Спой мне, девочка (СИ)

Глава 20

Ава стояла у окна, ее пальцы впились в деревянный подоконник так, что суставы побелели от напряжения. Холод ночного стекла просачивался сквозь тонкую ткань ее футболки, но она не отходила, не могла оторвать взгляда от той фигуры в переулке.

Женщина с синими волосами стояла под фонарем, его желтый свет превращал ее локоны в ядовито-неоновые. Она не двигалась, не моргала — просто смотрела прямо на Аву, сквозь стекло, сквозь темноту, сквозь время. Ее глаза — слишком светлые, почти прозрачные — отражали лунный свет, как у хищника, замершего перед прыжком.

За спиной Авы хлопнула входная дверь — резко, громко, как выстрел. Джейк ушел. Снова. Не сказав ни слова после того странного звонка на чешском.

Она схватила телефон, набрала его номер дрожащими пальцами.

Гудок. Тишина в квартире стала еще громче.

Гудок. Где-то на улице завыла сирена.

Гудок. В переулке женщина медленно подняла руку — бледную, с темными пятнами татуировок на пальцах — и поманила к себе.

"Подойди."

Беззвучное приглашение, прочитанное по губам.

Ава резко дернула шторы, но на секунду ей показалось — сквозь плотную ткань все равно видны эти светящиеся глаза.

Она отступила от окна, наткнулась на рояль. Фальшивый аккорд прозвучал как крик.

Телефон выпал из рук. На экране — надпись:

"Вызов Джейку… 00:47"

Он не брал трубку. Ава подняла взгляд — в окне, между щелей в шторах, мелькнуло движение.

Она замерла, сердце колотилось так громко, что заглушало даже тиканье старинных часов в углу. Ава ждала. Жда, когда Джейк вернется.

Поздний вечер. Дождь.

Он стучит по крышам Праги ровно так же, как двадцать лет назад — монотонно, настойчиво, будто пытается что-то стереть, смыть. Ава стоит у окна, прижав ладонь к холодному стеклу. За ним — размытые огни города, дрожащие в лужах на мостовой.

Три стука в дверь.

Не телефонный звонок, не сообщение. Настоящие, плотские три удара костяшками по дереву.

— Открой.

Голос Джейка, но другой — глухой, будто прошедший сквозь толщу лет.

Ава медленно отодвигает засов.

Он стоит на пороге — мокрый, настоящий. Капли воды стекают с его ресниц, с подбородка, с пальцев, сжимающих потрепанный конверт.

— Я нашел, — говорит он просто.

И протягивает ей фотографию.

Черно-белая. Сцена. Микрофон. Женщина.

Глаза.

Те самые глаза.

— Это…

— Твоя мать, — Джейк вытирает ладонью лицо. — Она пела здесь, в этом городе. Перед тем как исчезнуть.

Ава чувствует, как пол уходит из-под ног. Не потому, что это шок. Не потому, что не верит. А потому, что узнает.

Этот взгляд. Этот наклон головы. Этот жест руки на микрофоне.

— Почему ты молчал?

Джейк смотрит в окно, где дождь продолжает свой бесконечный рассказ.

— Боялся, что ты станешь искать. А они… они до сих пор помнят.

Он не называет имен. Не надо. Тень за окном — не обязательно человек. Тишина за стеной — не обязательно пустота. Ава поднимает фотографию к свету.

— Где это было?

Джейк молча берет ее руку.

— Пойдем.

Не "бежим". Не "спасаемся". Просто — пойдем. Потому что некоторые дороги надо пройти медленно. Шаг за шагом. Капля за каплей. Правда за правдой. Дождь за окном стихает.

Но только для того, чтобы начаться снова.

Старый дом на Градчанской площади стоял особняком — серый, обветшалый, с трещинами на фасаде, похожими на морщины. Джейк остановился у черного входа, его пальцы сжали ключ с причудливой гравировкой: 42.7.

— Здесь? — Ава не узнала собственный голос.

Он кивнул, вставил ключ в скрипучую дверь.

— Она исчезла не случайно. Ее спрятали.

— Но почему? — Ава была в растерянности.

— Анна, твоя мама, слишком много узнала о "Гнезде" — системе, где талантливых певиц использовали как живые носители музыкальных кодов.

Лестница скрипела под ногами. Третий этаж. Дверь с глазком, покрытым пылью.

Джейк постучал особым ритмом: три коротких, два длинных.

Тишина.

Потом — шарканье шагов.

Дверь приоткрылась на цепочку.

— Опоздал на два года, — женский голос, хриплый от неиспользования.

Ава увидела сначала руку — худую, с выступающими венами, с теми же длинными пальцами, что и у нее.

Потом — лицо.

Ее собственные глаза смотрели на нее из глубины коридора.

— Мама?..

Женщина замерла. Ее губы дрогнули.

— Ты… выросла.

Анна не верит, что это реальность — она трогает лицо Авы, как слепая.

Ава обняла мать осторожно, как будто та могла рассыпаться от слишком сильного прикосновения. Анна дрожала в ее объятиях — хрупкая, почти невесомая, будто годы заточения вымыли из нее все, кроме самой сути. Ее кости проступали сквозь тонкую ткань домашнего платья, а дыхание было поверхностным, как у птицы, слишком долго пробывшей в клетке.

— Я больше не спою ни одной ноты, — прошептала Анна, и ее голос, когда-то сильный и чистый, теперь звучал как шелест сухих листьев.

Ава взяла ее руки — холодные, с тонкими синеватыми венами под прозрачной кожей — и прижала к своей груди, где сердце билось так громко, что, казалось, его слышно даже в тишине комнаты.

— Но я спою за нас обеих, — ответила Ава, чувствуя, как слезы катятся по ее щекам, но не отпуская рук матери.

Анна улыбнулась — слабо, едва заметно. Ее губы потрескались, а в уголках глаз залегли тени, глубже, чем просто морщины.

— Ты так похожа на меня… до всего этого, — прошептала она, касаясь дрожащими пальцами лица дочери.

Но тут ее тело вдруг содрогнулось. Анна закрыла глаза, побледнев еще больше, и ее колени подкосились.

— Мама!

Джейк, стоявший чуть поодаль, шагнул вперед, но Ава уже подхватила мать, не давая ей упасть. Анна была легкой, как пустое пальто, и когда Ава усадила ее на диван, та откинулась на подушки, слабо махнув рукой.

— Ничего… просто устала, — прошептала она, но ее веки уже тяжелели.

Ава накрыла ее пледом, заметив, как тонко запястье матери, как резко выступили ключицы. Анна дышала медленно, с трудом, будто даже этот простой акт требовал усилий.

— Она нездорова, — тихо сказал Джейк, опускаясь на колени рядом с диваном. — Те годы в заточении… они забрали у нее больше, чем просто голос.

Ава провела пальцами по материному виску, отодвинув прядь седых волос. Анна уже засыпала — или теряла сознание, Ава не была уверена.

За окном занимался рассвет, окрашивая комнату в бледно-розовые тона. Где-то вдалеке, может быть, с набережной, донеслись звуки скрипки — чья-то утренняя репетиция, легкая, невесомая.

Ава сжала руку матери, чувствуя под пальцами слабый, но упрямый пульс.

— Я останусь с тобой, — прошептала она. — На этот раз — я не уйду.

И пока город просыпался, а скрипка играла где-то вдали, Ава сидела рядом, охраняя хрупкий сон женщины, которая когда-то пела так, что заставляла плакать целые залы.

Теперь их роли поменялись.

И Ава знала — ее очередь петь.