не очень хорошо, а мне и так не по себе от того, что я нарушил ее жизнь. Если бы это было так просто — отступить и позволить всему вернуться на круги своя, но, полагаю, она не захочет оставаться здесь теперь, когда знает, на кого работает.

Именно в этот чудесный момент появляется Элиза, выныривающая из кухни, чтобы для разнообразия свирепо посмотреть на меня. Похоже, здесь всегда нужен кто-то на стреме.

С каких это пор я не могу никуда пойти, не столкнувшись с ней? Я чудесным образом избегал ее последние несколько лет.

Сегодня от нее пахнет по-другому. В ней меньше гнева. Когда наши взгляды встречаются, я вижу только ее раздражение, но чувствую тепло ее непринужденного настроения в воздухе. Интересно.

Она совершенно тонет в огромном желтом свитере, поношенные джинсы подчеркивают форму ее бедер. Мне уже снился этот сон, в котором она была достаточно близко, чтобы я мог просто зарыться руками в мягкость ее бедер.

После нескольких секунд просто впитывания ее образа я понимаю, что начал просто опираться на дверной косяк в поисках поддержки.

— Шон, — огрызается она, ее голос подобен хлысту.

Гипнотическое воздействие на меня ее ног ослабевает. Я поднимаю взгляд, засовываю руки в карманы и киваю ей.

— Я как раз собирался уходить.

Да, я должен уйти, но ее так легко дразнить. Я бы солгал, если бы сказал, что не скучал по этому.

Она кивает, и я подумываю о том, чтобы уйти в любом направлении, когда Эйден с грохотом спускается по лестнице, останавливаясь в тот момент, когда видит нас.

— Привет, Эл, — щебечет Эйден, выглядя слишком взволнованным из-за того, что у него есть билеты только в первый ряд на этот момент. — Все еще готовишься к свадьбе?

Она пожимает плечами и говорит:

— Да, мне нужно, чтобы кто-нибудь облизал венчики, когда я закончу с третьим рецептом торта.

— Да, конечно, я оближу все, что ты скажешь.

Первая же мысль слетает с моих губ, прежде чем я успеваю ее толком осмыслить, но как только слышу сказанное вслух, я закрываю глаза и сразу же жалею, что не нахожусь где-нибудь еще, в безлюдном месте.

Боже милостивый, дружище. Возьми себя в руки.

На лице Эйдена что-то среднее между ужасом от того, что ему пришлось услышать от меня это, и желанием посмотреть шоу с ведерком попкорна в руках.

— Я сам найду выход.

Вздыхаю, разворачиваясь. Я иду по коридору, прежде чем слышу, как Эйден издает смешок, который он явно сдерживал.

— Вау. Это было… вау. Черт возьми, чувак, — говорит он после того, как не может подобрать нужное прилагательное.

— Черт возьми и вполовину недостаточно описывает происходящее, — вздыхает она, когда я направляюсь к входной двери. — А особенно тебе.

— Да ладно! И ты? Я имею в виду, ты не должна сдерживаться только потому, что он мой брат. Не стесняйся говорить, что думаешь.

— На самом деле, я бы хотела сохранить это в тайне, — говорит она, и в тот момент, когда я выхожу за дверь, роясь в своем рюкзаке в поисках чего-нибудь еще, чем я мог бы занять себя, чтобы не слышать их.

Придется поработать.

Я перехожу в гостиную, опускаюсь в одно из кресел и открываю свой ноутбук на коленях. Внештатный монтаж аудио, помимо того, что это карьерный путь, который возненавидел бы мой отец, дает возможность иметь действительно гибкий график, что здорово, когда тебе нужно путешествовать.

Наушники с шумоподавлением помогают немного приглушить голоса Элизы и Эйдена, и я могу только сделать звук достаточно громким, но чтобы он не причинял боли, и прокручивать один и тот же клип столько раз, пока он не начнет терять смысл, и работа со звуком, которую я выполняю, кажется ненужной.

Мне тяжело смотреть на экран гораздо меньшего размера в темноте. Все еще не привык к тому, что у меня один экран вместо трех для размещения разных программ и папок.

Не совсем понимаю, почему это такой ручной процесс, когда он называется автоматической заменой диалогов. Внимание легко отвлекается от строк, которые читает актриса, каждый раз, когда мне приходится искать другое окно, чтобы найти нужный файл. Даже когда они перестают разговаривать на кухне, каждый звук, издаваемый Элизой, доходит до меня. То, как она вздыхает, или ее шаги, то, как она барабанит пальцами по столешнице, когда думает.

Это так знакомо, что причиняет боль, вырезая во мне те пространства, которые раньше занимала она.

Наш конец был… скоропостижным. Мне никогда не приходилось мысленно вносить ее в список «не прикасаться». «Держи руки при себе» — фраза, которая звучит у меня в ушах с детства. Не трогай музейные экспонаты, не бери в руки незнакомых кошек, а теперь еще и не хватай свою бывшую жену за задницу. Как бы заманчиво это ни было.

Нет, я справлюсь. Мы в разводе восемь лет, и я ни разу не позвонил ей по пьяни или не написал по электронной почте, что она все еще иногда преследует меня во снах.

В конце концов, я отказываюсь от попыток закончить работу и закрываю ноутбук. Темно, машины Элизы нет на подъездной дорожке, но запах ее кожи остается в доме.

Я выхожу на улицу, даже не надев обувь. В лесу сбрасываю одежду и принимаю облик волка. Я бегу, чтобы не думать.

Добрую половину месяца, между последней четвертью луны и первой, мой волк почти не имеет надо мной власти. Но каждую ночь после первой четверти, по мере прибывания луны, его влияние растет, пока я не теряю контроль, и трансформация достигает своего пика.

Между употреблением ликера, настоянного на аконите, и изнурением себя, я обычно могу немного унять пыл.

В последнее время обращение ощущается по-другому. Оно более неистовое, менее контролируемое, чем раньше. Вероятно, поэтому я так волновался, когда подумал, что стая начала дичать. Может быть, это просто часть взросления, и мне не о чем беспокоиться.

Уже близится утро, когда мой разум, наконец, проясняется, а волк отступает.

Небо угрюмого бирюзового цвета, луна на его фоне бледно-оранжевая. Леса и поросшие травой холмы — почти черные очертания, прорезающие небо, и дом незаметно вписывается в пейзаж. Только разбросанные прямоугольники желтого света, льющиеся из окон отмечают его присутствие на склоне и пивоварню, расположенную ниже. Я надеваю вчерашнюю одежду, когда нахожу ее лишь частично влажной от утренней росы.

Еще чертовски рано, но Логан уже там, когда я проскальзываю через заднюю дверь, его ключи и пальто лежат на стойке рядом.

Когда я нахожу его в старом кабинете отца, он выглядит менее изможденным из-за сегодняшней луны, чем я себя чувствую. С другой стороны, он, вероятно, провел ночь, запертый в подвале под пивоварней.

У пивоварни есть подвал, да, это жутко. Я не часто спускался туда, даже когда жил здесь. Это самый безопасный вариант, комнаты специально построены для того, чтобы содержать нас, когда мы в худшем своем состоянии.

Логан поднимает взгляд и инстинктивно хмурится, как только видит меня, стоящего в дверях. Его длинные темные волосы напоминают волосы нашей матери, особенно в сочетании с тем холодным, отстраненным видом, с которым он держится. Если у него проблемы с тем, что я бегаю по холмам вместо того, чтобы сидеть взаперти всю ночь, он ничего не говорит об этом сразу.

У нас не было времени пообщаться с тех пор, как я появился, и, судя по не слишком восторженным взглядам, которые он бросал на меня, я действительно не думаю, что он этого хочет. Он всегда принимал сторону родителей во всем, что касается брака с людьми.

Тогда я буду краток.

— У меня заканчиваются бутоны аконита, — говорю я ему вместо приветствия.

— Тебе следовало запастись ими, прежде чем приезжать сюда, — вздыхает он, тем не менее отодвигаясь от большого папиного стола. Сверху разложены вещи Логана, в том числе несколько свадебных открыток с наилучшими пожеланиями, вероятно, от других волчьих семей, с которыми наши родители ходили в одну церковь.

Семейные фотографии, на которых мы с ним были едва ли старше малышей, сидящих на коленях у родителей, те, что раньше стояли на папином столе, теперь на каминной полке напротив него, рядом с урной.

Не могу сказать, что меня слишком беспокоит отсутствие нашего отца. Я давным-давно перестал оплакивать то уважение, которое питал к нему. Какое имеет значение, что теперь он действительно мертв?

Беру лежащую рядом потрепанную бейсболку, которую он надевал всякий раз, когда выходил на улицу, нанося толстый слой солнцезащитного крема на нос. Теперь бейсболка пахнет скорее пылью, чем потом и травой. Я выворачиваю ее наизнанку просто потому, что знаю, что это разозлило бы его, если бы его призрак наблюдал за происходящим с небес. Не думаю, что он заслужил попасть в рай, но я уверен, что он мог бы пробиться туда силой.

Я снова обращаю внимание на Логана, когда он поворачивает фотографию пивоварни сорокалетней давности в рамке, чтобы открыть один из тех маленьких настенных сейфов. Когда он вводит код, я замечаю, что тот изменился с тех пор, как я был здесь в последний раз.

— Я так и сделал, — настаиваю я. — Просто мои запасы закончились быстрее, чем я думал.

Эта маленькая уловка с аконитом не очень хорошо срабатывала последние пару ночей. Возможно, это стресс от всей недавней драмы с моей семьей и Элизой, которая сделала моего волка раздраженным и беспокойным. Чем ближе к полнолунию, тем будет хуже.

Сейф подает звуковой сигнал, и он достает бутылку ликера. Она запечатана темно-красным воском, на стекле оттиск марки «Аконитовый эль».

— Не пей все сразу.

Бросить пару лепестков в любое пойло удобно для быстрого приготовления, чтобы успокоить и усыпить волка, но родственники со стороны моего отца варили гораздо более крепкий коктейль по меньшей мере столетие. В то время как в «Аконитовом эле» варят множество вариаций цветочной медовухи для потребления людьми, для нашей большой семьи и нескольких соседних волчьих стай всегда был особый запас.

— Знаешь, я осторожен в некоторых вещах, — отвечаю, потому что не могу не согласиться с этим. — С другой стороны, может быть, мне и не пришлось бы, если бы ты не назначил свою свадьбу на полнолуние. Адская идея.

— Это традиция, — прямо говорит он, вкладывая бутылочку мне в руку и отворачиваясь.

Подобная традиция необходима для обеспечения надлежащего спаривания. Общество оборотней могло быть прямо-таки средневековым, учитывая то, как договаривались между собой разные стаи. Но я полагаю, что то, как заканчиваются свадьбы оборотней, — ожидание, что молодожены вместе убегут в лес, чтобы спариться в волчьем обличии, скрепляя себя узлом, и отмечая друг друга укусами, — не слишком отличается от привязывания к багажнику машины кучи консервных банок для человеческой пары, уезжающей в медовый месяц.

— Тебе следует принять душ, пока Эйден не израсходовал всю горячую воду, — говорит он, возвращаясь к столу, и это максимальная искренность, которуя я от него слышал. — Кое-что из твоей старой одежды тоже там.

О, ему не все равно.

Горячий душ — самое близкое к обезболивающему средство, если не считать крем IcyHot.

Мои мышцы горят из-за возвращения в человеческий облик. Это слишком похоже на боль во всем теле, которую я испытываю каждый раз, когда думаю, что мне следует отдать за аренду пять тысяч. Когда я был моложе, все было не так плохо, но теперь телу все труднее переносить нагрузки в моей волчьей форме. И мои чертовы колени хрустят по утрам, мать их. Несмотря на сверхъестественные способности, с возрастом все становится сложнее.

Отчасти из-за эффекта аконита обратное обращение происходит медленнее, мучительно растягиваясь на все утро. Когда я снимаю грязную вчерашнюю одежду, чтобы принять душ в подвале пивоварни, становится ясно, что волосы на руках и груди остались слишком густыми, ногти похожи на когти, своды стоп выпирают, пока кости изменяются, вставая в положение где им следует находиться.

И эээ… волчий член.

Я действительно не заметил этого раньше, когда одевался в лесу.

Он толще и длиннее, чем его человеческий «коллега», с характерными прожилками. Я уверен, что когда мне было чуть за двадцать, у меня мелькала мысль, как было бы здорово, если бы я мог оставить волчий член в человеческом облике. Я, будучи моложе, определенно думал, что никто не заметит ничего, кроме его обхвата и длины, и что он будет просто абстрактно лучше в процессе поиска партнера.

Хотя, теперь, когда я думаю об этом, у меня никогда не было стояка в волчьей форме. Ощущения немного другие, по венам разливается желание прикосновений.

Все разговоры о сексе, которые я слышал от отца, сводились к тому, что мастурбация — грех. Я до сих пор съеживаюсь, вспоминая, как он рассуждал, что смысл брака в том, чтобы никогда не тратить впустую ни капли спермы. Не то чтобы я действительно хотел продолжать с ним этот разговор — я не собирался объяснять, сколько раз стирал историю поиска по запросу «кримпай»³ в браузере нашего семейного компьютера.

Туман обращения обволакивает причину, по которой я был возбужден в своей волчьей форме. Нередко я не помню полностью, что происходит, когда я превращаюсь. Многое случается инстинктивно, безсознательно, и это труднее вспомнить.

Я никогда раньше не дрочил в волчьем обличье. В основном из-за когтей.

Мой волчий член сверхчувствителен, и ощущения заставляют громко шипеть и стонать, когда я начинаю поглаживать твердую длину. Я благодарен судьбе за то, что вода так шумит. Того удовольствия, которое я испытываю только в начале, было бы достаточно, чтобы в обычные моменты заставить меня кончить.

Поглаживаю себя, уверенный, что долго не протяну. Но так продолжается, словно я не прилагаю достаточно усилий.

Сомневаюсь, что телефон настолько водонепроницаем, чтобы искать что-нибудь для вдохновения, и я прислоняюсь спиной к запотевшей стене душа. Руки работают быстрее, а струи воды падают мне на грудь.

Боже, как выглядели бедра Элизы в облегающих джинсах. Такие полные, что между ними можно было потеряться.

Волна удовольствия проходит дугой по члену, поднимаясь по животу вверх.

Черт возьми, господи. Я не могу так думать о своей бывшей жене. Потому что она убьет меня.

Но трудно удержаться от ностальгии. Мы были без ума друг от друга. Вскоре я вспоминаю один из наших пикников, на котором она была в сарафане, а под ним только кружевные трусики. Я обводил рисунок кружев пальцами, пока они не стали влажным, а она кормила меня виноградом и оттягивала вырез сарафана вниз. Ее мягкие груди грелиись в солнечных лучах, я облизывал ее соски, пока те не покраснели, то, как они двигались возле моего лица, когда она оседлала меня прямо на траве.

Мысли о ней заставляют чувствовать себя на грани чего-то слишком большого, с чем я не могу справиться, будто я никогда раньше не испытывал оргазм. Нет. Не такой.

Когда предэякулят начинает скапливаться у головки, я прижимаю ладонь к яйцам и касаюсь незнакомой мне формы, округлой выпуклости у основания члена.

Твою мать. Узел. Мой узел.

Это означает, что я встретил свою пару.