Свидание с умыслом

Глава первая

Все дело в правде. Я уверена, что любая трагедия начинается со лжи. И чем больше лжи, тем глубже трагедия. Нельзя не думать об этом в моем доме, в котором еще не закончен ремонт, а повсюду уже громоздятся коробки с упакованными вещами. Я снова отправляюсь в путь. Только год пробыла я в этом городе, но и года хватило, чтобы ложь едва не разрушила мою жизнь.

Моя специальность, семейное право, приучила меня к преувеличениям. Я всегда ожидаю пристрастных и недостоверных свидетельств. Когда клиенты добиваются изменений в опекунских делах или требуют ограничить свидания отца и ребенка, они не хотят признаться, что в основе их действий лежит ревность к новой супруге их бывшего мужа. И я не припомню случая, чтобы клиент прямо заявил, что ему тяжело с ребенком. Тогда приходится полагаться на интуицию.

Я часто выступала против лжи, особенно перед моим сыном Шеффи, который уже три года как мертв. Ему было одиннадцать, когда я потеряла его. Таким он и остался в моей памяти и в моих снах, но мне бы очень хотелось увидеть его четырнадцатилетним. Я сказала бы ему тогда: «Ты не можешь знать, сколь сильна ложь, какой бы малой она тебе ни казалась». И еще: «Не говорить всей правды означает лгать».

Когда я приехала в этот городок в Колорадо и занялась практикой, я прежде всего стала интересоваться, как возникает так называемая ложь в малом. Моей руководительницей была шестидесятилетняя адвокатесса Роберта Музетта, тридцать лет проработавшая в этом городе. Я должна была работать с ней и для нее, и я не была против, чтобы Роберта узнала кое-какие подробности моей личной жизни, но не желала, чтобы хоть кто-нибудь знал все. И я сразу сказала ей, что мой принцип: «никогда не выходить замуж, никогда не иметь детей».

Ее карие глаза спокойно глядели на меня поверх очков.

— Не иметь детей — это я еще понимаю, — сказала она. — Но почему же не выходить замуж?

— Я была замужем ровно год. Шеппард — моя девичья фамилия. Когда я сообщаю кому-нибудь, что развелась с мужем, меня непременно спрашивают, есть ли у меня дети. А мне так тяжело каждый раз отвечать, что мой сын умер… Вы очень добры, если подумали об этом. Ведь никто не знает, что спрашивать дальше. Никто.

— Как он умер? — спросила Роберта.

— О, это мне рассказали.

Роберту никогда ничто не могло смутить. А ведь я становлюсь очень резкой, когда речь заходит об этом.

— Он катался на велосипеде, и на перекрестке его сбил грузовик. Свидетели показали, что Шеффи выехал на красный свет. Он умер на месте. Ему было одиннадцать лет.

— Я глубоко сочувствую вашей утрате.

— Спасибо, Роберта. Я могу говорить об этом. Мне тяжело обсуждать это со всяким встречным и поперечным. Я и сюда приехала, чтобы переменить обстановку и образ жизни. Когда мать-одиночка теряет единственного ребенка, вокруг нее образуется пустыня. Ужас передается и тем, кто живет и работает рядом с потерпевшей. Нередко они ведут себя еще более странно, чем она сама. Я не могла этого вынести.

— Да, конечно, — согласилась Роберта. Однако, не узнав подробностей, она едва ли поняла, что я имею в виду.

Все решилось в тот вечер, когда моя ближайшая подруга Челси буквально вломилась ко мне в дом. Была суббота и я заперлась у себя, не отвечая на телефонные звонки. Мне хотелось побыть одной и я не пошла на свидание, потому что стала избегать того человека, который мне его назначил. Неделя в суде выдалась очень тяжелой, накануне вечером я выпила лишнего, и сильная головная боль не располагала к общению. Чтобы не впасть в искушение, я отключила даже автоответчик. Зато проигрыватель трудился в полную силу, и я могла слушать музыку, сидя в ванне. Когда позвонили в дверь, я не услышала. Я думала о том, что хорошо бы заняться садом, написать книгу… И представьте себе мое изумление, когда прямо в ванной появился молодой полицейский в сопровождении моей подруги!

Я не сержусь на Челси. Она заботилась обо мне как никто. Судите сами: утомленная и раздраженная, я отключила автоответчик. Моя машина стоит в гараже. Проигрыватель гремит во всю мощь. Разве неясно, что я повесилась или отравилась?.. Но пора было переменить тему. Мне надоело это сочувствие.

— Я не хочу, чтобы вы ради меня лгали, — сказала я Роберте. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом или не будем отвечать на вопросы.

— Лучше расскажите еще кому-нибудь то, что рассказали мне. Я не люблю копаться в личной жизни друзей и сослуживцев.

В душе я отчасти была ей благодарна за это признание. Говорить о смерти сына мучительно, но ведь его жизнь всегда была самой большой моей радостью! Вычеркивая его из памяти, я обкрадывала только себя. Он жил во мне и изгонять его оттуда означало лгать самой себе, пусть даже эта ложь и избавила бы меня от мучительной ностальгии. Тем не менее, в душе я отчасти противилась и тому, чтобы сразу выложить слишком много.

Рассказывая о случившемся со мной здесь, в Коульмене, я ищу ответа только на один вопрос. Мне нужно объяснить, каким образом женщина, весьма чувствительная ко лжи и встречавшая в своей жизни достаточное число лжецов, могла так попасться. Попасться чуть ли не в объятия самой смерти. Здравый смысл окончательно изменил мне. Моя ясная голова, уверенная рука, здоровые инстинкты были бессильны перед лавиной лжи, сметавшей все на своем пути. И порой я не могла отличить реального от потустороннего.

Я начну рассказ с того дня, когда я точно так же сидела в этой комнате, на этом белом диване, уперевшись коленями в подбородок, и обеими руками сжимала кофейную чашку. Книжных полок тогда еще не было на своих местах, и стены еще не перекрасили. Повсюду громоздились нераспакованные вещи, а у меня не было сил заняться ими. Не знаю, чем объяснялось мое подавленное состояние. Ведь я так резко изменила течение своей жизни и во все время сборов, когда я готовилась покинуть Лос-Анджелес, я впервые за несколько лет была приятно возбуждена и смотрела в будущее без боязни.

В Коульмене мне приходилось бывать и раньше. Этот старый, сонный городок расположен в уютной долине к юго-западу от Денвера. Когда-то здесь велись обширные горные работы и лесозаготовки, но теперь они сильно сокращены и носят исключительно сезонный характер. Ныне это край кемпингов, охотничьих угодий, небольших ферм и лыжного туризма. Коульмен — один из немногих городков в долине Влажных Гор. Больших автомобильных дорог здесь нет. В городке имеется ресторан и бар под затейливым названием «Серебряные ключи». Чистенькая гостиница, которой добрых сто двадцать лет, извилистые улицы, круто уходящие вверх, и туристские тропки.

Город зажил новой жизнью благодаря молодым предпринимателям, родившимся во время «детского бума». Они приехали сюда, чтобы открыть свое дело и спокойно им заниматься. Нигде вам так дешево не обойдется поставить коронки, и вы можете выбрать любого из нескольких молодых дантистов, обосновавшихся в городе. Судя по рассказам, именно за последние 15 лет в Коульмене возникли небольшие мотели, наладилось производство лекарственных трав, образовалась сеть фермерских хозяйств и даже женский приют. Население приближается к тысяче человек, и еще добрая тысяча обитателей прилегающей сельской зоны тоже считает себя горожанами. Однако, превосходя размерами большинство населенных пунктов, разбросанных здесь и там по долине, Коульмен пока не получил официального статуса города. Ближайший крупный центр — Пуэбло, его население сорок тысяч жителей. До Денвера и Колорадо-Спрингс можно добраться за час-два езды. Километрах в пятидесяти, в главном городе округа Хендерсоне, расположен полицейский участок, больница и другие службы. Теперь в Коульмене имеется собственная пожарная часть, обслуживаемая вольнонаемными силами, собственная машина скорой помощи, сильная футбольная команда школьников и агентство по торговле недвижимостью. Добавлю, что особый колорит Коульмену придает забавное сочетание старого и нового.

Поскольку у меня уже был новомодный сельский домик в Южной Каролине, здесь я выбрала дом, которому было лет шестьдесят. Я решила жить по-другому и собиралась лично обновить этот старый дом.

И вот я сидела на диване, не способная ни на что. Вдруг мне пришло в голову, что, покинув Лос-Анджелес, я словно бросила сына. Он умер два года назад, но, когда я начинала думать о нем, то теряла всякую способность к действиям. Я не распаковывалась, не приводила себя в порядок, не могла поддерживать разговор. По совету Роберты я наняла некоего Тома Уола, довольно приятного, дружелюбного мужчину средних лет, чтобы он помог мне обустроиться. У него были темно-коричневые волосы и карие глаза, шишка на переносице, могучая грудь и мозолистые руки, как и подобает человеку, занятому тяжелым физическим трудом. Он не был очень высок — чуть больше ста семидесяти пяти сантиметров, но широк в плечах.

Он измерял стену, чтобы затем навесить полки, и немного говорил о том, как непохожи эти старые дома друг на друга: в каждом приходится все рассчитывать заново. А у меня, наверное, вид был весьма сонный.

Я сидела на своем любимом диване и думала, что нужно было продать его вместе с другими вещами. Я два года копила на него деньги. Я положила на него покрывало, чтобы Шеффи не попортил его идеальную белизну. И теперь я перебирала в памяти все вечера, когда Шеффи засыпал на нем и мне приходилось относить ребенка в спальню или поддерживать его, если он мог доползти сам. Черт побери, это как-то само собой во мне возникало. Вовсе необязательно, чтобы его фотография или любимая игрушка попадались мне на глаза. Просто я совершенно не могла жить без своего ребенка. Конечно, бывали дни, когда я чувствовала себя неплохо. Но потом я опять понимала, что мне не выкарабкаться.

Прибавьте к этому мой обычный нездоровый вид. Еще когда Шеффи был жив, моих друзей раздражало, что после нервного срыва я только худею, а налегать на еду, чтобы скорее восстановить силы, не желаю. Стоит мне немного всплакнуть, и вся кожа на моем бледном, анемичном лице идет красными пятнами — кажется, что я рыдала целую неделю. Самой малости достаточно, чтобы глаза у меня распухли и начался нервный насморк. Ларингит пристает ко мне постоянно. Поселившись в Куольмене тридцати семи лет, я пристрастилась к краске для волос, высветлившей мои и без того светлые волосы. Я, должно быть, показалась Тому большой чудачкой, когда он увидел меня в старом и мятом платье с чашкой кофе в руках, рассеянную и угрюмую.

— Скажите, мисс Шеппард, кто красил эту стену? — спросил Том.

— Я красила, кто же еще? — Я тогда думала, что покрасить стену может всякий, но получилось, конечно, ужасно: сплошные пятна и полосы. Больше всего напоминало окно, которое пытались помыть влажной тряпкой и только размазали грязь.

— Пожалуй, нужно пройтись по ней еще раз. Вам не кажется?

Я ничего не ответила и отвернулась от этой стены. На редкость глупый вопрос.

— Я бы мог это сделать, — предложил он.

— Нет, спасибо. Давайте лучше займемся полками.

— Я не возьму с вас денег.

Это меня всегда настораживает. Я очень подозрительно отношусь к безвозмездным услугам.

— Почему? — спросила я.

— Ну, собственно, краска и грунтовка будут ваши. Вам только придется выбрать, какие именно, и я вам все сделаю.

— Но почему?

— А почему бы и нет? Время у меня есть, а вам одной не справиться. Роберта сказала, что вы собираетесь делать большой ремонт в доме…

Я не терплю недомолвок и всегда иду напрямик:

— Значит, вы покрасите мне стену, а я вызову вас, когда дойдет очередь до кухни и ванной?

Том продолжал заносить результаты измерений в блокнот. Закончив, он посмотрел мне в глаза и улыбнулся:

— Мне все равно, Джеки, вызовите вы меня или нет. Заказов у меня достаточно. Я просто хочу вам помочь.

— А я просто хочу понять, почему, — отрезала я. Мне вдруг стало тяжело говорить. Я как будто приказывала ему: «Не допускай, чтобы я понравилась тебе. Я никому не хочу нравиться». Но дело было в другом. Я знала, что все имеет причину.

— Вам обязательно придется кого-нибудь вызывать. Но вам, кажется, не по силам с этим возиться. И вы волнуетесь. С другой стороны, и вы, и я дружны с Робертой. В нашем городе люди всегда помогают друг другу, хотя вы, очевидно, к этому не привыкли. Вы, кстати, откуда приехали?

— Из Лос-Анджелеса.

— Тогда все понятно.

— Что понятно?

— В Лос-Анджелесе другие обычаи. Я сам прожил там несколько лет. Там ничего не делают просто так: во всем должна быть выгода. А здесь это отнюдь необязательно.

— Чем вы там занимались? — спросила я быстро, и он так же быстро, без малейшей задержки или недовольства, ответил, все еще стоя спиной ко мне:

— Канцелярской работой. Но она никогда мне не нравилась. Родом я со среднего Запада, детство мое прошло в пригороде Чикаго… После нескольких лет в Лос-Анджелесе я стал искать место поспокойнее, подальше от выхлопных газов. Я жил на севере Калифорнии, в Орегоне, Вашингтоне — пока не полюбил Колорадо. На лыжах я не катаюсь, мне по душе дальние походы, рыбная ловля — особенно летом. Я прикупил небольшой участок, построил дом и, не загадывая вперед, обосновался здесь.

Все это он говорил, не прекращая измерять и записывать.

— Здесь, возле камина, мы тоже повесим полки, — продолжал он, показав мне, где именно. — И, думаю, надо заменить эту старую облицовку из мореного дуба. Я сделаю ее из светлой сосны — под стать полкам. Сперва я набросаю план, как это все мне представляется. Потом уже материалы и смета.

— Чем вы занимались в Лос-Анджелесе? — повторила я с непреклонностью истинной слуги закона.

— Я не был плотником — это уж точно. В Лос-Анджелесе все делается на конвейере. Я работал на государство в департаменте общественных учреждений. Профессиональным плотником я стал случайно. Когда я обосновался в Коульмене и принялся за строительство своего дома, мне пришлось иметь дело с людьми, которые снабжали меня материалами, и как-то само собой получилось, что мне стали платить, если я помогал кому-то в строительстве…

— Общественные учреждения, — повторила я. — А я занимаюсь семейным правом.

— Неужели? — сказал он и рассмеялся. — Так вы адвокат?

— Да.

Он опять засмеялся:

— Никуда не деться…

— Не понимаю вас.

— Да нет, ничего. Я сам виноват. Роберта сказала, что вы будете работать в ее конторе, и я вообразил, что вы секретарша. Простите мне мою мужскую самоуверенность. Хотя Роберта и прожила здесь тридцать лет, многие из нас никогда не прибегают к услугам женщин-адвокатов, женщин-врачей и так далее. — Он убрал карандаш в карман клетчатой фланелевой рубашки и попрощался со мной:

— Всего доброго, мисс Шеппард.

Если плотник хорошо знает свое дело, я легко прощу ему предрассудки, свойственные его полу. И мне нравятся люди, которые хотят быть лучше, чем они есть.

— Через пару дней план будет готов, — сказал Том, когда я провожала его до двери.

— Спасибо.

Целую неделю я о нем почти не вспоминала. Так, мелькнула пару раз мысль, что он славный малый — и все. Город действительно был наводнен приятными людьми. В конторе меня знакомила с ними Роберта, а в магазинах я сама наталкивалась на них. Даже незнакомые кивали друг другу на улице, а школьный сторож махал вам вслед. И почтальон всегда был готов поболтать с кем угодно.

Свою первую неделю в Коульмене я провела в упорной борьбе с неведомым противником. Я старалась вести себя так, словно мысли о Шеффи вовсе меня не беспокоят. Ведь от одного взгляда на диван я могла разрыдаться. И, кроме того, проклятая стена напоминала мне о споре, который возник между нами, когда он раскрасил обои. Он был таким послушным и аккуратным ребенком и никогда ничего подобного не делал. Да, обои — мне не забыть этого.

«Ты знаешь, сколько стоят эти обои? Знаешь, как я экономила, чтобы купить их?» — «Я не подумал об этом». — «Нет, ты подумал. Ты должен был подумать, раз ты сделал это…»

Тогда он получил изрядную взбучку, а надо сказать, что наказывала я его крайне редко. Плача, я отодрала испорченную полоску и заменила ее. Кое-как я возместила потерянное, но потрясение осталось. В те дни я только что окончила юридическую школу, алиментов не получала, а когда позволяешь себе мало даже скромных радостей, каждая ценится на вес золота.

Мне трудно припомнить, каким образом я вышла за своего бывшего мужа, Майка. Теперь я не попалась бы на то, что привлекло меня в нем в те годы: он был смел, самонадеян и сексуален. Когда мы встретились, я только что окончила колледж, а он учился на втором курсе после четырехлетней службы в авиации. Оглядываясь назад, я согласилась бы, что пару свиданий с ним, пожалуй, и можно было бы выдержать, но на роль мужа этот нечуткий, неуемный и озабоченный только своими проблемами человек решительно не годился. Ему предстояло много учиться. Я работала секретаршей в юридической конторе и, конечно, мечтала о большем. Моего жалованья не хватало на содержание семьи, и Майку приходилось подрабатывать после учебы.

Его полное имя было Майкл Александр, и я подозреваю, что уже в первые три месяца нашей совместной жизни он стал тайком от меня погуливать. Тогда я, конечно, этого не знала. Ближе к первой годовщине я начала подозревать, что он развлекается и пьянствует на стороне. Спорили мы с ним буквально обо всем, начиная от освещения и температуры в комнате и кончая оценкой телепрограмм и общих знакомых. На третий или четвертый месяц я стала обедать со своими друзьями, а он — играть в покер и ходить на спортивные соревнования со своими. Только однажды мы обсудили проблему и пришли к единому выводу: развода не избежать.

Помню, что произошло это в субботу. Я прибиралась в квартире, а он выполнял какое-то задание и одновременно смотрел футбол. «Хорошенькие занятия — ничего не скажешь», — бросила я ему, а он уставился на меня и с минуту не отводил взгляда. Потом встал и выключил телевизор. Впервые за год супружеской жизни. И сказал: «Джек, ты права, это не занятия». — Только он называл меня Джеком. — «Наверное, лучше побыстрее покончить с этим, чем спорить о том, кто из нас прав».

И мы покончили. В разводе мы показали себя куда более организованными супругами, чем были в браке. Наконец-то мы могли действовать сообща. Я вполне справилась бы с арендной платой, страховкой и коммунальными платежами за наш домик до конца года без всяких алиментов. Майк решил переехать к приятелям. По правде говоря, я и не надеялась на алименты: разве по силам бедному студенту платить их? Расстались мы мирно и жалеть нам было не о чем. Кроме развода мы вместе не сделали ничего, что имело бы смысл.

Мне было двадцать три года. Теперь я вижу, как часто мне нравились люди, в которых я вовсе не была влюблена, и наоборот, я любила кого-то, но не могла понять, за что, собственно. Было время, я любила Майка, но мне ничего в нем не нравилось. Теперь же, хотя я и не люблю его, многое в нем меня даже восхищает…

Когда мы расстались, я вздохнула свободно. Затем не пришли месячные. Я ждала сколько полагается, но безуспешно. Беременность была случайным следствием одного из наших немногих соитий.

Первое время я боялась, что он потребует остановить бракоразводный процесс или будет настаивать на аборте. Я решила оставить ребенка и воспитать его, хотя и не была уверена, что поступаю правильно. Свои тогдашние доводы я припоминать не берусь. Наверное, я боялась, что второго такого случая не представится. Я редко встречалась с мужчинами и не ценила любовь и семейное счастье превыше всего. Как большинство единственных детей в семье, я любила независимость и уединение. Я убедилась, что не могу жить с Майклом Александром, но полагала, что уживусь с его ребенком.

В те дни Майк был законченным эгоистом и не возражал против того, чтобы я делала все, что мне угодно, если это не затрагивало его интересы. На следующий день после рождения Шеффи я позвонила ему из больницы и, несмотря на то, что мои родители устроили ему форменный разнос, он говорил со мной очень вежливо и благодарил за то, что я позволила ему взглянуть на сына. Майку хотелось время от времени навещать его, и я не была против. — «Я назову его Шеппард Майкл: Александр, — сказала я. — А себе верну девичью фамилию. Он будет Шеппард Александр, а я — Джеквелин Шеппард».

Он поблагодарил меня за то, что я дала сыну его фамилию. Насколько я помню, в тот первый год Майк приезжал: к нам дважды.

Когда Шеффи родился, мне было очень одиноко, но любовь к нему не позволяла много думать об этом. Кроме того, я старалась занять более прочное положение в обществе. Чтобы уменьшить расходы, я вернулась к родителям. Мама ухаживала за Шеффи, а я работала, не жалея сил. Через три года службы в фирме я получила право на стипендию и поступила в юридическую школу. Теперь я уже могла думать об адвокатской карьере.

Поначалу мне было очень трудно, хотя адвокаты, на которых я работала, рассказали мне об основных требованиях юридической школы. Они подбадривали меня и помогали дельными советами. Во время летних каникул они устраивали мне практику в суде, а когда я была зачислена в коллегию адвокатов, помогли сделать первые шаги. И вот я, новоиспеченный: веснушчатый адвокат, мать-одиночка с пятилетним ребенком на руках, снова поселилась отдельно, в маленьком домике, и принялась практиковать семейное право.

Я — поздний ребенок. Когда я родилась, моей матери было тридцать пять лет, а отцу и того больше. Я только год проработала в новом качестве, когда мама умерла от инфаркта. Ее смерть совершенно выбила меня из колеи. Ни братьев, ни сестер у меня не было, и отец здоровьем не отличался. Мы всегда думали, что он уйдет первым. И теперь мне пришлось за ним ухаживать. Если бы не Шеффи, я не вынесла бы этого груза, но ласковые ручки ребенка излечивают от любых недугов.

Тогда-то Майкл Александр снова вернулся в мою жизнь. Однако теперь в качестве идеального бывшего мужа. Он женился и его жена, Челси, несмотря: ни на что, стала моей лучшей подругой. Она в равной степени была нужна нам обоим. Майку она быстро подарила двух дочек и одновременно заставила его вплотную заняться сыном. И он щедро расходовал не только свое время, но и деньги.

Вначале Шеффи был очень скован и недоверчив, но вскоре они все выходные проводили вместе. Лишившись деда, Шеффи обрел отца, а я — свободное время. И этим я обязана Челси. Благодаря ей, между нами с Майком возникла крепкая дружба, которая все-таки была некоторым утешением, когда Шеффи умер. Майк говорил мне, что Челси прямо спросила его: «Почему ты, собственно, не платишь алиментов? Или таким образом ты собираешься продемонстрировать своим дочерям, что такое ответственность? И разве они не имеют права познакомиться с братом?»

Челси сумела сделать из Майка то, что не могла я. Она заставила этого веселого тупицу раскрыться. Она поощряла его фантазии, использовала его преданность, даже его фокусы. Изучив криминалистику, он стал полицейским. Воспитание дочерей: и: работа с женщинами — его напарницей была женщина — смягчили его резкий нрав. Я больше не могла бы влюбиться в него, но я стала его уважать. И уважаю поныне. Более того — я обязана ему жизнью. И пусть психоаналитики говорят, что переделать ближнего нельзя, я еще раз повторю, что Майк — дело рук Челси. Она вошла в его жизнь и сделала из него мужа и семьянина. Ну, и кроме того, с возрастом он научился ценить достоинства женщины, с которой жил — и ею оказалась Челси.

Таковы люди и обстоятельства, приведшие меня сюда. Мой отец, давно страдавший закупоркой артерий, окончил свои дни тяжелой душевной болезнью. Его поместили в частную лечебницу, и когда Шеффи погиб, он неспособен был понять, что произошло. Все же он был единственной ниточкой, привязывавшей меня к Лос-Анджелесу. Когда он умер, я решила, что настало время больших перемен. Конечно, такие потери возместить нечем, и боль не унять переездом с места на место, но все-таки друзья и привычная обстановка перестали напоминать мне о моих утратах.

В Коульмене я с удовольствием завела бы новых друзей. Но в этих маленьких городах, при, казалось бы, безграничной доброжелательности населения, никогда не знаешь, что скрывается под видимой любезностью. На первый взгляд, завести друзей ничего не стоит. В кафе, куда я раза три заходила перекусить по дороге, я познакомилась с несколькими мужчинами, завтракавшими там каждое утро. Я тоже стала постоянной посетительницей, но намеренно не спешила посвящать их в свои обстоятельства. Два фермера, телефонный мастер, служащий таможни, владелец скобяной лавки и Гарри Музетта, муж Роберты, — всегда поддразнивали меня за мой поздний приход. Обычно я появлялась в 8.30 утра, а они делали вид, что уже полдня отработали…

Именно там мне впервые встретился сорокапятилетний Билли Валенцуэлла, который в двадцать с небольшим лет перенес мозговую травму в результате автомобильной катастрофы. Когда он поправился, ему стали поручать мелкую работу по саду, уход за собаками и прочее. Добрый и застенчивый гигант ростом два метра и весом девяносто килограммов, он имел умственное развитие десятилетнего мальчика. В своем старом и побитом пикапе он разъезжал по городу вместе с любимой собакой Люси. Пока была жива его мать, они жили в домике на краю городка, а потом заботу о Билли взяли на себя местные власти.

В этом же кафе мы однажды утром столкнулись и с Томом Уолом. Он сидел за отдельным столиком и переговаривался с каким-то парнем из общей компании. Я приветствовала его как старого знакомого:

— Берегитесь, Том, с этими мошенниками легко угодить в беду.

— Нет ничего опаснее женщин-адвокатов, — парировал Гарри. — Можете мне поверить.

Кто-то заметил:

— Роберта подшивает дела на службе, а потом подшивает штаны Гарри.

— Я сам все подшиваю, — возразил Гарри. — Особенно платежные квитанции.

— А я сижу здесь просто так и жду вас, — сказал Том. — План готов, и перечень материалов я тоже составил.

— Прекрасно, — сказала я. Он протянул мне конверт, и я убрала его в сумочку.

— Сегодня у вас найдется время просмотреть бумаги? — спросил Том.

— Конечно, а потом я вам позвоню.

— Не знаю, где я буду днем. Даже если и дома, то пила или дрель все равно заглушат звонок… Лучше я сам позвоню вам.

Мне кажется, после этой встречи я и начала неотступно думать о Томе. И, наверное, не перестану думать о нем уже никогда.