Свидание с умыслом

Глава пятая

— Могу я поговорить с вами? — спросил Том.

— О чем? — ответила я сухо. Я укрываюсь за сухостью, когда не знаю, что мне делать и что говорить. Я не ожидала, что снова услышу его голос. Но мне было необходимо, чтобы он снял с меня тяжкий грех — недоверие к другу и слежку за ним. Я втайне надеялась, что зловещие обломки его прошлого никогда больше не появятся в поле зрения. Я не была готова к тому, что положение может ухудшиться.

— О моем совершенно неразумном поведении. Я сожалею обо всем, что произошло. Вы умная женщина, Джеки, а я просто осел.

— Ну, будет вам. Я могу считать ваши слова извинениями?

— По крайней мере, половиной. Я хотел бы вас увидеть.

Этого я не ожидала и сразу потеряла равновесие:

— Я думаю, нам ни к чему ссориться. Естественно, что вы не хотели ворошить прошлое, но я и не собираюсь распускать о вас сплетни, мне очень жаль, что мы с вами разговаривали в таком духе. Я ни в чем вас не упрекала и я специально не собирала о вас сведения, я не хотела вам чем-нибудь повредить. Это просто совпадение — ничего больше.

— Ну и отлично. Стало быть, нам обоим ничего не грозит.

— Конечно. Пусть этот звонок…

— Послушайте, Джеки, давайте не будем об этом. Серьезно, посмотрите вокруг себя — в Коульмене не так много свободных мужчин и женщин. Если не считать этого досадного случая несдержанности, у нас с вами все шло как нельзя лучше. Мы нравимся друг другу. Я сильно разволновался тогда, но вы же понимаете — было из-за чего. Вообще-то я редко выхожу из себя.

— Может, позавтракаем вместе, — предложила я.

— С удовольствием, но хорошо бы нам поговорить наедине. Я бы желал объясниться. И воспользоваться своим правом знать кое-что о вас.

— И что же вы предлагаете? — спросила я, с трудом удержавшись от того, чтобы, по своему обыкновению, не осадить подобное любопытство. Я не боялась говорить о прошлом — я просто не могла от него избавиться.

— Я бы хотел приготовить для вас обед. — Я молчала, и, видимо, для него это было тягостно. — Послушайте, вы можете предупредить Роберту или кого угодно, что отправляетесь ко мне. — Но я снова промолчала, не отказываясь и не соглашаясь на его предложение. — Это самое удобное, что можно придумать. Никто не помешает нашему разговору, к тому же я неплохо готовлю. Я как-то даже работал поваром в ресторанчике — месяца полтора это длилось… Конечно, я сильно испортил дело, ведь у нас все шло как нельзя лучше. Но ведь еще не все потеряно — мы просто не поняли друг друга.

Да, мы не поняли друг друга, хотя мне казалось, что между нами уже установились вполне определенные отношения, включающие хождение в кино, совместные трапезы, шутки и дух товарищества, а также случайные прикосновения. Вовсе не в последнюю очередь — прикосновения. Я все-таки оставалась здоровой женщиной, тело мое еще нельзя было сбрасывать со счета, хотя добрых полтора года после смерти моего сына оно казалось мне число анатомическим придатком мозга. Я медленно возвращалась к нормальной жизни, все еще томясь по Шеффи. Это не могло отойти от меня, но я продолжала жить, потому что у меня обнаружились и другие желания.

Будучи недоверчивой и осторожной, я ознакомилась с его историей и узнала, что он ни в каком преступлении не замешан.

— Я согласна, — ответила я. — В котором часу?

— Думаю, в семь, если не возражаете.

В семь так в семь. У меня еще оставалось время, чтобы заехать домой и принять ванну — это сделалось у меня непременным ритуалом с тех пор, как я стала делить контору с заядлым курильщиком. И в течение всего дня я обсуждала сама с собой, чего я, собственно, хочу. И я лгала самой себе, как только может лгать женщина, долгое время обходившаяся без мужчины. Я отнюдь не имею в виду физиологическую сторону — я совсем даже не помешана на сексе.

Я была готова вернуть то, без чего научилась обходиться. Мне хотелось, чтобы у меня снова был кто-то наподобие Брюса: друг и мужчина. Так хорошо, когда у тебя кто-то есть. Мне нужно было говорить с кем-то о делах, которые я вела, обсуждать планы на будущее — и нужны были физические отношения, основанные на глубокой привязанности, дающие покой и веру в себя.

Я достаточно освоилась в Коульмене, и кто виноват, что Том попался на моем пути?

Его причудливый и опрятный домик сразу очаровал меня. Я неравнодушна к мужчинам с женской прожилкой — сильным и обстоятельным, которые не обманывают ваших ожиданий. Его дом был изысканным созданием из дерева и шерсти. На столе были разложены розовато-лиловые салфетки, тарелки и обеденные приборы, а в центре стояла ваза с цветами. Воздух был наполнен ароматами мясных блюд. Приятная музыка ненавязчиво лилась из проигрывателя.

— Какой красивый дом, — не сдержалась я.

— Я хотел бы прожить в нем подольше, — ответил он. — Здесь есть все, что нужно одинокому мужчине. Большую часть мебели я изготовил сам.

Он заговорил о своем доме так, как художник говорил бы о своей картине. Сначала он построил одну большую комнату на гребне холма и жил в ней, продолжая работу. Эта же комната служила и кухней. Посреди комнаты была перегородка, которую он снес, когда появилась еще одна обширная комната. Теперь две комнаты были отделены друг от друга книжными полками шириной в полметра, так что книжные корешки были видны с обеих сторон. Там, где книг не было, можно было смотреть насквозь из одной комнаты в другую, что еще увеличивало глубину комнат. Потолки были высотой пять метров и с каждой стороны имелось треугольное окно. Солнце садилось, но в комнате было светло, как ранним утром.

Стена между комнатой и кухней была стеклянной и прямо перед ней стоял наш стол. Стеклянные двери вели на балкон, опоясывавший дом с трех сторон. Из кухни открывался прекрасный вид на долину, которую прорезывало старое железнодорожное полотно. Том сказал, что на рассвете там бродят олени и лоси.

— Когда вы устаете от мира и попадаете в такое место, — сказал он, — ваша душа обретает покой. Вы кричите во весь голос, надеясь, что Бог слышит вас. И он шепотом отвечает вам…

Мной овладело поэтическое настроение. И Том действительно мне нравился.

Кроме книжных шкафов в комнате была и другая самодельная мебель: рабочий стол с ящиками, софа и диванчик с шерстяными подушками сиреневого, бежевого, розового цветов. Коврики из разноцветной шерсти подчеркивали безупречную гладкость деревянного пола. Обстановку дополняли кое-какие, типичные для юго-запада, украшения — череп бизона, статуэтка индианки, плетеные корзиночки.

Просторная спальня была оборудована встроенными шкафами и примыкала к удобной ванной. Дом не подошел бы для большой семьи или группы отдыхающих, он не предназначался для перепродажи. Единственные двери, которые можно было закрыть, находились в ванной, но даже они не запирались.

Мастерскую он устроил прямо под кухней — потолком для нее служил балкон, укрепленный дополнительными опорами. Когда я выехала на лужайку перед домом, я заметила в стороне загон для скота и небольшой сарай размерами с гараж на пару машин. Том сказал, что лошадей он выводит пастись на всю ночь. Две собаки приветствовали меня своим лаем, он успокоил их:

— Лежать, Пат. Лежать, Санни. — Но они и так были настроены вполне миролюбиво.

Пока он готовил салат, я просмотрела книги. Я обнаружила труды по психологии, юриспруденции, общественным наукам, астрономии и несколько книг в твердых переплетах, принадлежавших ведущим современным беллетристам: Ладлему, Клавелю, Микенеру и Воуку. Но больше всего оказалось популярных книжек по психологии — как в мягких обложках, так и в переплетах. Книги были тщательно рассортированы в соответствии с тематикой и авторами — к библиотеке он относился столь же серьезно, как и ко всему домашнему хозяйству. Я взяла популярное социологическое исследование, которое, казалось, теперь находилось в центре внимания Тома, и, перелистывая страницы, спросила:

— Что вы готовите?

— Бефстроганов, — ответил он. — Какое вино будете пить: красное или белое?

— Наверное, красное…

— Что вы там читаете?

— Не знаю — что-то по психологии…

— Бросьте, Джеки, а то вам покажется, что вы сошли с ума.

Я рассмеялась:

— Почему?

— Потому что там вы непременно прочтете, что все люди немного того и пациент отличается от врача только степенью. Лучше идите посмотреть на закат.

Я с неохотой поставила книгу на место. Мой отец был преподавателем английской литературы и немного писателем. Он всегда придавал большое значение тому, в каком состоянии и где держит человек книги, был неравнодушен к тем, у кого их можно было найти во всех комнатах. Он научил меня узнавать, читает ли хозяин книги или только владеет ими и ставит на полку. Я не успела еще в этом разобраться, потому что Том позвал меня смотреть заход солнца.

И он оказался прав — это было захватывающее зрелище. Он протянул мне бокал вина и, взяв свой, встал рядом, чтобы полюбоваться вместе со мной.

— Теперь я понимаю, почему вы выбрали именно это место.

— Да, закаты здесь чудесные — и они всегда разные. Больше всего я люблю багровые — они потрясающи.

— А психологию вы все-таки не забываете. Вое эти книги, журналы…

— Да, конечно, ведь раньше я только этим и жил. Я был ею очарован. Теперь я не практикую, но очарование осталось.

— А почему вы не можете вернуться к ней снова? — не удержалась я.

Он добродушно усмехнулся и отвернулся от меня:

— Давайте обсудим это в другой раз, Джеки. Всему свое время: по окончании сегодняшнего вечера вы обязательно будете на этом настаивать. Но сначала — салат.

— Что такое должно произойти сегодня вечером, что я буду на этом настаивать?

Он открыл холодильник, вытащил оттуда две тарелки с зеленью и пригласил меня к столу. Я села, и он стал подавать мне еду.

— Всему свое время, — повторил он. — Прошлым вечером я был просто ослом. Я хотел кое-что объяснить вам.

— Послушайте, по-моему, мы уже все уладили…

— Нет, я знаю, что говорю. Я кое-что обдумал. Я собирался сказать вам это, но вы меня опередили. Если бы моя дочь осталась в живых и ей встретился кто-то вроде меня, я посоветовал бы ей поступать так, как поступили вы — добиваться фактов. В то время, когда Девэлиан угрожал мне, я настолько потерял самообладание, что допустил непростительные нарушения профессиональной этики и совершенно не принял во внимание опасность, грозившую семье. У меня была связь с пациенткой, находившейся в очень тяжелом состоянии. Ради нее я делал невероятное — доставал кокаин, брал денежные приношения от клиентов — короче, был невообразимым идиотом, — он глуповато улыбнулся. — Вконец запутавшимся идиотом, которого безумно любила одна женщина. Кокаинисты на редкость привязчивы.

Я подцепила вилкой немного салата и отправила в рот. Мне уже не раз приходилось без отвращения выслушивать исповеди клиентов, на разные лады рисовавших сексуальную несостоятельность своей жены. Я все-таки была достаточно опытным адвокатом.

— Я бессовестно брал деньги у родителей — они не знали о наркотиках, но, конечно, их беспокоило мое поведение, эти постоянные переходы эйфории в депрессию. Я клянчил деньги и у жены, убеждая ее, что контролирую ситуацию и со мной не будет того, что случается с обычными наркоманами. Я находил массу причин, извиняющих депрессию, и столько же объяснений для эйфории. Я лгал, ловчил, подводил других и только отцовские обязанности я исполнял успешно — приняв дозу, я был на верху блаженства. И ни разу не подумал, что мне угрожает опасность.

Он надолго замолчал и углубился в еду, временами отхлебывая из бокала.

— Моя профессиональная карьера задалась сразу — к двадцати пяти годам я закончил диссертацию и был автором дюжины статей. Меня считали одаренным психоаналитиком. Я никогда не ошибался — люди были для меня открытой книгой. Все шло безупречно, я отыскивал причину там, где другие отступали. Помню, один человек считался патологическим лжецом, а на самом деле был просто неспособен к какому-либо обучению. Он работал высокооплачиваемым техником в лаборатории, полной компьютеров, едва умея читать. Агрессивный, несущий чепуху, враждебно настроенный… — Он снова углубился в свою тарелку. Я слушала его с интересом. Кроме всего прочего, Том оказался и неплохим рассказчиком.

— Вам что-нибудь известно о том, что происходит с людьми, привыкшими к наркотикам? После смерти моей жены и дочери я прошел курс лечения, но друзьям так и не сказал всей правды — они думали, что я просто восстанавливал силы после стресса.

— Почему вы скрыли все от них?

— Из гордости. Ведь я в одну минуту потерял все — у меня не стало клиентов, у меня не стало семьи. Мой мозг работал только в направлении следующей дозы, и я полагал, что могу все. Я думал, что моя семья защищена, но это было не так.

— А что с алкоголем? — спросила я. Я почти ничего не знала о кокаинистах, но пара моих знакомых, излечившихся от алкоголизма, переключались на параллельный недуг — наркотики.

— Я пью редко. Алкоголь для меня совсем не то, что кокаин. Кокаин дает приток энергии, он располагает людей друг к другу. До тех пор, пока ситуация не выходит из-под вашего контроля, что в моем случае произошло довольно быстро. — Он покончил с салатом, собрал тарелки и стал подавать бефстроганов, лапшу и горошек. — Может быть, вы не понимаете, при чем тут вы?

Я покачала головой в том смысле, что я просто слушаю его рассказ.

— Мало сказать, что мне стыдно за то, как я тогда жил, — продолжал он. — Я все еще жду, что кто-нибудь явится и обвинит меня за тех людей, которые пострадали из-за меня. Я хотел, чтобы то, что случилось с моей семьей, которая была погублена по моей вине, больше не повторилось где бы то ни было, и я обратился к Роберте, чтобы она помогла мне предъявить иск правительству штата. Но увы! Я понял, что я только привлеку к себе ненужное внимание, но ничего не добьюсь, и отказался от этой затеи. К тому же меня самого могли обвинить в том, что я за деньги помещал в лечебницу совершенно здоровых людей, могли потребовать, чтобы я возвратил деньги — тысячи долларов… А что касается Девэлиана — тут я не ошибался. В тюрьме было достаточно людей, недовольных мной. Поэтому, получив предупреждение по телефону, я не стал ничего говорить жене. Я позвонил в полицию, но они никак на это не отреагировали. Но я сохранил запись, которая помогла мне самому избежать ответственности за их убийство.

Как видите, мне скрывать нечего, но ваше вмешательство было так неожиданно, что я потерял власть над собой. Я хотел защититься от непрошенного вторжения.

Джеки, я слишком хорошо отношусь к вам и мне трудно было бы и дальше держать вас в неведении. Вы правильно сделали, что заставили меня все рассказать. И я еще раз прошу прощения. Может быть, теперь вы понимаете, почему я тогда так вспылил. Кстати, уже десять лет я в рот не брал чего-нибудь крепче пива.

— И иногда немного бургундского, — вставила я.

— Да, конечно.

— А что было в Орегоне? — спросила я.

— В Орегоне? — повторил он смущенно, явно позабыв, что говорил мне, как жил там.

— Кажется, у вас была там кое-какая практика…

— Да-да, конечно, — начал он, поднимая вилку и задумчиво пережевывая пищу. — Беспокойная это была работа. Ведь от наркотиков не отвыкают в один день. И мое собственное состояние день за днем волновало меня куда больше, чем здоровье обращавшихся ко мне клиентов. Я был уверен, что не смогу без наркотиков.

— Вы говорили, что потеря семьи была главной причиной вашей депрессии.

— Да, говорил, но, конечно, дело было больше в кокаине, нежели в трагедии. В кокаине, чувстве вины, раскаяния… Поймите меня правильно — я был вне себя от горя. Но наркотики убивают чувствительность к чему-либо, кроме них, и я не мог долго предаваться отчаянию. Окончательно поправившись, я открыл для себя, что люблю горы, что мне нравится строительство. И в конце концов я сделал правильный выбор. Между семьдесят седьмым и восемьдесят шестым годами я попробовал себя во многих вещах. Некоторое время я даже поваром работал. Был рабочим в доках, мастерил рамы, разводил цыплят…

— Разводили цыплят? — изумилась я.

— Вас это удивляет. Я некоторое время просто скитался по белу свету, нигде не задерживаясь надолго. Кокаин втянул меня в историю на четверть миллиона долларов, и какое же это было облегчение — открыть, что мне нужно совсем немного денег. Знаете ли вы, как мало денег нужно для того, чтобы просто жить? У вас есть деньги?

— Нет, у меня нет денег — я пользуюсь пенсионным фондом, — ответила я, жуя его нежный, прекрасно приготовленный бефстроганов. — И заставлять Роберту платить — самая трудная статья моей деятельности.

— Да-да, — засмеялся он. — Роберта и Гарри полагают, что до тех пор, пока человек не свалится с ног, он не имеет права ни на какую пенсию.

— Совершенно верно. Хотя мне и заботиться-то не о ком — разве что о доме.

— У вас нет родственников?

— Родители мои умерли, братьев и сестер не было. Есть еще пара престарелых тетушек, с которыми мы практически не встречаемся. Конечно, остаются друзья — я не представляла, до какой степени они мне близки, пока не покинула их.

— Но вы это сделали. Зачем?

— Вы желаете воспользоваться своим правом на расспросы?

— Да, — ответил он, улыбнувшись. Затем, посмотрев мне в глаза — я увидела, что он носит контактные линзы — он посерьезнел и добавил: — Но вы можете не отвечать. Я не для того рассказал вам о себе, чтобы требовать этого и от вас.

— Но я хочу чтобы вы кое-что знали. Я вовсе не намерена с вами скрытничать, Том. За мной нет никаких трений с законом или наркотиками. В моей истории есть нечто, преклоняющее на жалость, а я не люблю, когда меня жалеют… Нет, вам я разрешаю — я просто не люблю привлекать к этому внимание: все очень обыденно и глупо-сентиментально. Я была замужем ровно год. Мне попался проходимец, каких мало, хотя теперь он стал другим человеком. Мой единственный сын родился за месяц до окончания бракоразводного процесса. Я жила только ради сына — ради него тянула юридическую школу, много работала, без конца экономила. Когда ему было одиннадцать лет, он погиб — его сбила машина. Он катался на велосипеде и выехал на красный свет. — Я помолчала. Аппетит мой пропал — я знала, что так оно и будет. Я тяжело вздохнула и продолжала: — Думаю, вы первый человек, который сможет понять, до какой степени была я опустошена и одинока. Мои друзья разделились на две категории — одних я не замечала, другие меня угнетали. Я приехала сюда, потому что нуждалась в чем-то третьем. Я не могла оставаться в своем прежнем доме и нужно же было как-то избавляться от тягостной опеки со стороны сочувствующих друзей.

Я отставила тарелку. В глазах Тома я прочла понимание и расположение.

— Теперь вы все знаете и видите: я не могу есть, а вы не знаете, что сказать на все это. И где-то рядом, может быть, бродит убийца, а мы уплетаем бефстроганов и зализываем наши раны.

— Убийца? Где-то рядом?

— Ну, я имею в виду ту историю с женщиной, с Портер…

— Я думал, это произошло не здесь.

— Она жила в Коульмене — кто-то у нее был…

— А это не шутка? Что говорит Бодж?

— У Боджа нет никаких данных — одни предположения. — Я уж не стала говорить, что он мог вынести их из салона красоты.

— Готов спорить, во всем виноват ее муж, — сказал Том, продолжая есть. — Я не знаю, кого здесь можно подозревать в убийстве. — Он еще пожевал. — Хотя я против него ничего не имею.

— Это вообще первое, что приходит в голову, — согласилась я.

— Джеки, очень хорошо, что вы рассказали мне про сына. Теперь я понимаю, чем вы были недовольны, когда мы встретились в первый раз. Когда я пришел сделать измерения для полок.

— Да, я надеялась, что мне не придется рассказывать об этом.

— Конечно, перед посторонними нечего распахивать душу нараспашку, но, сближаясь, без этого не обойтись. Ваша потеря ужасна.

Мы помолчали, но я чувствовала, что внутри у меня все горит. Это должно было произойти — я не могла просто так рассказывать о своей трагедии.

— Хорошо, что вы доверились мне, — продолжал Том. — Я постараюсь поддержать вас — насколько это вообще в моих силах. Мы умалчиваем о прошлом, думая, что это необходимо, но, поступая так в интересах будущего, мы зачеркиваем какую-то часть нашей личности. Несмотря на успешную деятельность в качестве адвоката, главным для вас было то, что вы — мать Шеффи. Потеряв сына, вы потеряли и то, что придавало смысл вашей жизни.

Меня поразила его проницательность. Мне так недоставало трезвости его оценки. Он был добр и деловит в своей поддержке, его расположение ко мне и его терапия были столь непохожи на неуклюжие попытки моего мужа, к которым я так привыкла.

— Вы вовсе не одиноки, Джеки. Хорошо, что вы мне рассказали хоть что-то. Я вас понимаю.

— Что именно вы понимаете?

— Понимаю, почему вы решили переменить обстановку и держали про себя свою потерю… Я помою посуду, а вы можете пока полюбоваться на звезды. Потом я к вам присоединюсь.

— Я помогу вам.

— Только не сегодня. Наполните ваш бокал и посидите за столом, который стоит снаружи. Я управлюсь в минуту.

Выйдя ко мне, он осторожно придвинул свой стул к моему и, тронув меня за руку, сказал:

— Видите ли, я мало уделял внимания своей дочери, но я был для нее всем. И я уверен, что вам тоже этого не хватает — вам нужно быть для кого-то всем. В моей прежней деятельности мне случалось прибегать к подобной терапии — я становился для пациента своего рода якорем спасения. Надо было только следить за тем, чтобы пациент не впадал в слишком большую зависимость.

— Не хочу с вами спорить, но я никогда не стремилась быть для кого-то всем. Я хотела, чтобы Шеффи вырос столь же независимым, как я сама. Мой брак был неудачен, но и в последующих связях меня часто обвиняли в том, что я слишком независима. Нет, я просто потеряла его — я любила его, гордилась им — и потеряла.

Он сжал мою руку и ничего не сказал. Я продолжала:

— Но, с другой стороны, вы правы — все, что касается работы, ребенка и моей личности… Вы умеете успокаивать. Может быть, вы попробуете снова заняться прежней практикой?

Он придвинулся ближе и обнял меня за талию.

— Нет, — сказал он. — Конечно, это очень соблазнительно, но опасно. Хотя кто знает…

— Но если у вас к этому талант…

— Тогда он мой, — сказал Том мягко. — И я воспользуюсь им для себя. Согласны?

Его самообладание и спокойная уверенность в своей правоте восхищали меня — это были качества, обладать которыми я сама стремилась всю жизнь. Казалось, он абсолютно честен с самим собой. И я была послушна ему. Потому что ему нельзя было отказать в таланте понимать других.

Он приподнял мой подбородок и осторожно поцеловал в губы. Его борода щекотала мне рот, и я открыла его пошире, чтобы позволить его языку — сперва робкому и осторожному, а затем жадному и стремительному — проникнуть туда, куда он желал.

Что-то давно забытое начало пробуждаться во мне. Конечно, желание не было укрыто где-то глубоко. Я обняла его за шею и придвинулась ближе — мне нравилось слушать наше общее дыхание, чувствовать, как его рука ласкает меня. Несколько жарких поцелуев возбудили меня чрезвычайно. Я знала, с чего все началось, но быстро утратила контроль за своими мыслями. Я знаю, что он мог взять меня на руки, мог положить на пол…

Он отклонился на миг и простонал:

— О, Джеки…

Я вся дрожала и не могла произнести ни слова. Все, что говорят о том, что тело берет верх над разумом, абсолютно верно. Потому-то подростки — да и не только они — часто попадают в беду, когда половой инстинкт вытесняет здравый смысл. Никто не предполагает заранее, что такое может случиться — наоборот, вы предполагаете быть разумными. Я часто пыталась вообразить любовную близость, во время которой полностью сохранялась бы ясность мысли — и не могла.

— Вы наверное, не хотели сближаться с таким человеком, как я?

— Почему вы так думаете? Из-за того, что вам пришлось столько пережить?

— Потому что я сам навлек на себя беду.

— Вы не заслужили того, что случилось…

— Джеки, что вы собираетесь делать?

— Не знаю, — ответила я искренне. Обычно я точно знаю, чего хочу, но сейчас я колебалась. Я хотела пойти в спальню, но внутренний голос, бывший копией материнского, говорил мне, что лучше с этим подождать — еще несколько встреч, разговоров, поцелуев, ласк.

— В конце концов мы все равно ляжем в постель, — заметил он.

— Возможно.

— Нам нужно предохраниться?

— Нет, — сказала я.

— Вы чем-то пользуетесь или не хотите упускать шанс?

— Я не могу забеременеть, но могу подхватить инфекцию.

— За четыре года у меня была всего одна связь, но я не заметил чего-то опасного.

То же самое мне когда-то говорил тот врач — потом он, конечно, клял себя за непростительную оплошность. Не знаю почему, но я думала, что, если Том переспал со всеми женщинами Коульмена, я бы непременно об этом узнала. И говоря об одной, он, очевидно, не лгал.

— Можно? — спросил он.

— Да, — ответила я.

Воспоминание о той ночи все еще живо во мне. Он был искусным и внимательным любовником. У него было прекрасное тело, и в постели он оказался столь же интересным собеседником, каким был и до этого.

— Здесь нет занавесок, — сказала я, входя в спальню и держа его за руку.

— Двор освещен и собаки поднимут лай, если хотя бы мышь пробежит по нему.

Он выключил свет, но и снаружи проникало достаточно освещения, чтобы мы могли видеть друг друга. Если бы он оставил наружный свет на всю ночь, то спал бы точно в сумерках.

Раздевал он меня медленно, мягко и возбуждающе поглаживая мне плечи, локти, грудь, продолжая целовать меня. Я не просила его об этих приготовлениях, но они мне были очень приятны. Обнаженная, я села на кровать, ожидая, пока разденется он.

Его спокойствие и основательность подействовали и на меня: впервые в жизни я ощущала себя полноценной любовницей. Я никогда раньше не смогла бы сидеть и, улыбаясь, глядеть на раздевающегося мужчину. Это напоминало эротическое шоу — я думаю, благодаря красоте его тела. Когда он шагнул ко мне, восставший жезл его страсти слегка качнулся, и я подивилась его размерам — я знала, как много значения придают этому фактору мужчины, и порадовалась за него.

Снова начались ласки — казалось, Том не торопится, хотя мне уже было невмоготу. Когда он развел мои ноги и наклонился к моему лону, волна блаженства нахлынула на меня. Я обхватила его за плечи и прижалась к нему теснее.

Он слегка приподнялся и коснулся моих губ:

— Тебе хорошо со мной?

— О… — только и смогла я выдохнуть.

— Я должен быть с тобой, Джеки, я должен быть с тобой.

Я вся горела от возбуждения, но его движения были неторопливы и осторожны — казалось, меня раскачивают в гамаке. Легко, но настойчиво, плавно, но упорно. Он был терпелив и давал мне достаточно времени, чтобы восстанавливать силы.

— Иди ко мне, — говорил он. — Иди ко мне еще.

Я была с ним, вся в его власти, он двигался быстрее и тяжелее делалось его дыхание, когда он повторял:

— Еще. Еще, Джеки.

Я делала все, что он говорил. Он шептал мне, что я самая удивительная, самая сексуальная женщина. Особенно поразило меня такое его признание:

— Со мной такого еще не бывало — у меня никогда не было женщины, подобной тебе.

Настал момент, когда я уже могла спокойно заснуть и проспать хоть целую неделю, но вместо этого я была начеку и ждала, что от меня потребуется. Он дал мне немного отдохнуть и начал опять. Ему, впрочем, не требовалось мое соучастие. Опьяненная и отупевшая, я позволяла ему все. Я чувствовала себя в долгу перед ним. Если еще оставалось какое-то положение, которое могло удовлетворить его, я была готова помогать ему.

Дважды он сжимал мои руки, как в тисках, и я просила его не делать этого. Оба раза я говорила:

— Пожалуйста, не держи меня так, — и он подчинялся. Он не был таким уж огромным мужчиной, но отличался изрядной физической силой, и я чувствовала себя маленькой и слабой против него. Я лежала на животе, на одном боку, на другом, сидела у него на коленях — он только что не ставил меня на голову, но, думаю, он и это смог бы проделать нежно и аккуратно.

Я была при последнем издыхании, но, когда я получала оргазм, он давал мне отдохнуть, а потом начинал заново.

— Я хочу быть с тобой сто раз подряд, — прошептал он.

— Нет, — возразила я, удивляясь его выносливости. — Я не хочу дойти до скотского состояния.

— Еще один раз.

— Только быстрее, Том. У меня нет столько жизненной силы, сколько у тебя.

— Ну и отлично. Тогда скажи мне, когда остановиться. А то я тебя замучаю.

Женщины часто мечтают о таком любовнике — им кажется, они с удовольствием провели бы в таком ритме летний отпуск. Но на самом деле два часа любовной зарядки способны убить вас. В конце концов, обессиленная и бесчувственная, я должна была признать, что состояние удовлетворения уже миновало и я близка к пресыщению. Каждая женщина знает, что за известным пределом не остается места ни страсти, ни разумению. И я думаю, что все женщины сходны между собой еще и в другом отношении: в отличие от мужчин, которые надевают штаны и отправляются домой, мы говорим:

— Мне очень жаль, но я больше не могу. Надо остановиться.

— Тебе незачем извиняться, милая, — сказал он. — Ты восхитительна. У меня есть еще одна минута?

Я подчинилась. Но когда он продолжал в прежнем ритме, игнорируя мою просьбу, я попробовала высвободиться и сказала:

— Я больше не могу.

Он понял, и мне больше не пришлось извиняться перед ним. Когда наше дыхание снова стало нормальным, он отодвинулся от меня. Но его эрекция не ослабевала ни на одно мгновение.

— Все в порядке, дорогая. Если хочешь, сходи в ванную.

— Том…

— Все в порядке, — настойчиво повторил он и крепко поцеловал меня.

Я помылась и вернулась в спальню, завернувшись в полотенце. Том все еще сидел на краю постели — по-прежнему обнаженный.

— Ты останешься на ночь? — спросил он.

— А ты очень обидишься, если я скажу, что хотела бы проснуться в своей постели?

— Вовсе нет, Джеки, если ты этого хочешь.

— Тогда я буду уверена, что проведу ночь спокойно и утром встану, способная идти на работу.

— Конечно, — сказал он с понимающим видом. — Спасибо тебе. Ты была удивительна. Можно мне проводить тебя, чтобы я был уверен, что с тобой ничего не случилось?

Я посмотрела на часы и покачала головой. Было четверть первого. Мне приходилось возвращаться домой и позднее.

— Не думаю, что была удивительна, — сказала я.

— Это медицинский вопрос, — ответил он. — Но я получил облегчение и для меня все было просто чудесно.

— Почему ты называешь это медицинским вопросом?

Он усмехнулся:

— Потому что многие хотели бы, чтобы у них это было — противоположность преждевременному семяизвержению.

— А ты от этого страдаешь? — спросила я и рассмешила его до слез.

— Наоборот — преимущества намного перевешивают недостатки. Можешь мне поверить. И пойми, что ты здесь ни при чем. Все дело во мне самом. Я теперь возвысился над своими юношескими разочарованиями.

Представив, как здоровый молодой человек обращается к врачу за советом в таком исключительном деле, я перестала думать о себе. Я решила, что он прав. Особенно, если он в этом убежден и чувствует себя удовлетворенным.

— Удивительно, — сказала я, натягивая блузку. — Наверное, в этом сказывается избыток мужественности.

— Спасибо, — сказал он, довольный собой. — В молодости я вел довольно беспутный образ жизни и думал, что на мне такая печать — всегда искать женщину, с которой я мог бы испытать оргазм. Можешь себе представить такое?

Вопрос был риторический, и я ничего не ответила. Да ему и не нужен был мой ответ. Думала ли я о том, что окажусь в состоянии удовлетворить его? И если так, то разве не могла я остановить его?