Светлая полоска Тьмы

Глава 49. Ольга

Весной, в самый разгар цветения садов, Владислав привез в имение госпожу Ольгу. Высокая блондинка с осанкой царицы и утонченными чертами лица держалась холодно и отстраненно, как истинная аристократка. Челядь посчитала ее невестой пана. По замку пошли разговоры о скорой свадьбе.

Ольга не говорила по-польски и не стремилась учить наш язык. С прислугой она общалась жестами, а отчитывала за провинности по-русски. Она была строга и придирчива. Служанки шептались о скверном нраве будущей госпожи, но господ не выбирают.

Через месяц ее стала одолевать тошнота, явный признак беременности, но Владислав даже не заикался о венчании. Челядь стала чесать языками, что никакая она не невеста, а полюбовница, носящая под сердцем панского бастарда. Служанки теперь пропускали ее придирки мимо ушей, слушались неохотно, на зов не торопились. Кухонные сплетни цвели как сады по весне. Ольгу рядили то в актриски, то в куртизанки. Лишь мне было ведомо, что она ведьма и наложница пана.

Ольга отдалилась от всех. Она практически не покидала своих покоев, лишь иногда гуляла по саду в гордом одиночестве. Она вела дневник. Каждый день исписывала по нескольку страниц в книжице, которую привезла с собой. Как-то раз, когда она ушла на прогулку, я заглянул в ее записи. Она писала по-русски, а кириллицы я тогда не знал. На книжицу было наложено заклятие, сказавшее ей, что я брал ее дневник. Она явилась ко мне, полная негодования.

— Зачем ты брал мою вещь? — спросила она на латыни. Со мной она говорила на этом языке, поскольку мы оба его знали.

— Заглянул, — я пожал плечами. — Не серчай, я все равно ничего не понял. Русскому не обучен. О чем ты там пишешь?

— Это не твое дело.

— Не мое.

Ольга повернулась, чтобы уйти, но в дверях остановилась.

— Ты ученый человек, Зигмунд, — она повернулась ко мне.

— Хочу им стать.

— А хочешь, я научу тебя кириллице и русскому?

— Никакое знание лишним не бывает.

Так Ольга стала моей наставницей. Я проводил с ней все свободное время. Владислав был этому только рад. Он к ней очень трепетно относился. Даже портрет ее написал, который потом долго висел в его опочивальне.

— Спасибо, Зигмунд, что поддерживаешь ее, — сказал он мне. — Она здесь совсем одна, а я не могу уделять ей много времени.

К концу лета Ольга слегла. Если и поднималась с постели, то редко. Владислав выполнял каждый ее каприз, не отходил от нее ни на шаг. Беременность протекала тяжело, Ольгу беспрестанно тошнило. Ее организм принимал только сырое мясо, которое она запивала кровью Владислава, иначе оно отторгалось. Служанки, перепуганные ее состоянием, использовали любой предлог, чтобы не прислуживать ей. Тарквиновский их не неволил, все равно толку от них было мало. Мы взяли их обязанности на себя.

В редкие моменты хорошего самочувствия Ольга продолжала обучать меня кириллице. Заставляла читать вслух ее дневник, других книг на русском языке в доме не было. Еще я писал под диктовку. Худо-бедно, но у меня получалось.

В начале осени Владиславу нужно было срочно уехать. Он обещал вернуться через пару дней. Он улетел драконом, не стал брать с собой людей, не мог надолго оставить Ольгу. Она тогда чувствовала себя сносно. Я пообещал, что позабочусь о ней.

Ночью меня разбудила перепуганная служанка.

— Пан Зигмунд, с панной Ольгой беда, — она всхлипнула, готовая разреветься.

— Толком скажи, что происходит, — я натянул портки. — Не реви!

— Она кровью исходит.

Я испугался, что у Ольги выкидыш, хоть и знал, что такого быть не может.

— Где кровь? — я босой бежал к покоям Ольги. Служанка едва поспевала за мной, продолжая всхлипывать.

— Везде! Из глаз, из носа. Даже пот кровавый, — ее всхлипы перешли в истерику.

Я влетел в опочивальню Ольги. Она лежала на кровати в окровавленной рубашке. Служанка не врала. Белоснежная кожа сочилась кровью, из под век текли кровавые слезы.

— Беги за водой и чистым тряпьем, — приказал я служанке. Она вылетела из комнаты. Ольга застонала. Я прилег рядом с ней на кровать и обнял: — Держись, милая. Он скоро прилетит. Я позвал его.

— Я больше так не могу, Зиги, — простонала она по-русски, но я ее понял.

Ольгу снова скрутил приступ рвоты. Я подал ей таз, стоящий у кровати. Служанка принесла воду и чистые тряпицы. Я стал смывать кровь с лица Ольги.

— Зря стараешься, — прошептала она. Ее снова скрутило. Сквозь окровавленную сорочку я увидел, как что-то шевельнулось в ее животе. Она застонала: — Опять. Он голоден, а я не могу ему ничего дать.

— Ты сегодня ела?

— Все, что ела, там, — она скосила глаза на таз с кровавой жижей. — Без его крови еда в меня не лезет.

Служанка забилась в угол и дрожала, прикрыв рот ладонью. Она не понимала ни слова из нашего разговора, но догадывалась, что дело нечисто. С ней нужно будет потолковать, чтоб не плескала языком, но потом.

— Неси свиную печень, — приказал я ей. — И крови свиной принеси. Если нету, буди резчика, пусть свинью зарежет.

Служанка убежала, исполнять мой приказ. Она явно испытала облегчение, что ей позволили отсюда уйти.

— Что ты ей сказал? — спросила Ольга.

— Велел принести тебе поесть.

— Зачем? Только зря терзать себя.

— Ты ела мясо. Я велел принести свиную печень. Может, ее твое нутро примет.

— Не поможет, — она покачала головой и бессильно откинулась на подушки.

Ребенок снова толкнул ее, и она застонала. Я положил руку на ее живот, стал гладить, напевая детскую песенку, которую пела мне Руженка на ночь. Ребенок в ее чреве успокоился.

Она вымученно и благодарно улыбнулась мне:

— Что ты ему спел?

— Детская считалочка. Ее ритм меня всегда успокаивал. Сестра пела мне ее на ночь в детстве, когда я не мог уснуть.

— Дети хорошо спят. Почему тебя мучила бессонница?

— Тело болело после отцовских вожжей. Я рос озорником.

Служанка принесла печень и кровь. Она поставила свою ношу на стол:

— Свинью вчерась резали для панны. Она изволила парного мяса на вечерней трапезе откушать.

— Ступай, — я отослал служанку.

Нарезав печень, я подал ее Ольге. Она съела кусочек. Подождала какое-то время, прислушиваясь к себе. Съела еще. Ее снова стошнило.

— Видишь, — простонала она. — Это бесполезно.

— Выпей крови, — я протянул ей чарку со свиной кровью.

— Зачем ты меня мучаешь, Зигмунд? — она посмотрела на меня окровавленными глазами.

— И в мыслях не было, — я сел подле нее. — Что если ты моей крови выпьешь? Вдруг поможет. Я, как ни как, его фамильяр.

— Я уже на что угодно согласна.

Я вылил содержимое чарки в таз, надрезал запястье и наполнил ее своей кровью:

— Пей!

Она выпила. Прошел час, Ольгу больше не тошнило. Я заставил ее доесть остатки печени и снова наполнил чарку своей кровью.

— Спасибо, Зигмунд. Не знаю, как справилась бы без тебя.

Под утро она уснула, а я пошел на кухню подкрепиться, дабы восстановить потраченную кровь. Владислав вернулся в тот же день.

— Настало время для особой диеты, — сказал он мне, призвав в свои покои. — В этом я могу положиться только на тебя.

— Какой диеты?

— Моему сыну нужна Сила, и не только моей крови. Этого мало.

— Что потребно?

— Человеческое мясо. Свинину ее организм больше не примет.

— Кого я должен пустить под нож?

— Лихих людей на тракте хватает.

Я стал отлавливать разбойников и наемников. Убивал, расчленял, привозил мясо в поместье. Прошла осень, наступила зима.

Через пару недель после сочельника меня разбудил мысленный зов Владислава. Я побежал в покои Ольги. Она была мертва. Последнюю неделю она беспробудно спала. Пан говорил, что она уже не проснется. Бледное до синевы, истощенное тело лежало на кровати. Некогда яркие, а теперь потухшие глаза болотного цвета безжизненно уставились в балдахин. Владислав разорвал на ней рубашку. Огромный, покрытый синяками живот ходил ходуном. Ребенок рвался наружу. Зрелище было настолько жутким, что потрясло даже меня. Владислав вспорол ее утробу когтем и вытащил бледное тельце младенца. Пуповину он просто срезал, отбросив ее вместе с последом на простыню.

— Держи, — он протянул мне ребенка. — Искупай и запеленай Ольгера, а я займусь Ольгой. Нужно подготовить ее тело к сожжению.

Я вышел из оцепенения и взял мальчика. Он не кричал, не дергал ручками и ножками, как другие новорожденные. Его тело было горячим. Материнская кровь медленно впитывалась в бледную кожу. Рана на месте пуповины уже затянулась. От нее даже следа не осталось. Ребенок без пупа — это было крайне странно, не по-людски. Ольгер распахнул глаза болотного цвета и посмотрел на меня абсолютно осмысленным взглядом своей матери. Потом улыбнулся, будто признал меня.

↑